— Бум, сюда, ищи!

Двое мужчин, изображая из себя туристов, разглядывали путеводитель. Собака залаяла, словно хотела продемонстрировать, что рьяно исполняет свой долг.

— Добрый день, мистер Уайт!

— Герр Монсен, герр Шнойбер, — сухо приветствовал их дон Гильермо. — Будем краткими, наша встреча здесь чревата опасностями.

— Согласны, но ведь идея была вашей.

— У меня не было другого выхода.

— Может, вы объясните?

— Да, только там, внутри.

Через галерею, украшенную мраморными ангелами, играющими на скрипке, трое иностранцев прошли в ту часть здания, где раньше, очевидно, находился главный салон, его называли кухней королевы, поскольку рядом была монастырская столовая, здесь они чувствовали себя в безопасности от любопытных глаз и ушей, впрочем, никто не боялся, что их услышат, ведь с самого начала они говорили между собой по-английски, над их головами раскинулся некогда роскошный деревянный свод, сквозь его щели доносилось воркование голубей.

— Вы не выполнили нашего уговора разделить зоны влияния.

— Я настаиваю, чтобы вы нам все объяснили.

— Все торговые операции, происходящие в долине, находятся в моих руках, не так ли?

— Верно.

— Что касается вас, то вы действуете в Касайо, правильно?

— Тоже верно.

— Так вот, я не желаю, чтобы моим людям ставили палки в колеса.

— Что вы имеете в виду?

— Пожалуйста, давайте говорить серьезно.

Фридрих Шнойбер попытался изобразить на лице любезность.

— Ваши люди меня так же мало интересуют, как прошлогодний снег, честное слово, но это не значит, что меня не касается то, чем они занимаются.

— Тогда зачем вы им мешаете?

— Дело в том, что иногда они ведут себя совершенно непонятно, сеньор Уильям Уайт. Поверьте, мне совсем не улыбается действовать в качестве агента гестапо.

Гельмут Монсен заговорил, перебивая Шнойбера, стекла его очков угрожающе поблескивали. Дон Гильермо вздохнул, помедлил, собираясь с мыслями, из окна виднелся монастырский двор, какое печальное зрелище! он больше походил на огород с буйно разросшимися листьями салата и репы.

— Вы засели здесь в горах Кабреры и знать ничего не знаете о том, какие трудности переживает Третий Рейх.

— Ошибаетесь, я об этом знаю.

— Нет, не ошибаюсь, у нас очень плохо с финансами, и я сам, как могу, должен решать эту проблему, извлекая деньги абсолютно из всего.

— И для этого вы должны действовать подобными методами?

— Другого выхода у меня нет.

— Но это ведь еще и опасно?

— А что сегодня не опасно?

— Ну хорошо, поступайте по своему усмотрению. Мы не будем вам больше мешать.

— Верю вашему слову.

— Что отнюдь не означает…

— Пожалуйста, не надо, я знаю, чем рискую.

Разговор закончился, и Англичанину не терпелось как можно скорее отделаться от своих собеседников, ступая по краю могильных плит, под которыми покоился прах карраседских аббатов, он прошел в библиотеку, великолепные тома старинных и не очень старинных книг громоздились на полках, валялись на полу, бессловесные жертвы местных мальчишек, вырванные пергаментные страницы они приспособили для игры в телефон — накрывали ими жестяные банки, соединенные между собой бечевкой, получалось что-то вроде телефонного аппарата, во всяком случае резонанс был отличный.

— Эти люди совершенно ничего не понимают и не умеют хранить свои культурные богатства.

— Хорошо еще, что они не устроили в церковном замке футбольного поля, как того хотел кое-кто из местных деятелей.

— Кстати, если вам нужна помощь, мы можем поговорить с губернатором, доном Карлосом Ариасом Наварро.

— Благодарю, предоставьте это делю мне, я сам поговорю с кем надо.

— Я вижу, вы человек щепетильный.

Мистер Уайт предпочел переменить тему:

— Не хотите ли взять на память какую-нибудь книгу? Вот ту, например, «Controversum foresinum»[29], автор Франчисчи Нигри Чириаичи, Мантуя, апрель 1638 года. Посмотрите, какие здесь великолепные иллюстрации!

— По-моему, мы совершили бы кощунство.

— А так ее мыши сгрызут.

Бум для наглядности вонзил зубы в толстенный фолиант.

— Да, книга, конечно, отличная, я ее, пожалуй, возьму.

— Будет лучше, если вы выйдете первыми, чтобы нас не видели вместе.

Антонио Моурело затем рассказывал в таверне об их встрече в монастыре, плел что-то насчет мирного договора и заговора в верхах, но поскольку все считали его дурачком, ему не очень-то поверили.

— Ну и еще что там делали немцы, Галоши?

— Они сперли книгу.

— А Англичанин?

— Он-то ничего не взял, он мужик серьезный.

От визга свиньи с непривычки мороз по коже подирает, она начинает визжать еще до того, как в нее вонзают железное острие, ей непонятно, почему накануне ее целый день морили голодом, а утром четыре крепких парня схватили и связали за ноги, свинья визжит, чуя свой смертный час, человек же встречает смерть со сжатыми губами, к счастью для свиньи, она не может осмыслить своего конца, животные расстаются с жизнью, не понимая, что происходит, но при этом испускают страшные вопли, в то время как люди, вернее некоторые из них, зная, что умирают, предпочитают хранить молчание, визг свиньи, когда ее опрокидывают над корытом, пронзителен как сирена, и в тот же миг мясник Вилья ловким ударом ножа перерезает ей горло.

— Вот и вся недолга!

Горячая струя свежей крови бьет фонтаном, и Нисе, отскочив в сторону, подставляет деревянную бадью, где уже лежит нарезанный кольцами лук, затем она встряхивает ее, чтобы кровь не свернулась, нет ничего лучше свежей крови для приготовления пышных блинчиков, ох и хороши на десерт, так и тают во рту, нечто похожее на crêpes, которые делают со свиной кровью в местечке Гран Марнье.

— Любуешься на дело рук своих, палач?

— Ур-ра! Сегодня у нас пир на весь мир!

— Ну-ка, Вилья, спой!

Во дворе царит праздничное оживление, свежие свиные потроха еще дымятся и пахнут одуряюще, пробуждая низменные инстинкты, Вилья напевает похабные куплеты, остальные мужчины ему подпевают.

— Лучше бы язык попридержали, не забывайте, что здесь дамы находятся!

— Ежели вы про меня, то можете не беспокоиться, сеньор священник, я вам приготовлю такой ботильо, пальчики оближете, где вы еще такую вкуснятину отведаете!

Ботильо — особый вид колбасы, делают его только в Бьерсо, толстая кишка набивается мясом с косточками, приправленным острым перцем, и коптится в течение нескольких месяцев, подают ботильо с нежными, как салат, листьями репы или отварным картофелем.

— Да, еще про кровяную колбасу не забудьте!

Падре Ансельмо, священник церкви Пресвятой девы в Ангустиасе, приподнял сутану, как бы не испачкать ее кровью, и процитировал на память:

— Вот скот, который вам можно есть: волы, овцы, козы, олень, и серна, и буйвол, и лань, и зубр, и камелонард, всякий скот, у которого раздвоены копыта и на обоих копытах глубокий разрез, и который скот жует жвачку, тот ешьте. Только сих не ешьте из жующих жвачку и имеющих раздвоенные копыта с глубоким разрезом: верблюда, зайца и тушканчика, потому что хотя они жуют жвачку, но копыта у них не раздвоены, нечисты они для вас; и свиньи, потому что копыта у нее раздвоены, но не жует жвачки, нечиста она для вас, не ешьте мяса их и к трупам их не прикасайтесь…

— Да ладно, падре, ваш закон для сарацинов написан и прочих мавров, а мы их отсюда давно изгнали.

— Так сказано в Библии, Второзаконие, глава 14, стих с 4 по 8.

Однако ветеринар Исидоро Папалагинда не сдавался:

— Библию надо по-научному толковать, там скорее всего имелся в виду дикий кабан, а кому его мясо может прийтись по душе?

— Я лишь напомнил то, что сказано в Библии, наука меня не интересует, не хочу гореть в аду.

— А вы, дон Анхель, что скажете? вы ведь ученый человек.

— Не желаю портить себе праздник. У меня здесь сегодня собрались родственники и друзья, и нам совершенно безразлично, что там говорится в Библии!