Ревизор обратил внимание на Парасюка, когда тот, будучи директором небольшой фабрички «Шило-мыло», за полгода умудрился приобрести дачу, машину и японский микроприемник «Дэзи» и ходил по Степкам, источая музыку из левого внутреннего кармана. А в то же время никаких признаков растрат и хищений на его предприятии не наблюдалось.

— Пора! — сказал Губанов, услышав музыку из кармана, и отправился к Парасюку. Тот встретил его, как любимого брата, пропавшего без вести во время войны. Он почти прослезился. Но сдержав счастливые слезы, воскликнул:

— Наконец-то! Нюша, чаю! Крепкого, свежего, с лимончиком.

— Чай отложим на другое время, — холодно сказал Губанов. — Я по делу.

— С ревизией? — прищурил желтенькие глазки Парасюк. — Но если вы хотите обревизовать «Шило-мыло», то опоздали ровно на два дня. Это жалкое карликовое предприятие ликвидировано. А я отдаюсь в распоряжение отдела кадров местпрома, — и, любовно глядя на ревизора, добавил с элегической ноткой в голосе:

— Вот я и безработный, уважаемый Аникей Павлыч. Такова жизнь, как сказали древние. Трудишься, врастаешь в коллектив, он в тебя врастает. И вдруг остаешься у разбитого корыта.

Парасюк у разбитого корыта сидел ровно два часа. Уже к концу рабочего дня прибыл приказ о назначении его директором солидного треста «Шампунь».

Ревизор следил за успехами Феофила Иваныча на новом посту, как за первыми шагами собственного ребенка. И появился на пороге в тот же миг, как узнал, что Парасюк из своей месячной зарплаты приобрел сразу четыре хорасанских ковра по семьсот рублей каждый.

В кабинете Парасюка он застал полный хаос. Какие-то артельщики запихивали в рогожные кули папки с документами. Секретарша бережно укутывала в гардину пишущую машинку. Завкадрами бодро совал в печку архивные анкеты уволенных по собственному желанию. Всей этой сутолокой дирижировал сам директор:

— Вечно не вовремя! — с досадой махнул он рукой. — Конец нашему родному «Шампуню». Закрыли. Придется, видимо, уходить в отставку… Эй, чучело, ты куда сейф тянешь? Оставь, пусть стоит. И кресло тоже не трогай… Вы уже уходите, голубчик? Случайно, не слыхали, где можно достать приличные брильянтовые серьги? Супруга моя мечтает. За ценой я бы не постоял…

Парасюк не ушел в отставку. Он возглавил большое предприятие, комбинат, созданный из нескольких фабричек-смежниц, носящий звучное название «Универсум».

Губанов окончательно потерял покой. «Вот ведь незадача, — тосковал он, ворочаясь ночью без сна. — Явно ворует, жулябия, а в руки не дается. Только нацелишься, — а он уже в другое место упорхнул. Причем, как в песне: «Все выше и выше, и выше». Хоть бы годик его не трогали, что ли…

В погоне за Парасюком ревизор выбился из сил и взял отпуск. Но прогуляв в Хосте всего две недели, он затосковал еще больше. Ему чудилось, что Парасюк начисто разворовал все добро комбината. И он решил нагрянуть на него экспромтом.

«Вот приеду, а он, идол жирный, сидит в кабинете, липовые накладные фабрикует. Тут я его и… Или — я приеду, а он на склад забрался, лучшую продукцию налево отбирает. Тут я его и…»

В Степки ревизор приехал ночью. А утром, схватив портфель, помчался в «Универсум».

Его появление как громом поразило Парасюка. Он побледнел, будто пред ним предстал по крайней мере командор или отец Гамлета. Обычно жизнерадостный директор сжался в кресле и коснеющими устами лепетал:

— Н-не ждал. Сов-совсем не ждал. — И, совсем растерявшись, забубнил. — А мы тут без вас выпуск маскарадных и театральных костюмов наладили. Из импортной синтетики. Хотите, для супруги что-нибудь… костюм Татьяны Онегиной. Цвета шанжан или само. Потом перешить можно будет. А для вас подойдет костюм Мефисто…

— Довольно паясничать! — загремел ревизор. — Хватит! Конец вашим плутням! Мне все известно. Ситец и сатин гоните налево, частникам, а на костюмы суете неликвидную дерюгу…

Парасюк свалился в кресло, как мешок, из которого высыпали содержимое:

— Сплоховал мой аппарат, — прошептал он. — Когда приехали-то? Ах, подлецы, продрыхали, не информировали… Аникей Павлыч, а не поладить ли нам мирным путем? Ведь так хорошо сосуществовали…

— Прошу отвечать на вопросы, — сухо сказал ревизор, и глаза его заблистали чудесным огнем.

Зато Парасюк сник, увял. Его розовенькое личико посерело, глаза потускнели, точно у судака, который не меньше недели пролежал в холодильнике. Ревизор даже пожалел его:

— Расскажите о своей общественно-вредной деятельности, — благодушно предложил он. — Можно в общих чертах, вкратце.

Этот интимный разговор прервала вошедшая секретарша. Она передала Парасюку бумажку со штампом во всю верхушку бланка. Парасюк пробежал ее глазами и положил на стол. Секретарша вышла.

— Ну, раскрывайте душу, — торопил Губанов. — Нам еще с документами возиться.

— Какую душу? — внезапно спросил Парасюк. — Кому? Вам? — от прежнего беспомощного, жалкого лепета не осталось ни нотки. Голос Феофила Парасюка звучал, как медь гремящая и кимвал бряцающий. — Вы куда пришли? К куме в гости? Ах, к управляющему комбината «Универсум»? Так здесь такого нет, почтенный! Перед вами Феофил Иванович Парасюк, начальник управления! Понятно вам! Вот приказ! — он сунул под нос ревизору бумажку, принесенную секретаршей. — А теперь мне некогда. Нужно принимать дела, — и Парасюк величественно поднялся с кресла. — Да, кстати, — уже другим, будничным, деловым тоном сказал он, — вы теперь в моем подчинении. Так я попрошу без приглашения не являться. Понадобитесь, — сам вызову. Разумеется, через секретаршу. Пора кончать с этой самодеятельностью и анархией в ревизорском аппарате.

Губанов замер, положив дрожащие пальцы на лист бумаги, где сверху было крупно написано: «Акт». Потом встал и, еле волоча ноги, поплелся к выходу. Бессознательно он шептал: «Все выше и выше, и выше… Парасюк там правит бал…» Но потом он выпрямился, расправил плечи и прежний грозный огонь заблистал в его маленьких глазках.

— Рано торжествуешь победу, Парасюк! — звучно произнес ревизор. — Моя ошибка в том, что я действовал один. А таких, как ты, надо обкладывать со всех сторон, как медведя, не оставляя лазеек… Ну, что ж… Сегодня же я еду. А здесь оставлю свои глаза и уши, я найду надежных помощников, юных, смелых, зорких и ловких… И тогда еще посмотрим, кто кого.

И он бодро зашагал к невысокому, скромному зданию, на фронтоне которого виднелись красные буквы: «Городской комитет комсомола».

Марья Михайловна позвонила. Дверь открыла хозяйка квартиры — Татьяна Васильевна.

Женщины были очень разные. Гостья — хорошо причесанная, в модном костюме, со свежим маникюром. Хозяйка — с унылым лицом, в засаленном фартуке, в шлепанцах, в платье, распоротом на боку, и растрепанная.

Увидев на пороге Марью Михайловну, она сначала испуганно попятилась, но потом, взяв себя в руки, вежливо попросила зайти.

— Вы догадываетесь, кто я? — сухо спросила гостья.

— Д-догадываюсь, — трусливо пролепетала хозяйка. — Вы супруга Василия Титыча.

— Ха-ха! Супруга! — ядовито усмехнулась гостья. — Скажите точнее: бывшая супруга. А вот вы — настоящая его жена.

— Вы за ним пришли? Разбудить его? — спросила Татьяна Васильевна, пропуская реплику гостьи мимо ушей.

— Это зачем же его будить? — удивилась Марья Михайловна.

— Как зачем? — в свою очередь удивилась хозяйка. — Неужели так и потянете его сонного?

— А зачем, собственно, его тянуть? Пусть остается у вас, — приложив к глазам платок, захныкала гостья. — Я уже примирилась со своим одиночеством и не буду стоять у вас на дороге, мешать вашему счастью.

— На какой такой дороге? — В голосе хозяйки зазвучали злобные нотки. — Вы его законная жена. Кому и стоять на дороге, если не вам!

— Вот как! Когда вы его сманивали, так я не была законная?

— Кто его сманивал! Сам явился.

— Явился — значит, меня разлюбил, а вас полюбил. Сердцу не прикажешь. Пусть я буду одна горе горевать, чем разрушать ваше счастье.