Воскресенье порадовало солнцем, ясной, сухой погодой. В лес не ездили: как раз подошло тесто, нужно было печь пироги, чтобы оно не перекисло. Духовка пекла как-то странно: один бок у пирога подгорал, а другой оставался сырым. И пришлось его несколько раз переставлять. Владимиру Петровичу тоже не везло: очередь в прачечную была особенно многолюдна, и он успел прочитать сорок страниц из мемуаров Талейрана — книги, незаменимой для такого рода времяпрепровождения.
Перед обедом все же решили пройтись. Но дошли только до магазина готовой одежды.
— Плащи! — с тихой радостью сказала. Антонина Васильевна, жадно глядя на витрину. — Надо тебе купить. А то ходишь в каком-то обдергайчике…
— Лапсердончике, — поправил Вадик.
Кулижкин сначала примерил плащ модного болотного цвета.
— Что-то левая пола задирается, — сказала жена. — Попробуй вон тот. Цвета маренго.
— Длинноват. Я сам вижу. Товарищ продавщица, а что у вас есть еще на пятьдесят второй размер?
Продавщица оторвалась от интересного разговора с коллегой из парфюмерного отдела и лениво сказала:
— Да вы все женские меряете… А мужских у нас вообще нету…
После этого гулять расхотелось. Вернулись домой. Немного отдохнули. Неистово звонил телефон, но к нему никто не подходил. Посмотрели по телевизору «Оленеводство в Якутии».
— Слава богу, уже и обедать пора! — сладко промурлыкал Кулижкин, выключая телевизор с особым наслаждением.
Антонина Васильевна стала накрывать на стол. Владимир Петрович поставил на стол пиво и четвертинку. Со вкусом открыл коробочку селедки в горчичном соусе. Красиво нарезал обдирный хлеб. Все сели за стол. Кулижкин налил жене бокал пива, нацедил себе «маленькую», мастерски сделал «пыж» из черного хлеба, масла, селедки, и все это покрыл кружочком лука. Взял рюмку, разинул рот…
— Дзиннь! Дз-зынннь!!!
Супруги переглянулись.
— Кто там? — глухим шепотом спросил хозяин.
— Телеграмма! — раздался из-за двери писклявый голос.
Кулижкин откинул цепочку, открыл дверь, и… о ужас! На пороге возникла монументальная, как статуя Юрия Долгорукого, фигура Никодима Иваныча. Радостно хихикая, он протиснулся в дверь. За ним следом протиснулись дядя Владя и дядя Хламушкин.
— Вот это вовремя! — загудел Никодим Иваныч, оглядывая стол. — А чего так мало водки? Хорошо, что с собой захватили. Телефон ваш, господа, не отвечает. Испортился, наверно! Ну, сажайте нас за стол. Жрать хотим, как волки или там носороги. А после обеда самый раз пулечку сгонять. А? Как ты на это смотришь, Петрович?
— Смотрю, как на небо в алмазах, — пробормотал хозяин.
— Молчи, старик! — шепнула ему жена. И, напустив на лицо радушное выражение, громко сказала:
— Ах, как кстати! Садитесь за стол, дорогие гости! Очень, очень рады!
ПОЧЕМУ ОНИ УЕХАЛИ?
Хорошо вам, товарищи. Вы живете в Вологде.
В Калуге.
В Алагире.
Мои знакомый Федор Демидыч с женой Варварой Акимовной раньше тоже жил в таком уютном, симпатичном городе. Но только без моря. Пальм и баобабов там тоже не было. Правда, других растений, таких, как капуста, морковь и прочая петрушка, этого хватало.
Но Демидыч не хотел останавливаться на достигнутом. Он все, видите ли, мечтал на склоне лет пожить на пляже, полюбоваться вволю медузами, каракатицами и прочей морской тварью. Хотелось ему покушать фиников и кокосов с собственного дерева.
И вот, выйдя на пенсию, он обменял свои маленький домик на такой же особнячок в Гагре.
Живет месяц, другой, глазеет на морскую даль и в ус не дует.
Однако вскоре пришлось ему подуть в ус.
Когда настал купальный сезон — как снег на голову свалился нашей приятной паре супругов двоюродный брат Петр с женой Аннушкой и близнецами-двоечниками Витькой и Митяем, редкими шалберниками и хулиганами.
— Молодец ты, брат Федор, — сказал брат Петр, целуясь с хозяином. — В райском месте поселился. Нам знакомые советовали: поезжайте, мол, в Палагу или Палангу какую-то. Нынче, мол, это самое модное место. А я говорю: брат в Гаграх живет, а я с какого-то пятерика куда-то там потащусь? Даже слушать глупо. Брат, говорю, обидеться может.
Гости расположились как дома. И даже того лучше. Вставали к завтраку, с пляжа приходили точно к обеду. Двоечники Витька и Митяй оборвали зазелено все мандарины и потоптали благородный лавр, играючи в Фантомаса. В общем, когда они уехали, Демидыч даже перекрестился, хотя в бога не верил.
Но вот на другой год, в начале августа, Демидыч получил телеграмму: «Встречайте. Едем. Петро».
— Что делать, Варварушка? А? — горестно спросил он жену. — Вот напасть. Не было печали.
— Знать, такая наша доля, Федя, — утирая слезы, сказала кроткая Акимовна. — Господь терпел и нам велел.
Но, как мы уже сказали, Демидыч был атеистом и не хотел брать пример с Иисуса Христа. Всю ночь он не спал. Крутился, вертелся, пил воду, курил. А чуть свет куда-то умчался.
Вернулся к обеду на грузовике. Привез известку, краску, цемент и всякую прочую строительную дребедень.
— Ремонт будем делать, — хихикая, сказал он Варваре. — Вытаскивай все барахлишко во двор.
И за час они такого наворотили — как Мамай прошел войной.
На другое утро явились гости в полном составе. Позавтракали. А потом Демидыч говорит:
— Какое счастье, что вы надумали приехать! Пляжик подождет, никуда не денется. Сначала нужно хоть одну комнату отремонтировать. Ты, Петро, будешь крышу перекрывать — течет, негодница. Дамы наши известкой потолки побелят. А Витька с Митяем будут участок благоустраивать. Вон сколько тут камней. Валяйте, ребята. — Вот вам лопатка, кирка, носилки, тачка. Зарабатывайте свой хлеб честным трудом.
А Варвара Акимовна говорит:
— Бестолковые эти мужики. Нескладно ты распорядился, Федя. А кто гостям обед готовить будет?
Демидыч даже законфузился:
— А ведь ты права, жена. Тогда скорректируем наш план. Аннушка нехай потолки белит, а Варварушка стряпать будет. А я буду вроде как прораб.
И началась катавасия.
Прораб Демидыч бегал от одного к другому и понукал:
— Шевелитесь, городские жители! Это вам не бумажки писать и не на футбол глазеть. Хоть одну комнату закончим сегодня, а то на дворе спать придется.
— И на дворе бы ладно, — кряхтя, отозвался с крыши брат Петр.
— А тут скорпионы, сороконожки, фаланги, змеи, укус которых смертелен, — отрапортовал Демидыч. — Тюкнет тебя ночью какая-нибудь гадина, и живо окочуришься. Вот у нас намедни был случай…
Видимо, с перепугу брат Петр свалился с крыши прямо в бочку с известью.
— Э, недотепа! — сказал Демидыч. — А если бы тут раствор был? Ведь ты бы его испортил.
После обеда Демидыч милостиво разрешил:
— Теперь можно и на пляж. Остальное потом. У нас отпуск две недели? Ах, двадцать четыре дня? Ну, тогда смело управимся.
— Нет, — говорит Аннушка. — Это у Петра. А у меня всего восемь дней отпуска.
— Жаль, конечно, — говорит Демидыч. — Ну, и за восемь можно кое-что сделать.
На другой день Демидыч снова расставил всех по местам, начал давать дневные задания.
— У меня волдыри на ладонях, — захныкал Витька.
— А я вчера пятку порезал: на стекло наступил, — заявил Митяй.
— Ишь, какие нежные цацы! — сказал Демидыч. — На пляже каждый дурак может валяться. А вы докажите, что способны к созидательному труду. Вас, наверно, учили в школе, что только благодаря труду обезьяна превратилась в человека.
Витька пробурчал, что обезьянам живется, по его мнению, неплохо. Им не приходится таскать тележки с камнями, натирая мозоли.
— Жрут себе готовое да лазят по деревьям, — поддержал Митяй, — а люди еще за ними ухаживают.
На третий день оклейка обоями и ремонт крыши были закопчены.
— Да, — сказал Демидыч. — Завтра привезут метлахскую плитку и кафель. Будем облицовывать ванную, туалет, кухню. А ребята начнут вырубать в скале нишу для кладовой.