— Поделом тебе!

Пыль оседала на неподвижное тело, но едва Майор-га-младший решил, что тот уже мертв, он вдруг почувствовал, что кровь застывает в жилах, быть такого не может, не иначе как сатана дурачится, от ужаса у Лаурентино волосы встали дыбом и он весь покрылся холодной испариной, мертвец ожил, приподнялся, совсем как при замедленной съемке, и начал открывать кобуру, он вытащил из нее пистолет и, наставив на Лаурентино, угрожающе произнес:

— Я тебя сейчас застрелю.

— Ты? Да кто ты такой, человек или призрак?

Майорга преодолел свою обычную трусость, какая разница, человек это или призрак? С неожиданной для него самого смелостью он завопил, я тебе сейчас покажу, подонок! и со всей силой ударил его ногой в пах.

— Сукин… сын…

То были последние слова, сказанные сержантом Деметрио Санчесом Гонсалесом, более известным под кличкой Живодер, который родился в Панкрудо, провинция Теруэль, и умер в Вильядепалосе, провинция Леон, при исполнении служебных обязанностей.

Машина легко скользила по шоссе, обрамленному двумя рядами вязов с беленными известью стволами, мне не стоило ровно никаких усилий ее вести, но ужасно хотелось спать, на мягком сиденье убаюкивало, я уже тысячу лет не сидел так удобно, тело отдыхало, охваченное предательской истомой, крепкие объятия сна сжимали меня все сильнее, и я сам себе казался поверженным героем, которому уже плевать на собственное достоинство, выпендриваться-то не перед кем, Хо-вино бессильно привалился к спинке сиденья, он был не в состоянии меня отвлечь хотя бы разговором, я сам его попросил:

— Послушай, не кисни, расскажи мне что-нибудь.

Но он и ухом не повел.

— Ну хотя бы спой!

— Да ты что, не видишь, как мне паршиво?

— Пой, или я засну.

Он мне не ответил, усталость непривычно смягчали твердые черты его лица.

Он мне не ответил на вопрос, что там у него с ногой, и лишь спустя время сказал как бы нехотя:

— Когда я взрывал Каменную Бабу, в колено камнем шибануло, теперь, наверное, на всю жизнь хромым останусь.

— Пой, черт тебя возьми, или я засну.

Он молчал, глаза у него были закрыты, видно, здорово болела нога, но я верил в его выносливость, другой бы такого путешествия не выдержал, конечно, толку от него сейчас мало, чем он может мне помочь?

— Как ты думаешь, сколько нам отвалят за груз, который мы с тобой везем?

Услышав мой вопрос, он несколько оживился.

— Трудно сказать, думаю, больше миллиона, но меньше двух.

— Хорошо бы два…

Он снова умолк, у меня веки слипались, и чтобы не заснуть, я потер их слюной, помогло как мертвому припарки.

— Как ты думаешь, что случилось с Карином?

— Не знаю, когда мне ногу покалечило, по-моему, я потерял сознание, а когда пришел в себя, его уже не было.

— Как ты думаешь, никто из наших ребят не погиб?

— Сейчас мы оба погибнем, если ты не будешь вести машину осторожно.

Через заднее стекло я увидел, как в воздух полетели перья моей жертвы, чего этой безмозглой курице не спалось?

— Я же тебе говорю, пой что-нибудь, мне надо взбодриться.

— «Нет прелестнее девицы, чем проказница Мадлен…»

Он начал напевать какую-то песенку, она убаюкивала, как колыбельная, немудрено, что его самого тотчас сморил сон, нам и в голову не приходило, что так захочется спать, я усиленно тер виски, хотя понимал, что ничего не поможет, кусал губы, еще неизвестно, что опаснее, продолжать вести машину в таком состоянии или прекратить накручивать километры, я вдруг почувствовал, как нежные пальцы массируют мне затылок, мне стало легче, я расслабился, это было похоже на чудо, потому что я не видел, как она подошла, Ольвидо села рядом, смочила одеколоном носовой платок и провела им по моему лицу, не волнуйся, любимый, я не дам тебе уснуть, веди машину спокойно, слово «любимый» подействовало как бальзам, она продолжает меня любить несмотря на фамилию, прочно соединившую нас узами кровного родства, дорого же мы должны платить за это, я тоже люблю тебя, Ольвидо, никогда не покидай меня, ну почему я должна тебя покинуть, милый? никто и ничто не сможет нас разлучить, раз в законе ничего не сказано, что нам нельзя быть вместе, значит, никаких препятствий не существует, кровосмесительная любовь все равно остается любовью, о таком я даже не подумал, но, возможно, мы нашли спасительный выход, в каком официальном документе говорилось, что наш брак невозможен? мы привыкли, что в жизни все решают циркуляры, но не было такой гербовой бумаги, которая запрещала бы нам осуществить наши планы, я чувствовал себя бесконечно счастливым, блаженный покой разливался по всему телу, закрыв глаза, на какое-то мгновение я весь отдался во власть сладостного сна, и именно Ольвидо уведомила меня об опасности, осторожно! крикнула она, иначе мы сейчас разобьемся, я проснулся от того, что «форд» швырнуло в сторону, мои руки выпустили руль, и нас несло прямо на дерево, я затормозил в тот самый момент, когда удар, казалось, был уже неминуем, машина забуксовала и замерла, в тот же самый момент Ховино проснулся от толчка.

— Ну ты даешь! Ничего себе затормозил!

— Я заснул.

— Знаешь что, давай-ка поспи по-настоящему, так ездить больше нельзя.

Мы находились почти рядом с Ла-Баньесой, стало быть, отмахали весьма изрядно, подумал я, а впрочем, какое это имеет значение, мы проехали по жнивью до какой-то заброшенной фермы, наше внимание привлек огромный сарай с кирпичными стенами, я поставил машину в стороне от дороги, чтобы никто ничего не заподозрил, нас самих не смогут увидеть, а машина будет выглядеть так, словно она принадлежит местному фермеру, авось обойдется, сказал я себе, у меня уже действительно больше не было сил, мы с Ховино так намотались, что сон сразил нас мгновенно, тщетно я искал Ольвидо, она испарилась, через час я проснулся от того, что все тело затекло, но усталости как не бывало, кроме нескольких царапин, никаких повреждений я не обнаружил, день уже был в полном разгаре, резкий северо-западный ветер гнал по небу огромные темные тучи, как только он стихнет, начнется дождь, мы снова отправились в путь.

— Сильно болит?

— Только когда смеюсь.

Скорей всего ему не хотелось говорить о ноге, и просто так, чтобы поддержать разговор, я рассказал ему о смерти дона Анхеля, у меня не поворачивался язык даже мысленно назвать его отцом.

— Да, жаль, что такой аристократ, как он, окончил свою жизнь в «Долларе», для него это все равно что свинарник.

— Что поделаешь, таков закон жизни, как постелешь, так и поспишь.

— По-моему, он тебе ком-то приходится, нет?

— Никем.

— Тогда и говорить нечего. Каждому свое.

— Больше всего меня мучит мысль о судьбе, не моей, конечно, а наших ребят, последние часы были кошмарными, будем надеяться, что никто из них не погиб, ни Карин, ни Вилья. Где-то они сейчас?

— В таком деле, как наше, без риска не обойдешься, как говорят, судьба — индейка, а жизнь — копейка. Но согласись, нам было ради чего рисковать.

— Ну-ка, изобрази улыбочку!

— Не бойся, навряд ли они обратили на нас внимание.

— Если мне не удастся обвести этих болванов вокруг пальца, тогда держись крепче, придется их посшибать.

У обочины дороги стояло двое мотоциклистов, я не сбавил скорости, демонстрируя, что ничего не нарушил, проеду мимо и весело помашу им ручкой как ни в чем не бывало, это обычная поездка, и у меня нет оснований проявлять беспокойство, все должно выглядеть естественно, но онц уже делали мне знак, чтобы я остановился.

— Что везете?

— Железный лом с рудника Понферрады для литейных заводов в Вальядолиде.

— Что с вашим другом, случилось что?

— Да нет, просто он очень устал, мы гоним вовсю, надо груз доставить поскорее.

— Ну ладно. А накладная у вас есть?

— Конечно, должна быть, хотя в такой спешке… Да, вот она здесь, одну минуточку.

Пока я делал вид, что ищу бумагу, в голове молниеносно мелькнула мысль, суну им две пачки сотенных, за обычную перевозку без накладных вполне достаточно, если дать тысячные, они заподозрят неладное, а может, не возьмут, честными окажутся или, наоборот, решат, что мало отвалили, вот в чем проблема, хотя скорее всего, судя но опыту, клюнут.