Он наклонился, она почувствовала, что теряет сознание, нельзя сказать ему «нет», обычный родственный поцелуй, они не родственники, но тогда в аптеке их представили друг другу именно так, просто они близкие люди дона Анхеля, она подставила щечку, успела заметить его намерение, но ничего не сделала, чтобы избежать неизбежного, Хосе Эспосито поцеловал ее в губы.

— Аусенсио…

Земной шар остановился, и сила инерции бросила их друг к другу, чувство вины утонуло в счастье, жизнь стоит того, чтобы жить, мгновение вечности и отчаянного упоения, из сладкой близости их прижавшихся друг к другу тел возник прекрасный огромный зверь из семейства кошачьих, с эластичным сильным телом, большой головой, пышной развевающейся гривой и длинным хвостом, он был похож на огненную комету, гладкая кожа блестела на солнце, самый прекрасный лев в мире, такого можно увидеть только в счастливом сне, это был их лев и больше ничей, его фантастическое появление не удивило и не испугало их, напротив, они испытывали к нему полное доверие, а он, широко раскинув свои золотые крылья, медленно парил над ними, защищая и оберегая влюбленных, это длилось целую вечность длиной в одно мгновение, потом он взлетел высоко в голубую синь неба и исчез где-то там вдали за вершиной волшебной горы Ла-Киана, о которой ходили легенды, там, где зеленеет Поляна Ритуальных Танцев.

— Ольвидо!

Она убегала от Хосе, зная, что никогда не сможет расстаться с ним, ощущая легкость, нервы уже не были напряжены, дышалось легко, и только маленький зверек чуть сильнее шевелился в груди. Это чувство вины, но она не станет обращать на него внимания, разве может он тягаться с прекрасным львом, покровителем их любви, она, конечно, исповедуется, но потом, позднее, сейчас нужно бежать, бежать быстрее, чтобы не потерять сознание.

От его безумного крика у меня перехватило дыхание, как будто нож с размаху всадили в горло, я поднял глаза и увидел, как он летит с самой вершины скалы Смерти, вернее, он пытался лететь, размахивая руками, двигая ногами, ветер надул его рубаху, но он падал, падал с огромной скоростью, как парашютист, у которого не раскрылся парашют, иногда спится, что ты летишь, машешь руками, с трудом поднимаясь вверх, но даже во сне нельзя остановить стремительное падение камня, на мгновение его поглотило облако черного тумана, полосами покрывавшего скалы, затем он вынырнул и понесся вниз, вниз, сейчас взорвется, как снаряд, ударившись о скалы.

— Был человек и нет, один прах.

Из праха вышел и в прах обратишься, с той только разницей, что сейчас ты влюбленный прах, подумал я, когда Виторина заключила меня в объятия у дверей ее дома, я даже мысленно не могу произнести «моего дома», это все же не мой дом; перепрыгивая через истертые временем ступеньки каменной лестницы, я взбежал на террасу, опоясывающую дом, связки перца, кукурузные початки, развешанное белье, здесь ничего не изменилось, Виторина бросилась ко мне на шею вне себя от радости.

— Пепе! Мальчик мой!

При виде ее слез я тоже заплакал, уже во второй раз, она крепко прижимала меня к своей груди, пусть она не вынашивала меня в своем чреве, но вскормлен я этой грудью, ты был ненасытным поросенком, часто вспоминала Виторина; мы прошли на кухню, та же мебель, только постаревшая и уставшая, как и она сама, ее лицо в траурной рамке черного платка, Виторина Гальярдо осталась вдовой, как и многие другие женщины, чьи мужья стали жертвой сведения личных счетов, Рикардо Гарсия был расстрелян на рассвете того страшного дня вместе с другими мужьями у ограды кладбища, палачи сэкономили на перевозке трупов, его имя не найдешь на мраморной доске у входа в церковь, такой чести удостоились лишь те, кто отдал свою жизнь за Бога и Испанию, он ничего плохого не сделал, но они убили его, я спросил про Рикардо Гарсия Гальярдо, моего молочного брата:

— А где Карин?

— Где ему быть? В горах, конечно.

В ее печальных глазах навечно застыли грустные истории о неразделенной любви и смерти, песни испанских женщин, разлученных со своими любимыми, глаза были полны неизбывной тоски, но в них не было ни ненависти, ни злости, только душевная грусть.

— Я тоже собрался в горы.

— Найди там Карина, он будет очень рад, вы должны помогать друг другу, в горах много плохих людей, берегите себя, если с вами что-нибудь случится, я умру.

— Ну-ну, не унывай, мы еще выберемся из этой проклятой бедности.

— Я никогда не была бедной, Пепе, пусть я не всегда была сыта, зато меня всегда кто-то любил, а главное, у меня было кого любить, если у человека есть любовь, он не беден.

— Дай только время, и я подарю тебе не только свою любовь.

— Береги себя, берегите себя оба, вы мое богатство, другого мне не нужно.

В ней было столько нежности, что я боялся разреветься как ребенок и вышел на улицу; половина деревни вышла поздороваться со мной, а вторая половина тайком следила из-за задернутых занавесок, никто из ребят, ушедших вместе со мной на войну, не вернулся, какой смысл спрашивать о них? Я решил повидать крестную, к ней следовало пойти в первый же день. Колдунья очень любила меня, я любил ее еще сильнее, хотя мне кажется, что любовь измерить нельзя, маленькое темное личико, сморщенное, как печеное яблоко, потрясло меня, наверно, ей лет сто, она уже не выходила из дому, если это вообще можно назвать домом, продуваемая всеми ветрами конура на курьих ножках, как-нибудь зимой ее найдут застывшей вот в этом плетеном кресле, а может, она бессмертна и переживет всех нас, никто бы не удивился, люди по-прежнему ходили к ней толпами за советом и помощью, по крайней мере ей не скучно.

— Я тебя ждала, Пепиньо.

Только она называла меня этим ласковым именем, я обнял ее, по дав встать со стула, казалось, она рассыпется от первого резкого движения, я снова был растроган, ее слабость могла быть вызвана отсутствием белков в пище, она говорила и все время гладила мои волосы своими скрюченными, но странно проворными пальцами.

— Тебе нужно набрать силу, я сварила особый отвар, лучшее средство для красных кровяных телец, от него человек духом крепнет. Ты не беспокойся, корни у тебя хорошие, сам скоро убедишься, на прошлое не оглядывайся, думай только о сегодняшнем дне, пусть все идет как идет, ты своего добьешься, хочешь, я тебе предскажу будущее, принеси-ка стакан воды.

Не хотелось ее утруждать, да и верить я не очень верил.

— Я пришел повидать вас, Эндина, а остальное неважно, даже мое происхождение.

— Ты очень добрый, Пепиньо, за твою доброту люди причинят тебе зло, твое происхождение тебя волнует, я знаю, но не надо много думать об этом, выпей-ка лучше отвара, сразу силы прибавятся, станешь настоящим человеком, знаешь, что такое настоящий человек? тот, кто умеет отличать добро от зла, правду от лжи, любовь от ненависти, выгоды от этого никакой, скорее наоборот, зато понимаешь, что надо делать, как себя вести; горький отвар, правда? нет, он не из капустных кочерыжек, а из мухомора, да ты не бойся, хоть и ядовитый гриб, зависит от того, сколько положишь, отвар укрепит твое тело и твой дух, пей, сынок, пей и рассказывай, скажи, воспользовался ты хоть раз тем даром, которым я тебя наделила в день крещения? с годами он должен укрепиться, вот из него ты можешь извлечь выгоду, но никогда не злоупотребляй им, только в крайних случаях, когда очень нужно, такими вещами не шутят, да что я, выпив отвар и став настоящим человеком, ты свой дар во зло не употребишь, это почти наверняка, жаль, что любое колдовство бессильно против этого «почти», в конце концов, все зависит от человека, от тебя самого.

Война сделала меня скептиком, но все равно приятно было слушать ее, она говорила обо мне с такой любовью; что еще нужно человеку, у которого никогда не было бабушки и дедушки? тогда в лагере все могло быть случайностью, удачным психологическим опытом, откуда мне знать, лучше не говорить ей, я пробыл у нее несколько часов, отвар подействовал, я прекрасно себя чувствовал, что ни говори, хорошая еда — большое дело, Эндина надавала мне много полезных советов, рассказала все новости и, между прочим, предсказала день своей собственной смерти: