— Только не ругай Горыню, пожалуйста, — сказала Буяна. — Он переживал за тебя. Он искал Девятко. Даже сегодня утром уговорил Михалку помочь ему с поисками.
— Михалку?
— Это воевода из Воиграда. Он с дружиной встретил нас на выходе из Шагры вчера вечером. Сказал, что был послан царем навстречу. Горыня очень боялся, что ты… — тут Буяна запнулась.
— Ну же, говори!
— Что ты обвинишь его в убийстве Девятко. Очень переживал. Но он не виноват. Ребята долго искали его и нашли лишь… череп Угрюма.
Угрюма распознали по характерному признаку — многие помнили его переломанные передние зубы.
Горыня назначил Леща новым десятником.
Искра вышла из повозки и сразу же попала в медвежьи объятья Михалки — большого мужчины, внешне мрачного, но на самом деле добряка и балагура. Он торжественно пообещал доставить ее в царский дворец в целости и сохранности. Искра была еще слаба и поэтому предпочла отправиться в дальнейший путь в повозке. Пока они ехали, Горыня скакал рядом, нерешительно поглядывая на сестру.
— Давай забудем, — сказала она тихо.
— Давай, — ответил Горыня и улыбнулся. Искра устало улыбнулась в ответ.
— Я поеду вперед, а то…
— Конечно же, брат.
Горыня покраснел и радостно пришпорил коня.
Когда Доброгост рассказал воиградцам об их злоключениях, воевода Михалко был поражен и обескуражен.
— Я слышал, что в Шаграве происходит что-то неладное, — говорил он, сокрушенно качая головой. — Но это нечто! Воистину, боги разгневались на нас! — на этих словах он осекся, но тут же с улыбкой добавил: — Боги разгневались на нас. Так ведь, мужички?
Его дружинники с готовностью закивали.
Горыня признался, что силы его людей на исходе, и попросил остановиться на привал. Отъехав подальше от проклятого леса, остановились у иссенского шляха.
Вечер прошел тихо. Венеги оплакивали погибших, особенно Девятко — не услышать больше его мудрого слова, — и Вьюнка — не прозвучит более звонкий голос парня, так радовавший их. Горыня созвал людей, пал пред ними на колени и сказал:
— Простите меня, братцы! Простите за все. Если бы вы знали, как корю я себя за свое бездушие, и жестокость, и глупость! Был бы я благоразумен, может, и… а! Что там! Мы не забудем павших! Не забудем…
Ночью, за костром, Михалко, положив руку на плечо княжичу, сказал:
— Смелые слова! Не каждый вождь осмелится на такой поступок. Я чую в тебе силу и поэтому думаю, что люди твои пойдут за тобой. — Помолчав, воевода добавил: — Но это не просто. Быть вождем не просто, парень, запомни.
Вчера вечером они прибыли в Смокву — большую деревню (здесь их называли весями), где хозяйничал Бор Свенельдович — местный мелкий боярин, пожилой суетливый человечек, любитель выпить и поговорить. Он оказал радушный прием, тут же закатив пирушку.
На широком дворе, окруженном приземистыми избами с соломенными крышами и ухоженными палисадниками, поставили в ряд три длинных стола. Закуска — в основном овощи и фрукты, молоко, свинина и самогон, крепкий до слез. Уставшие с дороги путники рады были отдохнуть и немедленно принялись за еду. Бор Свенельдович и Михалко по очереди пространно и витиевато высказались за дружбу и братский союз всех вересских народов. Горыня, коего вынудили сделать то же самое, говорил неохотно, нескладно и мало, зато искренне. Затем начались застольные беседы. Местные интересовались жизнью степных дубичей (оказывается, так их звали в Залесье), их извечной борьбой со степняками. Венежане подмечали особенности местного быта. Самое удивительное, по их мнению, заключалось в том, что слобода была открыта — ни частоколов, ни земляных насыпей, ни рвов. Только поля — пшеничные, ржаные, кукурузные, ячменные — и пастбища, где паслись коровы и лошади.
— О чем вы спрашиваете? — Бор был глуховат. — Слобода? А что это? Крепость? Нет, крепости на севере и западе, там, где шайки окаянного Военега никому житья не дают. А здесь, в Иссенах, тишь и благодать. Кого нам бояться? Разве что волков, да и те в последний год притихли. Теперь понятно почему! Горе нам, если то, что вы рассказываете, правда!
Спустя три-четыре часа, ближе к полуночи, селяне подняли гостей и повели их в поле. Там стояло смешное нескладное чучело человека высотой в две сажени.
— Что это? — поинтересовалась Искра.
— Это Чух, — ответил ей Бор. — Злой дух полей. По нашим поверьям, перед сбором урожая надобно изгнать его, духа, значит, для чего будем жечь его чучело, иначе пшеница, овес, да и все остальное не сохранится, погибнет, сгниет в гумне. Но, девочка, запомни! Наши праздники церковники не приветствуют. Так что помалкивай там!
— Не совсем поняла, о чем вы.
— Михалко как-нибудь тебе объяснит. Ты лучше смотри. У вас в степи есть что-либо подобное?
— Нет. Не знаю… круговорот Прона, праздник Высеня…
Но Бор уже не слушал ее, увлеченно повествуя о своем.
— Мы здесь сохраняем обычаи предков. Вересы никогда не верили в чужих богов. Я говорю о настоящих вересах, то есть о нас. Именно мы потомки вересов, а через них — иссенов, от коих и пошли все — вересы, дубичи, вустичи. Иссены жили здесь в древности, возделывали эту землю, берегли этот край. А Блажен, он ведь наполовину марниец, не верес, кровь у него порченая, вот он и навязал нам эту гадость…
Селяне, взявшись за руки, кружили вокруг чучела, громко распевая песни. Затем парни, взяв заранее приготовленные факелы, подожгли его, выкрикивая фразы-обереги.
Чух ярко горел, и Искра засмотрелась на него, чувствуя необычайную легкость в душе. Старик все болтал без умолку о вересах и их богах, о чудном крае, где он жил, о дивном городе Иссенград, и Искра думала, какой же он, однако, зануда…
Искра собрала букет, но он ей не понравился, и она выбросила его.
— Зря, — прозвучал голос. Искра вздрогнула и, развернувшись, машинально выхватила меч. Перед ней стоял маленький человечек, одетый в выцветшую, поношенную хламиду, волочившуюся по земле; на голове нечто помятое и пыльное, отдаленно напоминающее колпак; узловатые пальцы сжимают посох. Лицо напоминало густо заросшее кучерявой седой бородой сморщенное яблоко, а глаза — глаза попросту отсутствовали, на их месте — сгусток одеревеневших морщин.
— Кто ты? — настороженно спросила Искра. — Откуда ты взялся?
Человечек пожевал пустым ртом и сказал:
— Зря ты выбросила букет. Такой красивый.
Искра посмотрела на букет и чуть не охнула от изумления. На дороге валялся роскошнейший букет из ярких, пышных цветов. Однако Искра не поддалась наваждению.
— Хочешь околдовать меня, демон?! Уйди или снесу тебе голову!
Карлик отшатнулся, словно угроза подействовала на него, и слепо поводил лицом в разные стороны.
— Ты даже не спросишь, кто я?
— Мне плевать! Убирайся!
— Зря. Я вестник, дочь моя.
— Дочь моя?! — Искра окончательно вышла из себя и замахнулась мечом.
— Не надо! — взвизгнул вестник. — Я ухожу!
— Считаю до трех!!! — Искру аж затрясло от злобы.
— Позволь сказать только одно!
— Не позволю!
Карлик не стал испытывать судьбу, шмыгнул в придорожные заросли и скрылся. В этот момент подъехали Горыня, Злоба, Михалко и его помощник по имени Стемир — серьезный молодой человек.
— Что за крики, сестра? — спросил Горыня.
Когда она рассказала о том, кого встретила, Михалко со Стемиром нахмурились.
— Встретить вестника — плохая примета, — проговорил Михалко. — Быть беде.
— А что он вам сказал? — спросил Стемир.
— Ничего. Он не успел, я его прогнала.
— Но что-то все-таки он хотел вам сообщить?
— Только одно. Он сказал — позволь сказать только одно. Но это ведь какой-то бродяга.
— Не скажи. — Стемир важно погладил жидкую бороденку, что со стороны выглядело забавно. — Никто не знает, кто они такие. Вестники несут вести, что само собой разумеется, только всегда плохие. Быть беде.
