— Больше всего на свете.

С неба они возвращались на землю.

— Знаешь, я здесь никогда не играла в прятки.

— А я, когда был маленьким и проказничал, крестный грозился, что запрет меня на чердаке, и я аж умирал от страха.

— Еще бы! Мне тоже бывало страшно всякий раз, когда рассказывали о ведьмах и привидениях.

— Помню, мы все какие-то сокровища искали… игра такая была.

— Господи, во что мы только не играли!

На покосившихся столах и в сундуках без замков были свалены реликвии семьи Сернандесов, пышное великолепие, превратившееся в груду хлама, шпага с рукояткой в виде головы дога и ржавым клинком, возможно привезенная с Кубы, изъеденный молью веер, похоже с Филиппин, треснувшие чайные чашки, судя по всему из Китая, поднос со стершейся инкрустацией, вероятно из Марокко, стеклянный слон с отбитой ногой, может быть из Мурано, штопаная-перештопаная шаль, наверняка из Манилы.

— Смотри, почти как новые.

Часы из золоченой бронзы и фарфора с маятником рококо в стиле Луи XVI, в их происхождении сомневаться не приходилось, «Berthoud, Hgr du Roy á Raris»[30].

— Только без стрелок.

— То, что надо, нам сейчас время ни к чему.

— Ага, вместе до гроба, это наша лучшая минута.

Дон Анхель вышел во двор, слугам хотелось продлить еще немного послеобеденный отдых, они играли в орлянку на только что вымытых каменных плитах пола.

— Ставим пять песо.

— Орел!

— Перемешиваю.

— Ну давай, чего там перемешивать, не морочь нам голову!

— Кидай, не тяни резину!

— Бросаю!

Две медные монеты взвились в воздух и упали, ударяясь о плиты, их дзиньканье напоминало звуки старинной музыки, благородные лики усмехались, взирая на разгорячившихся игроков, два орла.

— Орел! Твой выигрыш!

— Удваиваю ставку!

— Играем!

— Давай кидай, чего ты там шуруешь, черт возьми!

— Орел или решка?

— Решка… ты проиграл.

— Вам что, больше делать нечего?

— Не серчайте, дон Анхель, вы же знаете, как начнешь, не оторвешься. В последний раз сыграем!

— Вы не видели Аусенсио?

— Да разве влюбленных здесь увидишь? Они выбирают место где потемнее.

Все равно что в доме повешенного говорить о веревке, слуги загоготали, их смех петлей стянул горло аптекаря.

— Ладно, кончайте, и за работу!

Ольвидо открыла сундук с одеждой, здесь все лежало вперемешку, строгие чопорные платья и легкомысленные наряды, всего коснулся тлен времени, шерстяной свитер и пестрая шелковая юбка, старые сапоги, густо смазанные салом, в таких только грязь месить в поле, и парчовые туфельки для бальных танцев, теплое зимнее пальто и легкий плащ для прогулки.

— Ну прямо хоть маскарад устраивай!

— Я никогда не надевала маски. А тебе хотелось бы попробовать, Аусен?

— Да я всю жизнь ношу маску, с самого рождения, она мне уже осточертела, пора ее сорвать и раз и навсегда выяснить, кто же я на самом деле.

— Не мучай себя понапрасну, милый, ты отлично знаешь, кем ты будешь рядом со мной.

— И никто не сможет нам помешать.

Прошлое мучило Аусенсио, но мысли о вольфраме придавали ему силы, помогали верить в завтрашний день, он ходил по острию ножа, а такое по плечу только настоящему мужчине.

— Смотри, какая прелесть!

На дне сундука ярко переливались причудливо расшитые узоры платьев, пенились кружева, оборки и рюши, девушка приложила к себе одно из платьев, «чарльстон», с глубоким вырезом и совсем коротенькое, тяжелый плотный креп облегает фигуру сверху и мягкими складками ниспадает с бедер.

— Хочешь я его надену?

— Неужели решишься?

— А вот возьму и надену! И ты тоже переоденься во что-нибудь.

— Даже не знаю, что мне здесь подойдет.

Он перебирал цилиндры, сюртуки и панталоны, на пол выкатилось несколько шариков нафталина.

— Ой, платье как на меня сшито!

Они переодевались, разделенные, как ширмой, огромной спинкой кровати, оба дрожали от холода и волнения, их обнаженные тела совсем рядом, ее смущал слишком глубокий вырез и узкие бретельки, из-под которых виднелись лямки лифчика, снять его она бы ни за что не решилась, а он с беспокойством оглядывал узкие панталоны тореро, обтягивающие до неприличия, в конце концов обоим удалось преодолеть робость, их переполняла ребяческая радость жизни, иногда то у одного, то у другого вырывался нервный смешок:

— Ну как, ты готова? Давай выйдем одновременно, и раз…

— И два…

— Что вы тут делаете?

— Крестный!

— Ой, дядечка, как вы нас напугали!

— Я тебе больше не дядечка, а тебе не крестный, впрочем, что я такое говорю, у меня от вас голова кругом идет, но теперь все, хватит!

Дон Анхель весь кипел от негодования, если я не выпущу пары, то взорвусь, подумал он, надо черпать силы в своей слабости, чтобы выдержать характер, так печальный призрак обречен неизменно появляться в замке, едва часы пробьют полночь.

— Но мы ведь не сделали ничего дурного!

— Я же вам запретил встречаться.

— Мы только переоделись в эти костюмы, как на маскараде.

— Закрой рот, бесстыдница, ты, ты… вы знали, что вам не разрешается оставаться наедине, вы слово дали.

— Я один во всем виноват.

— Перестань, не корчи из себя мученика, Аусенсио, с этим покончено. А ты, девочка, отправишься к монахиням в Асторгу, я тебя предупреждал.

— Они не монахини, а простые сестры.

Для обитателей Асторги интернат, который содержали сестры Конгрегации Христа-Учителя, был настоящим спасением.

— Пусть будут сестры, племянницы, свояченицы, кто угодно, главное, что эти монашки умеют держать в ежовых рукавицах бесстыдных девиц вроде тебя.

— Ну дядечка, ну пожалуйста, не посылай меня к сестрам, я его больше не… нет, нет…

В ней вдруг восстало оскорбленное достоинство, даже под пыткой она не согласится на то, что выше ее сил, все равно она увидится с Аусенсио, как только сможет.

— Ступай в свою комнату и переоденься, ну и видик у тебя!

Рыдая, Ольвидо стала спускаться с лестницы. Хосе Эспосито посмотрел на дона Анхеля, он понимал, мосты сожжены и обратно дороги нет, и поэтому решил промолчать.

— Поговорим как мужчина с мужчиной.

— Я готов.

— Ты меня подвел и клятвы своей не сдержал, а такое не прощают, надеюсь, ты понимаешь, что я хочу этим сказать.

— Да.

— Чтоб я тебя больше не видел в моем доме!

— Как вам угодно, все равно я не могу на вас обижаться, дон Анхель, раз вы так хотите, ноги моей здесь больше не будет, но если когда-нибудь я вам понадоблюсь, позовите меня, мне трудно вас понять, но я не сержусь.

— Переоденься здесь, нечего устраивать спектакль.

— Я действительно ничего не понимаю.

— Когда-нибудь поймешь…

Дон Анхель Сернандес Валькарсе вдруг почувствовал, что его обступает чердачный мрак, тошнотворный запах свиных потрохов, тянувшийся со двора, паутиной прилипал к коже, зимняя стужа заползала в самое сердце, он зачарованно смотрел на атлетически сложенного юного мужчину, стоявшего к нему спиной, на его обнаженные ягодицы и с тоской думал о том, что его собственная молодость осталась далеко позади, и, вспоминая о ней, он вертел в пальцах фишку модного казино «Гран Курзал», они все-таки испортили ему праздник, вынудили сыграть роль свирепого цербера, но было и кое-что похуже, он видел, что начинает погрязать в пошлости, что его засасывает рутина жизни, лишая навсегда великих идеалов. Стар становлюсь, подумал дон Анхель, когда им стукнет столько, сколько мне сейчас, они и думать забудут об этой истории, а если вспомнят, то скажут мне спасибо.

То был сезон расправ, и план убийства, который он задумал, на сей раз, в этом он был уверен, не должен сорваться, хотя тот, на кого он охотился, исхитрился обойти расставленные ловушки, сейчас ему не спастись, все будет чертовски просто, хлоп, и готово. Лейтенант Чавес заранее предвкушал победу, обдумывая подробности своего нехитрого маневра, ему нет необходимости прятать в лесу своих людей, их присутствие могут почуять лесные звери, тогда добыча опять уплывет из рук, сам он останется здесь, притаится не дыша, он мог держать пост столько, сколько потребуется, лейтенант вырыл глубокую яму в густых зарослях вереска и сверху набросал ветки деревьев и листья папоротника, получилась отличная маскировка, он все видит, а его не видит никто, перед ним как на ладони просторный луг, расстилающийся у его ног, и гуляющая по траве приманка, Чавес необыкновенно гордился собой, его выступающая челюсть охотника на беглецов выпирала еще сильнее, чем обычно, словно ей не терпелось начать действовать, но нет, пока еще рано, пошевеливай мозгами и выжидай, он проверил свое снаряжение — бутылку красненького, чтобы мышцы не затекли, бинокль, коробку с патронами «super-speed», стальные пули, такими можно сразить кабана с расстояния сто метров, он прикинул, что именно там должна находиться его мишень, еще более свирепая, чем дикий кабан, винтовка — сплошной восторг, с ней хоть на чемпионате выступай, последнее слово оружейной техники, начальник отдал ему свою, но предупредил, если с оружием что случится, поплатишься звездой на погоне, да, когда в руках такой «винчестер ковбой магнум», «W., symbol of accuracy since 1870»[31], так его рекламировали, чувствуешь себя неуязвимым, даже сам дон Сесар де-Эчагуэ, Шакал, герой X. Мальорки, не мог с ним тягаться, для первоклассного стрелка попасть в цель со ста метров из такой винтовки все равно что из обычного маузера стрелять в ярмарочный балаган, само собой, сейчас его жертве не уйти, у меня нет ни малейшего желания расставаться со звездой, даже наоборот, он сделает все, чтобы заработать себе еще одну, Хосе Чавес Гарсия из Кампильо-дель-Амбре, провинция Альбасете, знал, как добиться повышения, тише едешь, дальше будешь, ему высшего училища в Сарагосе окончить не довелось, и всяким там тонкостям он не обучался, потому и работа всегда доставалась ему погрязнее, вот направили в Вильяфранку с заданием прикончить зверюгу, теперь считай, что он у меня на мушке, я буду не я, если его не прихлопну.