Я сижу, слушаю и думаю. Очень хочется помочь сестре.

— А где этот грубиян?

— Сидит как порядочный, к экзаменам готовится.

— А кроме хамства он еще чем-нибудь увлекается? Есть у него хобби? Марки, пластинки, этикетки с бутылок, блондинки?

— Как не быть хобби! Модами увлечен до крайности. Галстучки с переливами, носочки «Бабуин», куртку вот купил с жирафой на спине. «Адидасы» всякие, фирмы какие-то… Просто убивается по всему модному.

— Ладно, — говорю, — попробую. Давай обедать, да зови своего модника.

И вот, в дверях появляется долговязый балбес.

— Ба-а! Тетка! — орет он с порога, — притащилась, кочерыжка!

— Ах ты, орясина! — визжу я в ответ, — здорово, дубина! Тысячи дьяволов, ну и вытянулся же ты!

Аркашка удивленно смотрит на меня и хмыкает:

— Во дает! Тетеха, у тебя словарь — класс!

— Ах ты, лопоухая тварь! — нежно рычу я. — Приткнись к столу, жри и не мешай. Я твоей матери рассказываю, как я ездила за границу, тысяча дьяволов и одна ведьма.

— А куда тебя носило, тетка? — спрашивает он с любопытством.

— В Затанайку, куда же еще, — небрежно отвечаю я.

— Труха! Бред! Такой и страны нет!

— Много ты понимаешь, суслик. Недавно только образовалась. В результате военной хунты. Да-а… Холера им в бок! Ни за что бы не потащилась в эту дыру, если бы… А знаешь ли откуда в наше время к нам идет мода?

— Из Парижа, — делает попытку Аркашка.

— Фиги! Черта в ступе! Не-ет, брат! Мода во все страны Европы поступает только из Тазаняки.

— Ты говорила — Затанайки, — поправляет Аркашка.

— Я и говорю. Оттуда. Там я научилась по-современному беседовать. Самая последняя мода — прямота и суровость выражений, иначе засмеют за сюсюканье. Да и еще квакершами обзовут, клянусь кишками акулы! Ну, я — это понятно. А вот ты откуда моды набрался?

— А я разве модный? — застенчиво спросил Аркашка.

— Ка-а-ак? Клянусь Вельзевулом! Тысяча Асмодеев и черная кошка! Судя по разговору — ты вполне современный чувак.

— Тет…ка, а на ихнем языке ты можешь ругаться? — уже совсем робко спрашивает племянник.

— Ого-го-го! — брякнула я.

— Теть! Ну, ругнись! Ну, хоть разочек. По-затанайски.

— Гм… Что бы это такое сказать? Да, вот: харагисар! Каркидумаг!.. А теперь заткнись, и дай мне поесть…

После сладкого я заявила:

— Нажралась, как Мартын мыла. Или как дурак на поминках. Ну, бывайте. Мне пора.

— Бывайте, тетя! — прошептал он, с восторгом глядя на меня. — Приходите еще!

— Клянусь хвостом Сатаны! Приду ровно через педелю, — и я, хихикая, вышла.

…Ровно через неделю я звонила в квартиру сестры. Открывая дверь, выбежал Аркашка с ревом:

— Тысяча рыжих дьяволов! Тетка явилась! Маханша, крой на стол и давай чавкать! Харагидумаг! Каркисар!

— Что с тобой, Аркадий? — холодно спросила я. — Что за дикие крики? Здоров ли ты? Ах, понимаю! Ты еще живешь старым багажом…

Приглаживая у зеркала прическу, я говорила ему надменно и сурово:

— Надо шагать в ногу с модой. А ты отстал на целую неделю. И не знаешь, что из Гренманландии пришел новый стиль.

— А какой это стиль? — спросил Аркашка, розовея от стыда.

— Общая линия — почтительность, корректность, вежливость, дендизм, снобизм, бабувизм…

Он обалдело смотрел на меня, приоткрыв рот.

— У нас в редакции сейчас гостят двое оттуда, — втолковывала я, — носители современной моды. Не игривая, яркая галантность галлов и приглушенная, я бы сказала, неброская услужливость… Икскъюз ми, дарлинг, я, кажется, села на твой стул?

— Да что вы… что ты… — испуганно сказала сестра, — сидите… сиди себе на каком желаешь. Я сейчас принесу щи.

— Нынче очень модно мыть руки перед обедом, — заявила я и отправилась к умывальнику.

Когда я выходила — следом туда же, явно стесняясь, юркнул Аркашка.

Пирог был отменный, щи из свежих овощей благоухали на всю квартиру, все ели с аппетитом.

— Нынче за столом уже не чавкают, — не обращаясь ни к кому, — сообщила я, — а кавалеры следят за тем, чтобы у дам было все, что потребуется… Салат очень вкусен, но чуточку недосолен.

— Тетя Леля, пожалуйста! — Аркашка преподнес мне солонку, держа ее изящно, как розу, — прошу вас. Что вам еще угодно? Не хотите ли боржому? Мама, не желаете ли и вы соли? Может быть, сменить тарелки? Если угодно, я принесу жареную картошку. Подрезать еще черняшки? Ах, ох, я хотел сказать, черного хлеба, — тарахтел он, оглядывая стол. — Тетя Леля, а что сейчас модно из еды в этой самой… Индер… ландии?

— Сандвичи с морковкой. И вареная тыква, — равнодушно сказала я. — Еще яичница… Ммм… Тушеная репа. Айва. Дыня. Вообще модны желтые тона… Хм… Прошу прощения. Аркадий, друг мой! Еще одно замечание: а не слишком ли ярок твой галстук? Сейчас носят тихие, глухие колеры. Такова общая линия… О, о, у вас компот из алычи! Это тоже очень близко к моде…

Аркашка выпил компот, хотел было выйти из-за стола, но, заметив мой холодно-недоумевающий взгляд, покраснел и снова уселся.

— Разрешите, я сегодня вымою посуду, мама. Вы, я думаю, утомились. Кофе я вам подам через несколько минут. К счастью, имеется лимон. Он совершенно желтый.

Парень умчался на кухню, а я завела с сестрой светский разговор.

— Да, полная перемена. Юноши уступают место женщинам и пожилым даже тогда, когда их об этом не просят. Здороваются без криков и воплей, легким жестом прикасаясь к шляпе, или полупоклоном. Помогают инвалидам переходить улицу, и вообще…

Дверь на кухню тихонько приоткрылась. Видимо, Аркашка решил прослушать лекцию о поведении современных молодых людей.

…Прошло месяца четыре. И вот, еду я однажды в метро. На одной станции входит немолодая женщина с сумкой. Тут с дальней скамьи встает юноша со словами:

— Прошу вас, садитесь.

Мать честная! Это же Аркашка!

Он заметил меня, подошел и с улыбкой сказал:

— Тетечка Лелечка, как я рад вас видеть!

— Аркадий! — сказала я. — Ты ли это?

— А что? Почему не я? — спросил он.

Мы вышли вместе, потому что он обязательно пожелал донести мою тяжелую сумку до дома.

— Соблюдаешь ингер… ландскую моду? — снисходительно заметила я.

— А что? — хихикнул он. — Разве и она уже устарела?

Я поняла, что он все знает.

— Видите ли, тетя, я не сразу догадался, что это розыгрыш. А потом вошел во вкус. Мне понравилось быть интеллигентным, корректным, почтительным и вежливым. Соблюдать дендизм и бабувизм.

Он явно смеялся надо мной.

— Приятно, когда тебя не обзывают грубияном, хамом или невежей. Приятно, когда тебя благодарят за какой-нибудь пустяк. Ну, уступишь место, поднесешь вещи, укажешь дорогу. И мне просто расхотелось хамить. И захотелось доказать вам, старшим, что можно быть культурным человеком, интеллигентом, не оглядываясь на Затанайку и прочих скандинавов. Ведь можно же, тетечка Лека?

Он нежно поцеловал меня в ухо и ушел.

— Тысяча дьяволов! Гром и молния! Каркидумаг! Харагисар! — растерянно прошептала я, глядя на его удаляющуюся стройную фигуру.

Всю свою жизнь (а он мне ровесник) мой приятель Антон Клюквин стремился быть непохожим на других людей. Он хотел все время выделяться из толпы, обращать на себя внимание, выходить из ряда вон. Чтобы на него все время пялили глаза.

Моя тетка говорит, что Антон так и родился с синдромом исключительности. Это у него как бородавка.

Ладно. Пускай бородавка. Но ведь их теперь свободно уничтожают в Институтах красоты. Почему бы не вывести и Антошкин синдром? Тем более, что от него одни только неприятности. И самому носителю синдрома, и окружающим.

Однажды он повесил на шею два транзистора — один на спину, другой — на живот. Настроил их на разные волны, причем на всю мощь, и отправился гулять по микрорайону. За эту идею инвалид дядя Женя подшиб его костылем.

— Глупостями занимаешься, — убеждал я его, — вот и получил фингал имени Склифосовского. Правильно тебе выдал дядя Женя.