— Молчи, старая утка! — оскорбился дед. — Много ты понимаешь в мужских делах. Посмотри, какие они статные, сильные. Глаза горят огнем. Настоящие джигиты. Да еще военному делу учатся. Ну, как им утерпеть и не подраться?
— Ты бы, старый ворчун, лучше шел пасеку караулить, — советовал председатель колхоза Осман Караев. — Делать тебе нечего, вот и лезет в голову всякая чушь.
— Что ты, пирсидател, — качая головой, жалостно стонал дед, — не могу я на пасеку, меня пчелы не любят, да посвятят их мертвым. Закусают, что тогда? Ходи опухший…
— Ну, за ягнятами бы смотрел. Все польза.
— И ягнята меня не любят. Разбегаются во все стороны, чтобы им пропасть.
— Ну, в поле воду бы возил колхозникам.
— И колхозники… — машинально заводил дед, но, сообразив, что над ним подшучивают, начинал плеваться, и под хохот окружающих удалялся, опираясь на клюку.
А Сослан и Виктор и не подозревали, что им обязательно нужно подраться, чтобы угодить деду Хадзбатыру и оправдать его прорицания. Они, вместе с другими отпускниками, помогали колхозникам в поле, на огородах и не проявляли друг к другу особого интереса. В свободное время они усиленно занимались спортом. Именно в те месяцы в селении Дзанат родилось несколько спортивных коллективов: альпинистский кружок, футбольная и волейбольная команды.
И, как ни странно, одним из самых отъявленных болельщиков во время футбольных матчей был дед Хадзбатыр. Чуть где тренировка или игра — дед тут как тут. Он забывал все на свете и обычно так орал, давая советы играющим, или критикуя их, что к концу матча синел, как селезень. Если же говорить напрямик, то дед в спорте ни черта не смыслил. Ему лишь бы была свалка, а остальное он считал как бы декорацией, фоном.
Оставаясь верным своей теории, дед особый интерес проявлял к двум футбольным командам, которые возглавляли Виктор и Сослан. И когда Виктор во время особенно острого момента сбил Сослана, дед в порыве восторга так разволновался, что швырнул на землю свою шапку и захрипел:
— Ага! Говорил я вам? Погодите, кровь еще свое возьмет. Она свое слово скажет! Еще и не то будет.
Но на эти прорицания никто не обратил никакого внимания (извините за рифму), и, как оказалось впоследствии, зря.
…Прошло несколько дней — и нежданно-негаданно случилось происшествие, надолго запомнившееся жителям селения. Первым заметил зловещие признаки, конечно же, дед Хадзбатыр, как обычно сидевший на ныхасе[4] вместе с несколькими стариками. Старики точили лясы и строгали палочки. И вдруг дед Хадзбатыр совершенно ясно увидел, как по дороге, ведущей в лес, показался Сослан, а с ним вместе шел… Виктор. Они шли очень быстро, озабоченно оглядываясь, и каждый нес в руке что-то длинное, издалека напоминавшее шашку.
Дед сначала онемел от изумления, потом подскочил на месте и заверещал, как козленок.
— Не говорил ли я вам? Ведь они, клянусь огнем моего очага, идут драться! Вот теперь вы перестанете смеяться над моими словами!
— О горе, горе! — воскликнула проходившая мимо бабка Фардзинова, — мальчики, мальчики, да буду я вашей жертвой, неужели вы хотите так позорно закончить свои молодые годы? Да сжалится господь над вашими матерями!
Ее вопль услышал подошедший к ныхасу председатель колхоза Осман Караев. Он осведомился, в чем дело и над чьими матерями должен был сжалиться всевышний. А разобравшись в вопросе, — немедленно принял меры.
— Мурад! — подозвал он своего сынишку, плутоватого парня лет десяти, — незаметно следуй за ними, и когда они станут творить что-нибудь плохое — останови. А если они тебя не послушают — беги скорее и сообщи нам.
Но дед схватил мальчишку за рукав и начал визжать, что, мол, нечего мешать судьбе, и она, мол, сама распорядится, кому из двоих кровников уцелеть, а кому — переселиться к праотцам.
— Ваша храбрость прославится в веках, отважные юноши! — вопил он, — и девушки Осетии будут слагать о вас песни.
— Девушки Осетии будут обсуждать их на комсомольском собрании, — заявила Анечка Кулаева, член бюро комсомольской организации, — и дадут там им жару… Беги, Мурад, скорее!
Мурад вырвался из немощных лапок Хадзбатыра и вихрем помчался к лесу. Осман поглядел гонцу вслед и двинулся в том же направлении, постепенно ускоряя шаг. За ним пошла Анечка, поплелась бабка Фардзинова, а потом потянулись и остальные.
Председатель был вне себя от злости. Вот еще новое дело — кровная месть! Как бы на бюро райкома не потащили из-за этих двух оболтусов! Будто им больше делать нечего. Горы — вон они, лезьте туда на здоровье. Или гоняйте мяч. Так нет… Только старому дрючку Хадзбатыру радость: вон он как ликует! Словно на пир идет…
…Но вот навстречу мчится Мурад. Он, захлебываясь, вопит во все горло:
— Фадис! Фадис! Опоздали мы, опоздали, они уже дерутся! Скорее бегите, а то убьют друг друга!
— Как дерутся? Кулаками? Далеко они? — схватив, его за руку и не прерывая бега, спрашивал Осман.
— Шашками! Шашками! — вопил Мурад. — Так и сверкают! Да еще кричат друг на друга, а что — непонятно, но очень сердито!..
Они с маху влетели в лес и остановились.
— Еще дальше, — хныкал Мурад, — там, где растет старая груша, под которой я, когда был маленький…
Они помчались дальше, а за ними бежали остальные… Вот и старая груша, под которой Мурад… гм… Да, мальчик был прав: Виктор и Сослан были здесь и дрались. Они бились на шашках, или на саблях, и это оружие ослепительно сверкало на солнце.
— Ге-е-ей! — заревел Караев. — Остановитесь! Ума вы лишились, что ли? Перестаньте, чтоб вам разориться!
Противники остановились и с изумлением смотрели на многочисленных зрителей, обступивших их.
— А что это у них на головах? — тихонько спросил Осман сынишку.
— Не знаю, я близко подойти побоялся, — прорыдал Мурад, — наверно, военные шапки такие. Я видел в одном журнале…
А тем временем «кровники» прислонили свои орудия смерти к стволу старой груши, сняли головные уборы. Сослан почтительно обратился к Осману:
— Что случилось, уважаемый Осман? Почему вы все прибежали в лес? Не пожар ли?
— Я тебе покажу сейчас пожар! — рявкнул тот. — Не могли свои счеты сводить в другом месте? А мне потом расхлебывать? Да еще хоронить кого-то из вас! Мало у меня других забот…
Сослан с недоумением посмотрел на Виктора. Тот усмехнулся и пожал плечами. Друзья поняли друг друга и перемигнулись.
— Делать нечего, — пробурчал Сослан, — из уважения к старшим придется нам, Виктор, помириться, — и он протянул руку Виктору. Тот преувеличенно жарко пожал ее.
— Трусы! Зайцы! — неистово завизжал дед Хадзбатыр, никак не ожидавший такого поворота дела. — Ваши предки проклянут вас из гроба! Как?! Прекратить в одну минуту такую хорошую, старинную кровную месть?!
Но старуха Фардзинова, проливавшая слезы радости, ткнула его кулаком в бок, и остальные слова застряли у деда в глотке.
— Ладно, — сказал Караев, — пошли по домам. Некогда тут с вами…
— Шашки я заберу, — сказала старуха Фардзинова, — чтобы не безобразничали больше, — она сгребла оружие и завернула его в свой фартук. На протестующее движение Виктора она заявила: — Когда будете уезжать — отдам. А до тех пор и не думайте. Нам тут ни шашек, ни пушек не надо… И шашки у них какие-то не как у людей. В театре их украли, что-ли…
Так безобидно кончилась эта история. Проведя еще несколько футбольных матчей и волейбольных встреч, организовав напоследок состязание в плавании, наши отпускники уехали к себе в часть, и разговоры о кровной мести постепенно затихли, да и вообще этот случай забылся.
…Однажды вечером председатель колхоза Осман Караев, сидя у себя дома, просматривал сводки по надою молока. Мурад читал газету «Советский спорт», а мать его пряла шерсть.
— Дада[5], — сказал Мурад, — а вот в этой газете пишут про наших односельчан, Виктора и Сослана… Ну, помнишь, еще хотели друг друга убить по кровной мести?
