Дождаться понедельника, когда «Хокариса» выплачивает деньги, вернуться домой, на это ушло два дня, на рассвете третьего дня, вооружившись молотком и зубилом, он отправился в заветное место и очень удивился, услышав голоса, наверно, охотники понаехали, но странно, у них не было собак, только ружья, среди песчаника он разыскал свою жилу, черт возьми! все разворочено, огромная яма и никаких следов черного металла, мать вашу, здесь кто-то побывал до меня, такую яму лопатой не выроешь, нужен экскаватор, но как мог попасть сюда экскаватор, здесь и лошадь не пройдет, высоко, да и дороги нет, наверно, все это мне снится, подумал Элой, а сам продолжал лихорадочно искать, яростно колотить каждый камень, торчавший из травы или кустарника, валуны, пустая порода, вдалеке слышались голоса, откуда здесь столько охотников, очень странно, охотники обычно не шумят, сроду не видел в горах столько людей, надо подняться повыше и посмотреть, что происходит, он стоял на небольшой площадке, образованной природой в скале, у его ног простирался горный хребет Бимбрейра, на противоположном склоне горы работали трое с кирками и лопатами, Элой посмотрел в другую сторону, от деревни Оэнсии двигались черные точки, они исчезали, потом снова появлялись, их выдавали длинные тени, а вот там еще люди, еще и еще, и все карабкаются к горе Сео, некоторые продираются сквозь колючие кусты цветущего вереска, не заботясь об одежде, превращающейся в лохмотья, ползут как муравьи на сахар.

— Ложись!

Взрыв раздался одновременно с предупреждением об опасности, в ушах зазвенело, и над его головой начала медленно оседать гора, нет, это не сон, динамит — это реальность, теперь он знал, кто побывал на его жиле и как они это делают.

Я не попался на глаза контролеру, не разбил голову, когда поезд входил в туннель, и благополучно добрался до станции Тораль-де-лос-Вадос, знакомые места, решение сойти здесь возникло внезапно, в голове полный сумбур, куда идти, собственно говоря, я не сошел в Понферраде не потому, что отсюда ближе, просто решимости не хватило и не хотелось толкаться в толпе, в Понферраде сходила тьма народа, сотни людей стояли растерянные на перроне, целые семьи, сбившиеся в кучу вокруг отца, не выпускавшего из рук, на всякий случай, деревянный чемодан, только самое необходимое из скудного скарба бедняков, они хотят найти вольфрам, бедные крестьяне из горных деревень, потом и кровью зарабатывающие свой хлеб, палимые солнцем несправедливости, нет, я не хотел очутиться среди них, чувствовать себя приезжим в этих местах; поезд тронулся, а вот и мост через реку Силь, над ней возвышается монастырь ордена тамплиеров, монахиня, ехавшая со мной в одном вагоне, не упустила случая показать свою эрудицию, подкрепленную дипломом об окончании среднего учебного заведения.

— Pons ferratum по-латыни — «железный мост», поэтому римляне и назвали город Понферрада.

Ее спутница, готовившаяся принять обет, тоже решила лицом в грязь не ударить.

— А провинция Леон названа в честь Седьмого Легиона римлян, Legio Séptima, а не в честь страшного льва, как думают многие.

Их бесконечные молитвы с перебиранием четок, длинные косынки, взлетающие при каждом движении, утомили меня, но я испытывал к ним благодарность за бутерброд, который помог заморить червячка после суток поста. Сойдя в Торане, я весело помахал им рукой:

— До свидания!

И добавил уже не так весело:

— Вас, наверно, заждались в монастыре.

Меня никто не ждал, я был одинок, самое страшное в жизни человека — одиночество, говорят, еще страшнее не иметь возможности побыть одному, не могу сказать, не испытал; не знаю, сколько бы я стоял так, глядя на виноградники, если бы мимо не проезжал на своем грузовичке Овидио, перевозивший багаж из Тораля в Какабелос, он сильно постарел, больше даже, чем его допотопный «форд», но я его сразу узнал.

— Подбросите в Какабелос?

— Ты кто? Знакомое лицо, черт возьми, никак не вспомню.

— Аусенсио.

— Ах ты боже мой! Хосе Эспосито, приемный сын Виторины Гальярдо из Килоса, садись, парень, садись! А где твои вещи?

— Я налегке.

— Сколько воды утекло! Ты откуда, если не секрет?

— Секрет. Я и сам не знаю, откуда я.

Мой ответ сразу отбил у него охоту разговаривать, я залез в кузов, примостился между двумя тюками, и мы больше не обмолвились ни словом, не помню даже, сказал ли я спасибо, когда он высадил меня на площади, волнение овладело мной, нервы были напряжены, я стоял в центре небольшого прямоугольного скверика с оградой, увенчанной четырьмя каменными шарами, нелепыми, но полными очарования незабываемых воспоминаний детства, на эти шары карабкались целые поколения мальчишек, а напротив стояла, как и семь лет назад, аптека, огромная вывеска, колонны у входа, в витрине все та же гигантская бутыль с ползающими пиявками, — они-то хоть новые? — в детстве я их боялся, а когда подрос, сам ездил на велосипеде за ними на берег реки Куа, — а кто еще поехал бы? — довольно долго я стоял в нерешительности и все-таки вошел, аптека, как обычно, была пуста, погруженная в уютный полумрак, все как прежде, и этот запах, который я вдохнул полной грудью, здравствуй, сказал он мне, добро пожаловать домой, здесь и в самом деле был мой дом до того проклятого дня, когда меня увезли на грузовике вместе с другими парнями, а Лусиано остался, его мозги растеклись по асфальту, незабываемый запах: смесь камфары, рыбьего жира и всяких экстрактов, сильнее всех запах сахарных сиропов, Хуан Социалист говорил, что сахар — единственное лекарство бедных, а я ему рассказал про лекарства, которые готовил мой приемный отец дон Анхель, он все умел делать, от настойки из опиума до болеутоляющих таблеток, у него был сердечный эликсир экстра-класса для богатых и другой для бедных, вся разница заключалась в цене, у тех, кто может платить, я беру дорого, а у кого нет ни гроша, тем даю даром, к сожалению, чем дороже лекарство, тем оно лучше действует, люди сошли с ума, все, на чем нет ярлыка с ценой, ничего не стоит, например, чего стоит сейчас дружба, говорил дон Анхель; недаром он разорился, но ни разу в жизни не попрекнул меня куском хлеба; я стоял в аптеке во власти воспоминаний и дрожал, следом за воспоминаниями появился и дон Анхель собственной персоной, он возник как призрак из-за портьеры, увидев меня, он застыл, не в силах произнести ни слова, а потом раскрыл свои объятия, никогда в жизни еще не было так хорошо.

— Ты! Неужели это ты? Слава богу, какое счастье, какое счастье!

Я не мог говорить, в горле стоял ком, у него тоже были мокрые глаза, и тут я не выдержал и разревелся как сопливый мальчишка, я в нем не ошибся, нас не связывали кровные узы, но именно в этот дом я должен был и хотел вернуться, на нем тот же халат, пропахший йодом, все с теми же пятнами, я ощутил трогательную нежность, здесь ничего не изменилось, он по-прежнему любит меня, все те же скляночки и фаянсовые ступочки на бесконечных полках, этикетки, сигнатуры, ярлыки, наклеенные на красивые керамические банки. Herba mercuriales. Ol animale foetid. Opium. Sangre draco. Gom tragacanta. Hipofosfitos Salud[3]. Очутившись посреди этого огромного множества лекарств, невольно думаешь о том, сколько мужества должен иметь человек, чтобы испробовать все это на себе самом, у дона Анхеля хватало мужества даже лечить других своими отварами и настойками, откуда он понабрался этой мудрости? я восхищался им, любил его, все было как прежде, только сам он постарел, когда я видел его в последний раз, у него была темная, аккуратно подстриженная бородка, полные, четко очерченные губы, сейчас я обнимал седого человека с морщинистым лицом, усталыми глазами, запавшим ртом, длинной небрежной бородой, как будто прошло не семь лет, а целая жизнь.

— Мы уж не надеялись увидеть тебя живым и все же верили в чудо, иди сюда, проходи скорей, рассказывай.

Мы прошли в заднюю комнату, где стоял хорошо знакомый мне стол с жаровней, здесь когда-то велись бесконечные политические споры, часами играли в не менее бесконечный преферанс, я погладил железную ящерицу, которой он обжимал пробки, закупоривая пузырьки со своими снадобьями, у задней стены — полки с ретортами, настоящая лаборатория алхимика, рассказ о моих злоключениях получился несвязным, я думал о другом, о его жизни, вот кому есть что рассказать, когда-то он владел чуть ли не половиной провинции, китайский мандарин да и только, но постепенно разорился, не умел, да и не хотел быть феодалом; Виторина, моя молочная мать, рассказывала, как два раза в год на площади перед аптекой собирались арендаторы, платившие ему буквально гроши, они обманывали его на каждом шагу, а он никогда ничего не проверял, не считал деньги, разве только играя в карты, он был плохим управляющим в своих владениях, зато прекрасным игроком в карты, что и привело его в конце концов к полному разорению, никогда не уделял внимания вещам, которые его не интересовали, много читал, читать он действительно любил, одна комната на втором этаже была вся завалена книгами, настоящая библиотека, я неудавшийся ученый, любил повторять дон Анхель, когда ему удавалось вылечить больного; он закончил университет, объездил весь мир, сеньор в подлинном смысле слова, в деревне его любили, богатых любят редко, он был когда-то богат, но никому не сделал зла, только добро, а когда от всех богатств у него осталась только аптека и небольшой огород, популярность его еще больше возросла, может, у него и были недруги, идеальных людей нет, но в тот момент я был склонен к идеализации, он всегда помогал мне, сейчас я снова явился к нему за помощью, надо было каким-то образом узаконить мое положение, хотя бы чисто формально.