— Проснись, приехали.

Мы были в Кереньо. Я остановил машину на небольшой площади перед вокзалом, несколько в стороне расположились маленькие домики и длинное вытянутое здание с надписью: «Управление рудников «Эль-Эхе». Часы показывали семь утра.

— Ну и дождь! Черт знает что!

— Подожди меня здесь, я пойду узнаю.

— У тебя пистолет с собой?

— Пожелай мне ни пуха ни пера и постучи по дереву.

Двери и окна дома были наглухо закрыты, я затарабанил изо всех сил и с надеждой вглядывался, не появится ли свет в каком-нибудь окне, капли воды стекали мне за шиворот, я почувствовал, как они проникают даже в трусы.

— Господин Монсен!

Из водосточной трубы низвергались потоки воды, на цветочных клумбах перед домом гортензии сгибали головки под напором ветра, и капли дождя катились по ним как слезы, а едва раскрывшиеся желтые пушинки мимозы дрожали так, что казалось, вот-вот осыплются.

— Эй, мистер Шнойбер!

Мимо проходил какой-то старичок под зонтиком, прижимая к себе кувшин с молоком.

— Я думаю, вам никто не откроет.

— Послушайте, а вы не знаете, где…

Старичок засеменил дальше, не обращая внимания на мой вопрос, возможно, он его даже не слышал. Я смотрел ему вслед, и неожиданно моей душой овладело необъяснимое спокойствие. Я вернулся к нашему «форду».

— Пошли в бар, нам не мешает выпить горячего кофе.

— Мне бы аспирина раздобыть, а то совсем невтерпеж.

Бары на вокзалах обычно не закрываются круглые сутки, там всегда видят, что у кого под крышей делается, а если уж здесь неизвестно, то наверняка даже исповедник об этом не знает. У меня сердце сжималось от жалости, когда я смотрел, с каким трудом передвигается Ховино, волоча больную ногу, он был словно в дурмане.

— Очень болит?

— Да, особенно в кармане.

Он тяжело плюхнулся на табурет, лицо его лихорадочно горело, я облокотился о стойку и спросил бармена:

— А что, в управлении не откроют?

— Думаю, что нет.

— Почему вы так решили?

— Господи, да ведь все немцы отсюда смылись еще за несколько часов до того, как сообщили, что Гитлеру капут.

— А кто теперь занимается магазином?

— Насколько мне известно, никто.

Все, точка. Это конец. Целый год лишений и невероятных усилий, чтобы добыть проклятущий вольфрам, и вот теперь все коту под хвост.

Я повернулся к Ховино и спокойно спросил, словно речь шла об обычном:

— Ну, что будем делать?

— Лично я собираюсь напиться.

Дождь продолжал лить, он шумно падал на лес, на улицы и дома, настойчиво барабанил в оконные стекла, и уж совсем безутешно плакал в наших сердцах.

Мистер Уильям Уайт вошел в дом, стряхивая с плаща капли, дождь хлестал как из ведра, он снял шляпу и с сожалением посмотрел на печально поникшее фазанье перо, прикрепленное сбоку, ну и денек сегодня, сплошной кавардак, последнюю телеграмму он помнил наизусть, начиная с этого момента и до того времени, когда прибудет к новому месту назначения, он обязан действовать самостоятельно, без чьей-либо помощи, не позже чем через сорок восемь часов ему надо предстать перед Нарсисо да Сильвой в холле гостиницы «Франкфурт», улица Санта-Хуста, Лиссабон, там он получит билет до Сан-Пауло, Бразилия, он должен сидеть на террасе ресторана «Ас Пьедрас» и ждать указаний, если ему удастся все это проделать, то раньше или позже новая заморская организация установит с ним связь, ну а если нет… лучше об этом не думать, что касается языка, то особых трудностей у него не будет, «о hotel mais frequentado de Lisboa situado en plena baixa»[36], он уже привык к галисийскому языку в Бьерсо, а бразильский вариант мало чем отличается от португальского «salão de jantar no rez do chão, ponlo do encontro»[37].

— Хотите что-нибудь выпить?

Хотя теперь это уже было ни к чему, он все же с привычной тщательностью мысленно перебирал бумаги, которые могли его скомпрометировать, проверяя ящик за ящиком, не осталось ли там чего, он сжег все что мог, блокнот с шифром, записные книжки с адресами, документы с фамилиями людей и цифровыми данными, материалы по торговым сделкам, подписанные и неподписанные соглашения, в жаровне осталась лишь горстка пепла, он методично уничтожал одну бумагу за другой, теперь можно и позволить себе маленькие слабости, ему необходимо немного отвлечься, дел больше никаких, иголка вонзилась острым клювиком в пластинку, в последний раз зазвучала музыка Франца Листа, Третий прелюд, вступление к мужскому хору, «Четыре стихии», espressivo, tempestuoso, pastorale и marziale, ему хотелось послушать вторую часть, она поднимала настроение, недаром эта мелодия непрерывно звучала в последние годы почти в каждом немецком доме, ее обычно передавали но радио перед тем, как объявить об очередной победе, Геббельс хорошо знал свое дело, у него увлажнились глаза, неужели когда-нибудь эта музыка снова прозвучит как символ победы, он подумал об Александре Истоне, он же Уильям Уайт, который нал в бою, если такое можно сказать о смерти агента разведки, и тогда он, Гюнтер Вайс, стал, в свою очередь, Уильямом Уайтом, уж больно тяжелый этот год вольфрама, вздыхала Кармен, преданно ходившая за ним по всему дому.

— Да, приготовьте мне, пожалуйста, чаю с молоком.

Он во всем был педантом, даже в мелочах, несколько капель молока, чтобы осели чаинки.

— Может, с булочкой, дон Гильермо? Вы ничего не ели.

Кармен Дешевка за подчеркнутым вниманием пыталась скрыть свое волнение.

— Спасибо, Кармен, мне совсем не хочется есть.

Беспокойным человеком был шотландский инженер Александр Истон, он же Уайт, юношей он мечтал о приключениях, в семнадцатом году участвовал в разработках нефтяных месторождений, проводимых «Англо-арабиан ойл» в тысяче милях от Мекки, его чуть было не объявили дезертиром, он получил письмо от А. Е. Traiding Centre Irvine, Scottish Group[38], в котором сообщалось о его срочной вербовке, спустя некоторое время, по окончании первой мировой войны, он уже работает в порту Альмерии, где испанско-английская строительная компания сооружала металлический пакгауз, потом его охватила настоящая лихорадка, он увлекся минералогией и осел в этих местах, правда, скорее на словах, потому что все время с необычайной легкостью менял адреса. Словно крот рыщет он по Галисии и уже знает как свои пять пальцев содержание здешних недр, вот почему понадобились его услуги и к нему обратились через United Kingdom Commercial Corp (Spain)[39], надо было во что бы то ни стало вырвать эту зону из-под немецкого влияния, главный лозунг — ни грамма вольфрама проклятым бошам, и естественно, он должен был умереть, разумеется, никакой могилы, просто закопан в саду, тело хорошего человека — прекрасное удобрение, намного лучше, чем смесь извести и чилийского нитрата, не зря его персиковые деревья плодоносили, как ни у кого, трудно будет ему расстаться с этими двумя великолепными экземплярами, все равно что с близкими людьми, его близких в Гамбурге, конечно, уже нет в живых, исчезли с лица земли, ну а он воскреснет в Сан-Пауло, если такое вообще возможно, но уже без семьи, без детей и жены, прости меня, Хельга, это не я, когда его двойник познакомился с Мод? в какую из его бесконечных поездок? он свил для нее уютное гнездышко с роялем, пусть себе занимается любимой музыкой, но оно не стало для них счастливым супружеским домом, позже он уничтожит все следы, сожжет партитуры и ее фотографию, вопросительно взирающую на него, в Честер он больше писать не станет, дом обещан Аусенсио, и если тот будет молчать, никто так и не узнает о нитях, тянущихся из Честера в Карраседо, от английских коттеджей к домикам под шиферными крышами, ненормальные эти бьерсианцы, совсем помешались на своих рудниках, ищут как одержимые все, начиная с золота, сколько здесь можно было услышать разных историй, а заодно и получить полезную информацию, у него хранилась статья из «Файненшиал тайм», в свое время подстегнувшая Истона, «The Neglected Gold Fields of Northern Spain»[40] во всех образцах породы, которые шотландец посылал на анализ, было обнаружено золото, правда, в смехотворно малых количествах, кроме вольфрама, там еще имелись железо и уголь, жителям Бьерсо лучше всего было бы заняться землей, но именно к ней-то они относились с прохладцей, как истинные испанцы, предпочитали разбогатеть более легким способом, играя в азартные игры — карты, орлянку или кости, а между тем ходили они по богатейшей земле, которая щедро вознаграждала за самое незначительное усилие, будь его воля, он остался бы здесь насовсем, и последнее, что он должен сделать, это разобрать радиопередатчик, и все.