— Места у нас много.

— Я бы на твоем месте не раздумывал.

Доситея носила свою девичью фамилию Валькарсе и никогда не подписывалась фамилией бывшего мужа, ей не хотелось упоминать его имени, даже наедине с собой она не находила оправдания этому человеку, виновнику ее двусмысленного положения, ни вдова, ни разведенная, о разводе и речи не может быть, католическая церковь запрещает развод, стараясь не давать пищу для пересудов, она совсем не выходила на улицу, за покупками ходит Ольвидо, крошка Ольвидита, других детей у нее не было, ей уже скоро семнадцать, взрослая женщина, а для матери все равно крошка, как в шесть лет, не называй меня крошкой при людях, Ольвидо этого не любит, бабушка родила тебя, когда ей было столько, сколько мне, крошка, ну что за манера разговаривать, бабушка жила в другое время; девочка пошла за покупками — полметра кружева и двадцать пять сантиметров атласа, — нужно починить белье, опять будет как новое. Ольвидо старалась удлинить путь до галантерейной лавки, свернула на соседнюю улицу, постояла у фонтана, просто так, приятно чувствовать себя свободной и легкой, приятно двигаться, за последнее время она ощущала какое-то внутреннее беспокойство, какой-то зуд, все время хотелось двигаться, ни минуты не могла усидеть на месте, на сердце тревожно, воображение рисует счастливые случайности, все время одна и та же мысль, как бы снова увидеть его, его ведь нельзя назвать красивым, но ей никогда так никто не нравился, сама не знает почему, если бы они сейчас случайно встретились, она бы осмелилась посмотреть ему в глаза и даже, ой, как страшно, взяла бы его за руку, «пойдем со мной», нет, на это она бы не отважилась, в голове все перепуталось, душа замирала в какой-то сладостной и в то же время горькой истоме, она так старалась увидеть его во сне, что в результате начала страдать бессонницей, а если и засыпала, то тут же просыпалась снова, напрягая воображение, чтобы вызвать желанный сон, в ее теле бешено бились какие-то странные пульсы, стыдно, даже самой близкой подруге не расскажешь, скоро экзамены, а она не может никак собраться, читает и ничего не понимает, так и провалиться недолго, что за наваждение, лифчик ей стал мал, грудь с каждым днем делается все больше, раньше она боялась остаться плоской как доска, это, конечно, не связано, но все-таки странно, чем больше грудь, тем чаще она о нем вспоминает, чем больше она о нем думает, тем теснее становится лифчик, ой, как хочется снова увидеть его.

— Мне, пожалуйста…

Надо же, все из головы вылетело, наморщив лоб, она пытается вспомнить, что надо купить.

— Что с тобой, Ольвидита?

Хозяйка лавки показалась ей отвратительной, обращается с ней, как с маленькой девочкой, «все в порядке, полметра кружева и двадцать пять сантиметров атласа», домой она тоже пошла не кратчайшим путем, а вот и улица Агуа, здесь она родилась и миллион раз ходила, все знакомо до мелочей, многого уже и не замечаешь, любознательный турист обратил бы внимание на гербы и геральдические знаки, облепившие старинные здания, — следы былой роскоши, Ольвидо волнуют другие приметы и воспоминания, на этом углу внезапно пришли первые месячные, никто ее не предупреждал, все произошло так внезапно, она очень испугалась, старинные башни замков и гербы примелькались, как гнезда ласточек на карнизах под крышами, вот средневековый дом дона Габриля де Роблеса, первого чеканщика металлических денег в боливийском городе Потоси, монастырь святого Иосифа, часовня графа Кампоманеса, дом, в котором родился писатель Хиль-и-Карраско, дворец маркизов Вильяфранка, в честь которых назван их маленький городок, рядом дворец епископа Торкемада, обладавшего в свое время огромной духовной и светской властью: собор, больше шестидесяти приходов, подчинялся он только папе римскому; ее родной город Вильяфранка — исторический центр Бьерсо, важнейшего района провинции Леон, а ее родная улица — исторический центр Вильяфранки, жители городка считают его единственным и неподражаемым, хотя в Испании немало городов называются так же: Вилья-франка-де-лос-Кабальерос, Вильяфранка-де-Бонани, Вильяфранка-де-ла-Сьерра, и де-Пенедес, и дель-Кам-по, дель-Сид, де-лос-Баррос, дель-Эбро и дель-Дуэро, все равно они гордятся своим городом и своей исключительностью, в округе их считают разорившимися зазнайками, не желающими работать, руки слишком нежные, они даже онанизмом занимаются, держа наготове папиросную бумагу, говорили острые на язык соседи, вот вам доказательство: никто из них и не подумал податься в горы, они лучше голодать будут.

Не обращая внимания на давно примелькавшиеся исторические ценности, но чутко прислушиваясь к новому чувству, пульсирующему в груди, Ольвидо дошла до своего дома, красивая массивная дверь из благородного дерева, четыре квадрата, украшенные великолепным литьем, настоящее произведение искусства, дверь, никогда не закрывающаяся на замок, что тут красть? денег в доме нет, а мебель слишком ветхая, антиквариат еще не в моде, картины так потемнели от времени, что с трудом различаются фигуры, про подпись художника и говорить нечего, нечто загадочное, как на картинах Караваджо.

— Держи кружева, Исидора.

Проходя через мрачную прихожую, она услышала телефонный звонок на втором этаже, там были спальни, единственные жилые комнаты во всем доме, кто это может быть? Хотя она знала, что им мог звонить только один человек, все же где-то теплилась слабая надежда, звонок из Какабелоса стоит дорого, получить разговор не легче, чем если бы звонили из Кадиса, где живет ее отец, который, кстати, так ни разу и не позвонил, ах, если бы это был не тот, а другой, вполне определенный человек, как прекрасно было бы снова услышать его голос, хотя бы два слова, пусть бы даже он звонил не ей.

— Алло!

Трубку сняла Исидора, старая-престарая служанка, живущая в доме с незапамятных времен, старее, наверное, этой превратившейся в рухлядь мебели, давно уже ставшая членом семьи, служанка, которая не получает ни гроша и которая относится к своим хозяевам — тысячу раз объясняли ей, что здесь нет хозяев, что мы одна семья, — с величайшим почтением, реликвия старых добрых времен, так же как и старомодный телефонный аппарат, похожий на рожок для глухих.

— Донью Доситею Валкарсе Вега, пожалуйста.

— Кто спрашивает?

Исидора узнала дона Анхеля, никто больше им и не звонил, но правила приличия следует соблюдать, она позвала сеньору и на вопрос Ольвидо ответила: «Конечно, дон Анхель, кто же еще, детка», весьма удивившись разочарованию, отразившемуся на лице ее крошки, неужели девочка уже ждет чьих-то звонков? Мог бы позвонить, подумала Ольвидо, как восхитительно было бы услышать его голос, о чем бы мы говорили?

— Спасибо.

Мама подошла к телефону.

— Здравствуй, Анхель! Как ты себя чувствуешь?

— Все в порядке, а ты? Слушай, я подумал, у тебя ведь полный шкаф мужской одежды, что-нибудь ему может подойти, конечно, я не имею в виду двубортный костюм, что-нибудь попроще и попрактичнее, скажем, брюки, пуловер, будет велико — не беда, подгоним.

Человек, имя которого в этом доме не упоминалось, исчез так неожиданно, она была настолько не готова к этому, что он счел за благо оставить все свои вещи, где-то еще лежал его помазок для бритья, вся одежда прекрасно сохранилась, она подвешивала шарики нафталина, чтобы не завелась моль, хотя кому она нужна, эта одежда, весной клала в шкаф душистую веточку айвы, по характеру она была очень бережливой, времени хватало, а бесконечные домашние заботы отвлекают от мрачных мыслей.

— Я могу сама все ему подогнать.

— Не беспокойся, Виторина будет счастлива сделать это.

Ольвидо слушала весь разговор, стоя за дверью, по поведению и правилам хорошего тона у нее было «отлично», монахини ставили отметки по старинке, рутинная система, она не поняла, о чем конкретно идет речь, но интуитивно что-то почувствовала, сердце бешено заколотилось, как если бы у нее подскочила температура.

— Аспирин, пожалуйста.