— Что вы такое говорите?

— Не знаю, не знаю… верно, на дурака ты не похож. Можешь быть спокоен, я буду говорить не о тебе. Ну, не совсем о тебе. Я стар и живу уже так долго, что мне иногда становится стыдно и неловко. Сколько достойных мужей я похоронил, сколько преждевременных смертей видел… Но сам я цел и невредим. В последние годы я часто задаю себе вопрос: почему я прожил так долго? По чьей прихоти? Боги были ко мне милосердны; владыки наши, никогда не отличавшиеся ни терпимостью, ни пониманием, словно не замечали меня… Все это время я наблюдал, как живет наше племя, и могу вас заверить: на совести всех до единого правителей адрагов много невинных жизней! Вот и ты, Мерген, — твои руки в крови! Не спорь, я знаю, что говорю. Но я хочу рассказать вам вот о чем. Последний курултай, на котором я присутствовал, вознес твоего брата на невиданную высоту. Тогда, тридцать лет назад, Хайса точно так же, как и ты сейчас, убивал, подкупал, уговаривал… Да, он был силен и могуч, сомнений в выборе ни у кого не возникло, но все же… от того курултая у меня остались неприятные воспоминания. Я мог сравнивать: в моем родном становище, крупнейшем и самом влиятельном в свое время, ханов избирали совсем не так, и я тому свидетель!

Мерген с кислым выражением лица пнул мелкий камешек. Остальные также досадовали и свирепо поглядывали на правнука, словно бы говоря: «Заткни ему как-нибудь рот, парень, а то он нас уморит». Мальчик, далеко не дурак, все понял, но решился действовать только после тычка в бок, полученного от Берюка. Иного выхода не было — старейшину нельзя прерывать и уж тем более запретить ему говорить.

— Дедушка, — робко произнес мальчик, — разрешите вытереть вам лицо.

Хардар и правда забрызгался слюной, пока держал речь; он волновался и дрожал, как осиновый лист, но, несмотря на это, его по-старчески обветшавший голос был тверд и громок.

— Сейчас, подожди, несмышленыш, — бросил старец и с нетерпением продолжил: — Все вспоминали о достоинствах кандидатов, перечисляли их добродетели, восхваляли мужество, ловкость, эврмл…

Парнишка прервал прадеда прямо на полуслове, бестолково сунув ему в лицо платок. Это выглядело так нелепо и забавно, что многие сдержанно рассмеялись. Мерген вообще согнулся, пряча улыбку и сделав вид, что стряхивает со штанов пыль. Хардар раздраженно замычал, но несчастный правнук, терзаемый безжалостными щипками Берюка, продолжил вытирать ему рот, плаксиво приговаривая при этом:

— Вам нельзя волноваться, дедушка…

Манас, по-прежнему чувствуя себя неважно, сокрушенно покачал головой и, желая поскорее прервать эту глупую сцену, во всеуслышание заявил:

— Очень хорошо, Хардар-ата. Я понял вашу точку зрения. Итак, мы будем теперь говорить… постараемся говорить о славных чертах характеров Барха и Мергена, проявляя уважение к ним, да и к самим себе…

Но не успел он закончить, как в центр вышел Урдус. Он был взвинчен, голос его срывался на неприятный визг.

— Не могу молчать, уж извините, накипело. Долгие годы мы с Мергеном враждуем…

— Ну и что из этого? — с презрением спросил Мерген.

«Урдус похож на обиженного слугу, — мелькнула мысль у Манаса. — В таком случае, ему вряд ли поверят».

— Нет-нет! — нервно сглотнув, сказал Урдус. — Я не о дочери. Я не буду ее защищать…

«Ох, это же совсем не то…»

— …она, безусловно, заслужила смерть. Но твоя ненависть…

«О чем я просил? — с горечью подумал Манас. — Все впустую. Или они не слышали, или глупы». Пока он размышлял, ноги окатил знакомый холодок, вызвавший необъяснимую панику.

— Да ты, сукин сын, достоин презрения! — резкий, лающий голос Пурхана отвлек старика от невеселых мыслей. — Ты и твой трусливый род — ублюдки и слабаки! Если бы не история с той шлюхой, которую ты подсунул Мергену, ты уже усердней всех лизал бы ему задницу!

У Урдуса отвисла челюсть. С обеих сторон послышались гневные крики, с мест повскакивали люди.

— Да за такие слова, — чуть не плача, будто сомневаясь, проговорил Урдус, — ты умрешь…

— Ха-ха-ха! — громогласно рассмеялся Пурхан. — Уберите отсюда этого плаксивого придурка!

— Умри, собака… — нерешительно сказал Урдус.

«Позор. — Манасу было тошно на него смотреть. — Позор!» Холод сочился тонкой лентой, заползая в старика и пуская внутри обжигающе ледяные иглы. Боль и паника все больше охватывали его. Он жаждал уйти с Белеса подальше. Но он понимал, что это будет выглядеть странно, и заставил себя остаться.

Пурхан побагровел, сжал кулаки, шагнул вперед, но путь ему преградил Шайтан.

— Сядь, — сказал он и толкнул его. Пурхан упал на спину, тут же вскочил, разразился проклятьями, но, увидев вокруг себя людей, холодно взиравших на него, подавил ярость.

Манас постучал по дереву посохом, призывая к порядку.

— Успокойтесь! — крикнул он. — Урдус, уйди, пожалуйста. Кто-нибудь, уведите этого бедолагу. Он свое отговорил.

Приближенные Урдуса поспешно увели его с холма. Он не сопротивлялся. «Похоже, он льстил себе, называя себя врагом Мергена, — думал Манас, провожая взглядом спотыкающуюся фигуру. — Быть врагом такой змеи большая честь».

Некоторое время народ гудел. Старик подождал, пока не стихнет шум, и, еще раз постучав посохом по липе, сказал, прислушиваясь к собственной дрожи в ногах:

— Я смотрю на вас и, мягко говоря, совсем не радуюсь. Мы адраги? Цвет Орды, ее вожди? Как вы думаете? Молчите… Не заставляйте меня говорить вам грубые слова. Хардар только что постарался образумить вас, но, как видно, зря. Хорошо, я повторю: мы собрались здесь затем, чтобы избрать нового хана, а не вспоминать былые обиды и бить друг другу лица. Я не понимаю, как можно это сделать, без конца понося наших кандидатов и поливая их грязью?

Сказав это, Манас умолк.

Крин плавно поворачивал на запад. Тракт, словно прощаясь с рекой, убегал в бор. Дорога петляла меж деревьев, сквозь крону которых почти не пробивался свет.

День выдался жаркий. Досаждала мошкара и осы. Деревья становились все ниже и уродливее. Ко всему добавился ветровал: вырванные с корнем, утонувшие в траве и кустах и обильно поросшие мхом деревья.

Люди устали, часто приходилось останавливаться и очищать дорогу от дикой растительности, оттаскивать перегородившие путь стволы. Злоба яростно сквернословил, вырубая мечом заросли, по его лицу крупными каплями стекал пот.

Наконец вдалеке показался тонкий каменный шпиль: то и была стрела, о которой упоминал Сивояр.

Она венчала высокий холм с ровными покатыми склонами. Сама стрела — четырёхугольный каменный монолит — поднималась где-то на шестьдесят саженей в высоту. Снизу доверху её покрывали примитивные рисунки, изображавшие птиц и животных.

— Вот это сооруженье! — сказал Доброгост. — Вообще-то, правильно стела, а не стрела, но пусть будет так. Всю жизнь мечтал увидеть своими глазами. В летописях говорится, что стрелу поставили архи — изначальный народ, живший в такую седую старину, что страшно подумать. Пишут также, что тут приносились жертвы богам. Оттого тракт и зовётся Жертвенником. Видимо, в те стародавние времена тут было капище.

Путь от Болоньего Яра до стрелы занял у отряда шесть часов. Но трудности остались позади. Так утверждал Лещ — старый ворчливый воин с большой проплешиной на макушке и совершенно беззубым ртом.

— Я уже давно туды ходил, — шамкал он. — Годов десять как. Но знаю путь хорошо: в своё время в Залесье каждый год ездил. Далее Жертвенник всё по холмам и долинам бежать будет. Там ручьёв, озёрок… просто тьма. И там дупляки живут. Дикий народ: гнездятся, аки птицы, на деревах, железа не знают, людей сторонятся. А далее, уже близ Залесья, так там эти, коренники. Тоже престранный народ… но поболе, тово… покультурней.

Лещ не обманул. После стрелы отряд поехал быстрее: дорога стелилась ровно и широко. На ночь остановились на опушке. Повозки поставили треугольником, разожгли костры, пустили уставших коней попастись.