Мака Мисиева, соседка Кондучевой, думает так же. Старая, почти слепая женщина сидит недалеко на табуретке и лущит бобы. Мака такого же возраста, что и Валентина, — на Кавказе ведь живут долго. У обеих глубокие морщины, похожие судьбы, одни и те же хлопоты. Обе живут за счет огорода: у детей нет работы. Обе чувствуют себя одинокими. Собственно, они уже давно должны дружить по-соседски. Однако женщины находятся в разных мирах: Валентина — осетинка, Мака — ингушка.
«Я ничего не имею против осетин, — говорит Мака. — Но Чермен всегда был ингушским, я здесь родилась!» Дважды приходилось колхознице бежать из родного дома: от русских — в Казахстан и от осетин — в Ингушетию. Религия на Кавказе никогда не играла главной роли, поскольку там до сих пор еще сильны старые традиции и языческие верования. Тем не менее христианская Осетия всегда подозрительно относилась к исламскому Северному Кавказу. Ингуши, братский народ мятежных чеченцев, считались в Москве опасными соседями. По приказу Сталина их вывезли в товарных вагонах в Среднюю Азию. «На каждом вокзале из вагонов выносили трупы», — вспоминает Мака. Ее водянистые глаза смотрят в пустоту. В 1944 году тысячи осетин переселили в Пригородный район. Они должны были занять пустующие дома депортированных ингушей. Вот так здесь появились Кондучевы.
В конце пятидесятых Хрущев реабилитировал ингушей, им разрешили вернуться в свои деревни. Но при этом — не в свои дома. «В моем родном доме жили осетины, и мы ничего не могли поделать. Пришлось начинать все сначала», — вспоминает Мака. Шестеро из десяти ее детей погибли в неблагоприятном по климату Казахстане. Муж умер вскоре после возвращения. Она в одиночку растила четверых детей, с утра до вечера надрываясь на работе. Пока в 1992 году снова не потеряла все: «На нас напали осетинские партизаны. Они перебили наших свиней, подожгли дома».
Когда обе старухи рассказывают о пятидневной войне в Пригородном районе в 1992 году, они говорят почти одними и теми же словами, на глазах у обеих слезы, и каждая винит противника. Только на вопрос, кто сделал первый выстрел, ответы разные. Разрушены были тысячи домов. На пятый день победили осетины, и почти 60 тыс. ингушам пришлось бежать. Среди них была и Мака. Три года прожила она с четырьмя детьми и внуками в палатках и вагонах в Ингушетии, а в 1995-м вернулась. Вот уже девять лет они живут в своей родной деревне на положении беженцев, в ржавых вагонах и пустующем строении на улице Калинина, где когда-то был детский сад. Работы нет. В тесном помещении ютятся сто человек. Зимой там слишком холодно, летом слишком жарко. В качестве туалетов — перекошенные деревянные сарайчики на улице. Ветер разносит смрад на несколько метров вокруг.
По ту сторону границы, в Ингушетии, до сих пор живет почти 19 тысяч беженцев из Пригородного района. Уже двенадцать лет они ждут, когда можно будет вернуться. Сталину удалось подорвать Кавказ — осколки разлетелись далеко.
После развала Советского Союза Москва продолжает играть в опасные игры с огнем в этом крае. Критики Кремля считают, что Москва намеренно поддерживает в регионе нестабильную ситуацию, чтобы использовать этот конфликт для отвлечения от собственных проблем. В 1994 году Борис Ельцин ввел войска в Чечню, которая находится в часе езды от Северной Осетии и Ингушетии, после чего республика заявила о своей независимости. Маленькая победоносная война, по мнению советников, должна была отвлечь от социальных проблем, коррупции и грабительской приватизации.
Позже Ельцин называл решение ввести войска в Чечню самой большой ошибкой за время своего пребывания на должности. А Владимир Путин снова ввел туда войска в 1999 году после массированной атаки на жилые районы. Вторая чеченская превратила мало кому известного сотрудника госбезопасности в героя войны и обеспечила ему пропуск в Кремль. Страх терроризма укрепляет националистические настроения: если во время первой чеченской войны российские военные еще выказывали сочувствие гражданским лицам, ставшим жертвами, то теперь с экранов телевизоров дикторы все чаще подтверждают, что гражданское население в Чечне боится российской армии.
Чеченский президент Аслан Масхадов, избранный в 1996 году на выборах, признанных ОБСЕ, ушел в подполье. Бывший подполковник Советской Армии не смог навести порядок; страной завладели преступные банды. Чечня превратилась в территорию вне закона, стала идеальным местом для темных дел. Похищения людей стали самым заурядным происшествием. Масхадов утверждал, что его крики о помощи в Москве остались неуслышанными. Москва же возражает, что никаких просьб о помощи никогда и не было.
Российские войска превратили Грозный, чеченскую столицу, в груду обломков. Вряд ли нашлось бы хоть одно здание, на котором не осталось следов войны. Все улицы и площади засыпаны мусором и пеплом… Тысячи людей жили в полуразрушенных квартирах или в подвалах с крысами, без электричества, отопления и воды. «Настоящие террористы — это не чеченцы, а русские офицеры. Они превратили нашу жизнь в ад», — сетует уличная торговка. Российские солдаты говорят совершенно другое: «Это не люди! Для них хороший русский — мертвый русский».
В июне 2000 года Москва объявила, что боевые действия в Чечне завершены. Однако фактически партизанская война продолжалась еще много лет. В 2001 году Москва под давлением Запада согласилась на диалог с представителями сепаратистов, благодаря чему стали возможны мирные переговоры. После трагедии в Центре мировой торговли в США 11 сентября 2001 г. ветер подул в другую сторону. Запад встал на сторону России, Москва остановила переговоры, и война в Чечне превратилась в «антитеррористическую операцию». В марте 2003 года российские власти заставили чеченцев принять новую конституцию, которая привязывала их к России. Критики утверждают, что никакого демократического голосования в таких условиях быть не могло. Каждый, кто позволил бы себе открыто высказаться против этого конституционного проекта, рисковал бесследно исчезнуть с лица земли. Все, кто агитировал голосовать за, боялись попасть в руки партизан-сепаратистов. Борцы за права человека подозревают, что итоги референдума, скорее всего, были подстроены, а в избирательных списках находилось много «мертвых душ»: при переписи населения осенью 2002 года было зарегистрировано более миллиона жителей, на 300 тыс. больше, чем до начала войны в 1999 году[281].
В день референдума на избирательные участки пришло голосовать много солдат. Председатель избирательной комиссии участка № 377 в Грозном вскоре после полудня уже заявил: «Проголосовало 75 % избирателей, 900 человек из 1205». Однако в списках рядом с большей частью фамилий остались пустые поля, никаких подписей там не было. Очень неохотно председатель избирательной комиссии согласился пересчитать приглашения. Вскоре он объявил результат: только 420, а не 900 избирателей. Остальные 480 избирательных бюллетеней в урнах принадлежали людям, которых не было в списках, объяснил служащий. «Они пришли просто так». Может, «мертвые души»? Но когда председателю указали на то, что заявленное число и фактическое расходятся, он отмахнулся: «Не волнуйтесь, к вечеру мы наберем 80 %». Обещание было выполнено. На следующий день избирательная комиссия заявила, что в выборах приняло участие 80 %, примерно 900 человек из 1200. «Избирателей, имена которых не значились в списках, не было», — заверил председатель.
За избирательным пунктом чеченцы, которые живут по соседству, разговаривают с иностранными журналистами. «Это все фарс. Никто из нас не пошел бы на выборы — только те, кто находится на государственной службе и кому пригрозили увольнением, — говорит мужчина средних лет и оглядывается, не подслушивает ли кто. — До того как приехал автобус с журналистами, подъезжал еще один автобус, с избирателями. Видимо, их специально привезли, — переходит он на шепот. — Мы здесь живем в постоянном страхе. Ночью за местными приходят люди в форме. Многие не вернулись. У нас нет никаких прав. Мы как скот». Согласно данным правозащитных организаций, за последние годы в Чечне исчезло от 3 до 5 тысяч человек[282].
