Когда мы вместе спускаемся по лестнице — рукой он легонько держит меня за талию — мне на ум приходит одна старая английская цитата: «Он — мои лучшие и мои худшие времена… Он — мой враг, который держит меня в плену и присутствует во всех моих фантазиях о мести. Но также он любовник, который знает, на какие невидимые кнопки во мне нужно нажать, чтобы вызывать голод. Он тот, кто проливает свет на мои истинные желания». Моя семья не покидает моих мыслей, но сегодня я кое-что осознала. Последние пять лет я жила ради них, а не ради себя. Я пыталась создать образ идеальной дочери, исправить ущерб ошибок брата и при этом подавить женщину, которой я действительно являюсь. Методы Данте может быть и сомнительные, но он открыл мне глаза. У нас нет будущего, но есть здесь и сейчас, и я должна следовать этому, если хочу узнать больше об этой своей темной стороне. Я должна погрузиться глубже, если хочу узнать об убийцах своего брата.

— Сюда, — говорит он, направляя меня к задней части дома и выводя на маленький дворик.

Столик на двоих накрыт под деревянной беседкой, украшенной вьющимися растениями и самыми изысканными белыми цветами.

— Здесь красиво, — говорю я, шокировано замерев на месте.

— Что я могу сказать, у меня безупречный вкус.

Данте выдвигает для меня кресло. Я сажусь и любуюсь богато украшенными, серебряными канделябрами. Вся эта сцена почти зловеща из-за своей идеальности, но в этом весь он — скрытая угроза за красивым фасадом.

— Что мы будем есть?

— Все, что я решу, — говорит он, медленно проводя пальцем вниз по моей левой щеке. Я закрываю глаза от его прикосновения и пытаюсь обуздать волну похоти, которая угрожает поглотит меня.

Он садится напротив и бросает на меня напряженный взгляд. Совершенно ясно, что я прирожденный сабмиссив. Моя роль была четко определена моим прошлым и у меня есть подозрения, что его тоже, но вне спальни все не так-то и ясно. Не для меня, во всяком случае. Сегодня он решил, как мы будем заниматься сексом, что мне следует надеть и я что я буду есть. Независимая женщина во мне, крича, грозит ему кулаком.

— Вина?

— Нет, спасибо… я не пью.

— Ах, да, — говорит он, подозрительно на меня глядя. — Есть какие-нибудь конкретные причины почему?

— Мне не нравится вкус.

Это ложь. Мне не нравится потеря контроля. Я не хочу, чтобы все мои чувства еще более отупели чем есть, когда он рядом.

— Тогда могу предложить воды.

— Пожалуйста.

Он ухмыляется, и наполняет мой бокал, затем откупоривает на вид дорогую бутылку красного.

— Я уверен, что это первый раз, когда ты со мной употребляешь это слово в разговоре со мной. Не в умоляющем смысле, я имею в виду.

— Я уверена, что когда опасный преступник приставляет пистолет к твоей голове, принято умолять и просить сохранить тебе жизнь.

— Преступник — понятие относительное, — легко говорит он.

— Это то, что ты говоришь себе, чтобы спать спокойно по ночам?

— Никаких драк, — бормочет Данте. — За тебя, мой ангел, — добавляет он, в тосте поднимая бокал, прежде чем подносит его к губам и делает длинный глоток. Я не поднимаю свой с водой, чтобы присоединиться к нему. Вместо этого я играю с ножкой, пробегаюсь пальцем вверх и вниз по изящной колонне. Между нами нет симбиоза. Он — плохой мужчина, который держит меня в заложниках. Наши миры не могут существовать синхронно… они даже не принадлежат одной вселенной.

— Ты думаешь об этом слишком много, — бормочет он, словно читая мои мысли.

— Немного сложно этого не делать, когда еще два дня назад ты держал меня закрытой под замком.

Мои слова, кажется, задевают в нем что-то. Он стискивает зубы и я вижу, как под его оливковой кожей напрягаются мощные мышцы. Сегодня он не брился, и тень темной щетины придает ему еще более зловещий вид.

— Я сожалею о том, как обходился с тобой те первые дни.

Шокированная, я вскидываю голову. Уголки его великолепного рта немного приподняты вверх. Этот мужчина опасно близок к тому, чтобы улыбнутся.

— Не нужно выглядеть такой шокированной. У тебя хватило такта показать мне хорошие манеры, Ив. С моей стороны правильно сделать то же самое.

Правильно? Мужчина не знает значения этого слова. Все в нем и в его жизни неправильно.

— Этикет важен для тебя, не так ли? — говорю я, выгибая брови.

— В правильном контексте, — он делает еще глоток вина. — Чем ты занимаешься на работе?

— Я секретарь, — лгу.

Пауза.

— Тебе нравится?

— Нормально.

Он откидывает голову и смеется. Это богатый, восхитительный звук, который эхом разносится по всему двору.

— Мне кажется, что светская беседа — не твоя сильная сторона, мой ангел, как и беседы про наши работы. Предлагаю перейти к другим темам.

— Как погода?

— О, думаю, мы можем лучше, чем это, — я ловлю его взгляд на своей груди и воздух между нами снова озаряется запрещенным обещанием.

— Где ты научился так говорить? — я спрашиваю у него, внезапно любопытствуя. — Ты звучишь как истинный американец, даже больше, чем я.

— В школе.

— В какой школе?

Он откидывается в своем кресле и медленно зубами покусывает свою нижнюю губу. Я чувствую мгновенную реакцию на это в своей сердцевине. Я представляю эти губы на каждой части своего тела.

— Я не в праве говорить тебе об этом.

— Почему? Думаешь, это может стать оружием против тебя?

Он ухмыляется.

— Скорее всего. Мой ангел — настойчивая дама.

Меня пронзает волна беспокойства. У этого мужчины есть деньги и средства, чтобы выяснить обо мне все. И если судить его насмешливый тон, вероятно, ему уже известно, что я работаю репортером. Дерьмо. Я в панике смотрю на скатерть.

— Я получил образование в твоей стране, Ив, — вздыхая, признает он.

— В Америке?

— Да, на родине «Мустангов» с откидным верхом и красивых, любознательных женщин.

Мои щеки заливаются краской от его неожиданного комплимента. В то же самое время миллион выстраиваются в линию, словно серебряные пули на кончике моего языка.

Появляется Валентина с нашими первыми блюдами и ставит перед каждым из нас по тарелке с восхитительно пахнущими, обжаренными гребешками, но я едва замечаю их. Я знала, что он был образованным с первой секунды нашей встречи. Как бы я хотела сейчас иметь доступ к компьютеру. Я — журналист-расследователь. Я могла бы вывести его на чистую воду по фамилии в течение часа. Подняв взгляд, я нахожу Данте пристально за мной наблюдающим. Как будто он может почувствовать трепет погони на моей коже.

— На этом все, Валентина, — рявкает он, отмахиваясь от нее коротким взмахом руки.

Она вздрагивает и пятится назад. Рядом с ним она чертовски нервничает, но он, кажется, этого не замечает.

— Это было не очень красиво, — говорю ему. — Я думала, ты ох*енно хорош в манерах?

— Не матерись, — говорит он, поднимая вилку. — Это не подходит тебе.

— Бл*ть, сука, пизд*ц. В любом случае, я не могу есть это, у меня аллергия на морепродукты, — заявляю я, откидываясь на спинку сиденья и складывая руки перед собой.

У меня нет аллергии, но я снова чувствую себя дерзкой.

— Ты много пропускаешь, уверяю, они восхитительные.

Я смотрю, как его вилка исчезает во рту и, кажется, не могу отвести глаз с его губ снова. Не такой реакции я ожидала. Гребешки пахнут божественно, насквозь пропитаны в горячее шалфее и масле. Я такая голодная, что хочу поднять тарелку и вдохнуть этот запах.

— Я действительно не смогу соблазнить тебя? — говорит он, подсовывая мне под нос вилку с едой.

Подонок.

— Конечно, давай, если хочешь чтобы моя смерть навсегда осталась на твоей совести.

Он просто ухмыляется, но не говорит ни слова. Вот тогда я вспоминаю, что у него есть доступ к моим медицинским записям. У меня нет аллергии и он уже знает это.

— Эта девушка, Валентина, она часть твоего гарема? — быстро говорю я.

Ухмылка гаснет на его губах.

— Моего чего?

— Она из твоей группировки сексуальных рабынь, не так ли? Как и я. Вот почему ты похитил меня.