Наша следующая поездка в Самору была на редкость спокойной, я дал себя убедить, что на этот раз встреча в баре «Рим» не представит для меня ни малейшей опасности, мне было сказано, что дон Антонио Диас Дьес дель Мораль уладил все наилучшим образом, я решил отвлечься, меня мучило нездоровое любопытство, хотелось снова увидеть ту заинтриговавшую меня нахальную сеньору в черном. Она действительно сидела в баре, а рядом с ней все тот же тип, я заказал себе, как всегда, кофе с молоком и две булочки, вместо них мне подали черствые рогалики, ничего другого в баре не оказалось, «Промесу» я положил на мраморную доску столика, наши взгляды уже скрестились, немой диалог бывает выразительнее, чем телефонная беседа, глаза говорят дерзости, вслух мы бы никогда не решились даже произнести такое, по телефону те же слова будут звучать как детский лепет, я ей просигналил: милочка, готов быть с тобой до упаду, не пожалеешь, а она мне в ответ: за чем же дело стало, миленький? грубая пошлятина совсем не вязалась с ее аристократической осанкой и присутствием лощеного спутника, вообще наш разговор был лишен всякого смысла, поскольку я и думать ни о чем не мог, кроме как о привезенной нами тонне вольфрама, чтобы как-то скрасить ожидание, я открыл газету на рекламной полосе. «Спешите, сеньоры, скорее купить туалетную воду «Нин», если хотите предохранить кожу свою от морщин. Идеальное средство для ухода за лицом, отличные лечебные и питательные свойства. Цена 6 песет». Я представил себе, как прелестная дама, сидевшая напротив, протирает лицо живительной водой «Нин», при этом она в одном нижнем белье, само собой разумеется, черном. Я поднял на нее глаза, она не отрывала от меня взгляда, и я, стараясь скрыть возбуждение, снова уткнулся в газету. «Национальному институту социального обеспечения для работы в его агентстве в Понферраде требуются рассыльные. В конкурсе могут участвовать юноши от 14 до 18 лет. Должны быть представлены следующие документы: 1. личное заявление; 2. свидетельство о примерном поведении; 3. метрическое свидетельство о рождении; 4. справка о принадлежности к Молодежному Фронту». Черные трусики были для меня верхом эротики, почему-то, когда разгоряченное воображение рисовало мне женщину, снимающую с себя одежды, я всегда представлял ее в черных трусиках, впрочем, кажется, я размечтался. «Уличены в подпольных махинациях. Полиция Вильясеки-де-Лаузаны обнаружила в местечке Сосас тринадцать нелегально действующих молочных сепараторов, их владельцы задержаны и предстали перед Налоговым управлением». Она продолжала смотреть на меня с элегантной наглостью и маняще скрестила ноги, от такого даже мумия способна ожить, в какую-то долю минуты я успел заметить, конечно же, на ней черные трусики, теперь я готов уже клюнуть на ее удочку, кроме желания, во мне заговорил и чисто спортивный интерес.

— Мне кажется, мы уже встречались, правда?

— Да, и не так давно. Вы сбежали весьма непочтительно.

— Что поделаешь, срочные дела. Разрешите сесть?

Я обращался к ее спутнику, который с видом гурмана смаковал бутерброд с омлетом.

— Прошу вас.

Она сразу взяла инициативу в свои руки:

— Вы здесь по каким-нибудь делам или проездом?

— По делам.

— Жаль, будь у вас время, я посоветовала бы вам посмотреть кое-какие здешние памятники редкой красоты.

— Чтобы полюбоваться красотой, у меня всегда найдется время

— Любопытно…

— Да? А почему?

— Потому что вы думали об этом с самого начала.

— По правде говоря, не понимаю.

— Хотите со мной переспать?

Я аж рот раскрыл от изумления, если бы такое произошло со мной в Париже, я бы не удивился, но в Саморе, это уж слишком, мне стало неловко, чтобы как-то выйти из положения, я вызывающе спросил гурмана:

— Вы ничего не имеете против?

— Почему я должен иметь что-то против, если ей хочется?

— Вам это будет стоить пятьсот, не считая платы за комнату.

Мои мечты разом рухнули, а мне так хотелось выглядеть совратителем совершеннолетних, да, похоже, что я останусь без спортивного трофея.

— Простите, но я не люблю омрачать удовольствие денежными расчетами.

— Я тоже не люблю, но жить-то надо.

Она произнесла эти слова с вежливой улыбкой, словно укоряла подружку за оплошность, затем, отставив мизинец, принялась пить чай маленькими глотками, совсем сбитый с толку, я вернулся за свой столик, в голове крутились мысли об обратной поездке, она наверняка будет отвратительной, Рене снова придется надевать цепи на колеса и подливать спирт в радиатор, чтобы вода не замерзла, еще немного, и я сойду с рельсов, наконец появился человек с «Промесой» в руке, но на сей раз не дон Антонио, а один из его служащих, как он мне объяснил, я его узнал еще но прошлому визиту, прежде чем покинуть «Рим», я его спросил:

— Ты знаешь ту даму в черном?

— Еще бы! Она дочь дона Тесифонте, маркиза де Торреальдеа.

— Ну и шлюшка!

— Похоже, что так.

— А тот, кто с ней?

— Ее муж, тоже из благородных.

— Ясно, благородный подонок.

— Говорят, что она только с приезжими путается, так говорят, не знаю, часто людям нравится напраслину возводить.

В конторе «Комершиал Испания», «входите без стука», меня поджидал дон Антонио Диас, он был холодно вежлив, на столах и полках с картотекой царил безукоризненный порядок, сразу видно, что он не лишь бы кто, на письменном столе в кабинете две фотографии, одна с изображением Христа Поруганного, другая семейная — он сам, жена и семеро детей, шесть девочек и маленький мальчик, наверное, не родись наконец сын, он так и продолжал бы добиваться своего, видать, характер у него твердый, дон Антонио взял у нас размолотый в порошок образец вольфрама, чтобы проверить его качество, видно, проба оказалась высокой, он остался доволен и тотчас достал из сейфа триста тысяч песет, за вольфрам не расплачивались ни чеками, ни векселями, никакими другими бумагами, только чистоганом, звонкой монетой, странное дело, но деньги эти меня нисколько не волновали, наверное, точно так же я разглядывал бы картину в музее, не знаю, в жизни своей я не переступил порога ни единого музея, смотришь и понимаешь, что никогда не повесишь такую картину у себя дома, деньги словно превращаются в произведение искусства, а тебя ждут более неотложные житейские дела, надо бы их посчитать, но, наверное, настоящий джентльмен никогда не подсунет тебе «куклу», скажем, девять купюр вместо десяти, впрочем, как знать, и у меня уходит немало времени, чтобы пересчитать их.

— Мы еще увидимся?

— Надеюсь, что да.

— Я тоже. Передайте от меня привет мистеру Уайту, я его лично не знаю, но хотелось бы познакомиться, ну что ж, в другой раз.

Я подумал о безрассудном плане Ховино и решил, что если паче чаяния дело выгорит, то дон Антонио может точно так же стать и нашим покупателем, на всякий случай я забросил удочку:

— Ну а если я обращусь к вам от себя лично?

— Двери «Комершиала» всегда открыты для хорошего вольфрама.

Весной даже и не пахло, стояла сухая и холодная погода, в лощинах гор, куда не заглядывало солнце, еще лежал снег. Ховино потер руки, отчасти от удовольствия, отчасти чтобы согреться, ему уже не нужен был дождь, он и так видел мощные бедра Каменной Бабы, вот они здесь, раскрыты над его головой, по ним можно взобраться повыше, туда, где начинает низвергать свой водопад сказочная дама, его расчеты должны оказаться верными, все указывало на узкую расщелину в скале, Карин смотрел на него с удивлением:

— Неужели здесь? Значит, донья Ода угадала?

— Да, но чтобы ты никому ни гугу, даже покойничкам, черт возьми, все вижу и слышу, но нем как рыба, ясно?

— Ясно. Слово хозяина — закон.

Именно поэтому, подумал он, но не произнес вслух этих слов, от холодного ветра перехватило дыхание, и уж потом, «ну, начали», он потер руки, надо разогреться, то же сделал Рикардо, теперь можно буравить скалу, однорукий Карин крепко держал кувалду, не зря говорят, что таких мужиков, как в Килосе, поискать надо, по нему даже не видно, как он напрягается, крепко уперся ногами, словно к месту прирос. Когда в скале пробили глубокое отверстие, Ховино вытащил из карманов штанов заряд динамита, отлично, согревшийся от прикосновения тела и фланели динамит был в полном порядке, ни капельки глицерина не выступило на его поверхности, старый сапер знает свое дело. Кувалды отложили в сторону.