— Ты невежда и демагог! — разоблачали его студенты. — Сам-то какую проблему думаешь разрешить?

Но Толя не хотел разоблачаться и ловко ускользал из ловушки.

— Кесарю — кесарево, а слесарю — слесарево, — парировал он. — Жизнь дается человеку не часто, и я не намерен ее убивать на проблемы. Да и времени нет. Вот сегодня иду на капустник гиковцев. Завтра на день рождения приятеля приглашен. Послезавтра у Тимки вечеринка по случаю его развода. Не разорваться же мне!

— Пустоцвет! Ученых критикуешь, — не отставали сокурсники. — А что ты скажешь о профессоре Денюковиче, который сделал переворот в лечении сердечных болезней?

— Они мне тычут Денюковичем! — изумлялся Толя. — Подумаешь, авторитет! То, что он меня учит, а не я его, — чистая случайность. И почему я его должен уважать? Потому, что он старше? Выходит, как свою бабушку, я его должен уважать? Потому, что он… Смешно!

И тут же без передышки Толя объяснил, что его кредо — никаких авторитетов. Каждый сам себе авторитет. Нечего культивировать чужую личность, когда своя под носом.

Отчаявшись перевоспитать Толю своими средствами, сокурсники отправились к секретарю факультетской комсомольской организации.

— Не тревожьтесь, ребята, — сказал секретарь. — Что, вам больше делать нечего?

Ребята сказали, что делать есть чего: сессия на носу.

— Вот и готовьтесь! А что касается Сенегалова, так он, во-первых, не комсомолец, а во-вторых, ну что может сделать один дурак? Плюньте. Подурит и перестанет. Не обращайте только на него внимания.

Но Толя не переставал и продолжал отражать атаки товарищей.

— Что вы мне газеты подсовываете? — удивлялся он. — Проживу и без политики. И без меня масса людей погрязла в вопросах мира и войны. А я по стандарту жить не желаю. «Хочу быть цветком оригинальным, неповторимым»…

— Олух ты неповторимый, а не цветок! — выйдя из терпения, сказали студенты. — Строишь из себя какого-то самобытного сверхчеловека. Вот потому у тебя и друзей нет.

— Друзей не надо, а последователи найдутся, — величественно изрек Сенегалов-младший.

И действительно, с недавних пор за новоявленным мессией стал ходить по пятам молодой студент Леша Тупикин. Он с явным удовольствием слушал непонятные слива и мудреные изречения и, не научившись еще самостоятельно стряпать афоризмы, начал петь с Толиного голоса, что, мол, жизнь дастся один раз, а потому, дескать, пошли в «Коктейль-холл».

— Ерунда! — сказал, услышав об этом отпочковании, секретарь комсомольской организации. — Ну что могут сделать два дурака? Поболтают и перестанут… Да, ребята, чуть не забыл. В пятницу лекция о моральном облике молодого человека. Приходите обязательно.

Месяца через два мы видели Толю на бульваре в окружении станки юнцов. Развалившись на скамье, он вкривь и вкось толковал о том, какая разница между эпикурейством и гедонизмом. Осветив этот вопрос в объеме словаря иностранных слов, Толя перешел к другому. Кажется, он говорил о возможности замены человеческих мозгов специальными электронными механизмами и при этом ни к селу ни к городу номинал «кабернетику».

Потом мы потеряли Толю из виду. Но вот совсем недавно встретили секретаря комсомольской организации. Того самого. На вопрос, что сталось с Сенегаловым, он, облегченно вздохнув, ответил:

— Теперь все в порядке. Избавились от голубчика. Перешел в другой институт… Да, испортили его родители. Теперь не выправишь.

Мать же Толи была диаметрально противоположного мнения:

— Это его товарищи да учителя с толку сбили. Сначала двойками травмировали, потом придирками довели до точки… Ну, теперь, слава богу, он в другом коллективе. Может быть, исправится.

В глазах ее светилась детская вера.

Директор овощного совхоза Иван Фомич Перепелкин свое дело знает. У кого всегда самые ранние овощи? У кого самые крупные помидоры? У Ивана Фомича. Кто снабжает рассадой чуть не всю область? Кто выводит новые сорта овощей? Все он, Иван Фомич.

Место под усадьбой совхоза чудесное: возле самого областного центра, где начинается целина. Впрочем, целиной ее называют теперь только по традиции: она уже дала несколько урожаев. Земля здесь шуба шубой, и родятся на ней сочные, крупные овощи, арбузы, дыни и прочий отменный харч. Все это очень по вкусу и жителям города, и рабочим ближних зерносовхозов.

Иван Фомич — человек передовой, внимательно следит за всякой огородной литературой да и газеты читает каждый день.

Вот с того и началось. Прочитал однажды Перепелкин газету и говорит агроному Феде Ступачкову:

— Я горжусь, а также восторгаюсь.

— Чем, Иван Фомич?

— Горжусь, а также восторгаюсь тем, что у нас такие люди есть, — почти стихами сказал Иван Фомич. — Молодец и умница!

— Кто умница и кто молодец?

— Эх, отстаешь ты от жизни, Федор. Газеты надо читать. Летчик Мамахин — вот кто умница! Он и есть молодец. Хотя какой он молодец?.. Он орел, вот кто. Почитай-ка газету! Здесь описано, какое он сделал открытие. Летел Мамахин однажды над нашей степью в Алма-Ату по каким-то там делам. И вдруг у него в воздухе компас задурил. Вертится, как балерина, и никак не желает показывать точные координаты. Другой бы на месте Миши Мамахина стал выражаться всякими словами: вот, мол какую дрянную продукцию выпускают наши заводы и так далее. А Мамахин — нет, понял, что там где-то собака зарыта. И, не будь дураком, доложил куда следует. На то место отправили геологическую экспедицию, которая скоро приступит к работе.

Агроном Федя задумчиво посмотрел на своего начальника.

— Интересное кино, — сказал он, — с нас букет цветок Мамахину и грузовик арбузов. Заслужил.

Недельки через две после описанного разговора вызвали Ивана Фомича в областное управление сельского хозяйства. Заведующий Алексей Петрович Гурьев хлопнул его по плечу и радостно сказал:

— Вот какие пироги, Иван Фомич: в нашей степи нашли богатейшее месторождение железной руды. Пахнет миллиардами тонн.

— Я так и предчувствовал, — степенно ответил Перепелкин. — Читаю газету и радуюсь. Вот, думаю, теперь вырвется вперед наша область… Надо полагать, летчика Мишу Мамахина наградят. И поделом!

— Вот именно, — согласился Гурьев. — А тебе, друг, придется в связи с этим потесниться. Мы под совхоз отвели другое место. Чуть подальше.

Перепелкин широко раскрыл глаза.

— Это же в силу каких высоких принципов я должен тесниться? Что-то не понимаю…

— А принципы такие, что пласт руды уходит целиком аккурат под твою территорию. На месте вашей усадьбы начнутся вскрышные работы.

— Ни за что! — завизжал тонким голосом Иван Фомич. — Я не виноват, что пласт куда-то уходит. Вольно ему мотаться под землею. А вы мне из-за этого все хозяйство порушите! Не пойду, хоть повесьте!

Вешать Ивана Фомича не собирались, но посулили обсудить его местнические настроения на бюро обкома. После такой наметки Фомич сразу потерял интерес к разговору и, прекратив препирательства, вышел из отдела, ругательски ругая всех на свете.

— Бюрократы! — ворчал он, шагая в одиночестве по шоссе. — Помидоры свежие лопать все мастера, а как беда пришла, так и защищать некому, просто срамота! Чиновники! А самый главный змей — Мамахин. Это он первый под меня подкопался. И чего ему надо было? Летаешь — и летай, а в землю нечего соваться. Я ведь к нему на небо не лезу? Не лезу. Компас, видите ли, у него не так вертится. В хороших руках вещь не станет вертеться. А вот почему я по милости его компаса должен с места срываться, понять не могу!

— Интересное кино, — сказал Федя Ступачков, услышав щедро приправленную «чертями» информацию. — Видимо, цветы Мамахину посылать не будем. Вместо этого начнем готовить инвентарь и кадры переселенцев.

— Цветы! — горько усмехнулся Иван Фомич. — Ладно. Был я раньше дураком, возил машинами на аэропорт арбузы. А теперь пускай авиаторы свою руду кушают, раз они такие умные.