Эмилио.

Итак, мой брат начал за мной шпионить. Он знает, что Ив все еще здесь, и знает, что я продолжаю трахать ее, но у него нет представления о том, какие у меня чувства по отношению к ней… пока что. Ему известно ее имя, хотя, и это слишком плохо. Эмилио такой же фанат в отношении лояльности, как и я — в нашем бизнесе это необходимость, но я знаю, как работает его разум. Он интерпретирует мою ложь про Ив, как какого-то рода заговор, особенно после того, как выяснит, что ее отец марионетка УБН, и что мой ангел любит с воодушевлением писать статьи о таких как мы. Не помогает и то, что как раз одна из таких в прошлом году помогла разоблачить нашего мелкого партнера в Майами. Этот чувак не был надежен — она сделала нам услугу, но моему брату это покажется совсем иначе. Он немедленно захочет заказать ее и ее семью.

На горизонте назревает буря, увековеченная голубоглазым ангелом, которая понятия не имеет, чему она положила начало, и без сомнений, узнай об этом, она будет наслаждаться.

Я быстро одеваюсь и снова ступаю в библиотеку. Зайдя в свою спальню, я сажусь на край стула, локти на коленях, мои руки образуют передо мной шпиль, когда я слушаю, как через стенку плачет Ив. Это жалкий звук, который терзает меня словно когти тигра. Как могут тридцать секунд этого разорвать мою душу на части, когда как какая-то горничная может кричать на меня часами, и я не чувствую ничего?

Мне нужно выяснить, как обернуть сегодняшнее открытие в свою пользу. Эта игра о том, чтобы оставаться на два шага впереди своего врага, потому что сейчас именно ним Эмилио и является. Он поднял оружие первым, проникнув на мою территорию. У нас была договоренность, или, по крайней мере, я так думал. Я поставлю условие, чтобы он оставил меня, черт побери, в покое. Джозеп сразу же все понял, как только Валентина выдала его имя. Слишком долго баланс власти перевешивал в сторону моего брата, и меня это удовлетворяло, но не теперь.

Я на мгновение останавливаюсь, держась за ручку двери в комнату Ив.

— Ты хочешь поговорить о лояльности, большой брат? — бормочу я. — ну, ты только что перешел долбаную черту.

— Ты убил ее?

До меня доходит голос Ив сквозь темноту.

Я выбираю не отвечать. Вместо этого, закрываю дверь за собой и медленно иду к кровати. Шторы завешаны, и я ни черта не вижу.

— Ты убил ее, Данте?

Она звучит неуверенно и испуганно — испуганно, потому что боится моего ответа; потому что боится того, на что я способен; Ив напугана тем, что я собираюсь с ней сейчас сделать.

— Нет, Ив. Я не убил ее.

Пока что, по крайней мере… но примерно через двадцать четыре часа она истечет кровью в одном из моих складов.

— Ты причинил ей боль?

— Не больше, чем того требовалось.

Тяжелое молчание, что следует за этим, говорит мне, что этот подтекст ей совсем не нравится.

В лунном свете, пробивающемся сквозь закрытые занавески, я едва могу различить очертания ее тела под белой простыней. Я не хочу ничего больше, чем просто залезть к ней и как эгоистичный ублюдок, каким я и являюсь, требовать ее доброты для себя. Пять часов причинения боли человеку сделает это с мужчиной. Вместо этого, я осознаю, что меня интересует ее комфорт.

— Ты все еще голодна?

— Ты думаешь, я смогу что-то проглотить сейчас? — скептически говорит она. — После того, как ты разговаривал со мной во время ужина, что я видела на кухне? После того, как пролежала здесь часами и представляла, что ты делаешь с Валентиной?

— Тебе нужно умерить свое воображение.

— А тебе нужно умерить свою чертову порочность. Ты отвратительный. Они должны запереть тебя и выбросить ключи прочь!

— Но ты все равно будешь меня навещать, мой ангел. Ты не сможешь устоять.

К моему большому удивлению, ее полный сарказма смех проходит сквозь меня словно острые гвозди по классной доске.

— Думаешь, что ты такой неотразимый, правда? Тебе знаком Стокгольмский синдром, Данте? Ничто из этого нереально. Если я когда-нибудь выберусь из этого места, то побегу только по одному направлению — как можно дальше от тебя.

— Ох, милая, не дразнись. Ты никогда не убежишь от меня.

Для такой небольшой женщины, она двигается очень быстро. Бам! Ее пощечина такая сильная, что я отшатываюсь назад. У меня все еще перед глазами мерцают звезды, когда я хватаю ее за запястье, предотвращая вторую пощечину, и оборачиваю ее тело пока она не оказывается лицом вниз на кровати, с руками закрученными за спиной, а я стою над ней на коленях.

— Убери от меня свои руки, — кричит она.

— Слишком поздно для этого, — я рву подол ее футболки, пока она не оказывается болтаться на ее бедрах. — Я говорил тебе прежде про резкие движения рядом со мной… сейчас, я собираюсь наказать тебя за это.

Я слышу, как у не перехватывает дыхание. Боже, я люблю этот конфликт в ней. Я, блядь, живу для этого. Она ненавидит меня и хочет меня, и это чертовски сводит ее с ума. Мои глаза уже начинают привыкать к отсутствию света, и я могу видеть перед собой идеальный изгиб ее задницы, которая так и умоляет меня вонзить в нее зубы. Вместо этого, я взмахиваю рукой и сильно ударяю ею по ее нежной плоти.

— Бл*ть! — кричит она, интенсивность моего жгучего удара толкает ее вперед.

Мой член дергается. Я садистский ублюдок. Причинение боли и удовольствия так тесно переплетается со мной. Я не вижу одного без другого. Внезапно мне хочется сделать ей больно, чтобы потом я смог успокоить ее. Вертеть ее эмоциями, пока она не будет видеть только меня.

— Не матерись, — рычу я, стискивая челюсть, когда моя эрекция упирается в ширинку. — От этого тебе будет только хуже.

Я не могу больше сдерживаться. Слишком сильно нуждаюсь в ней. У этой женщины есть способность заставить меня потерять всякий здравый смысл и рассудок. Я снова опускаю ладонь, чуть сильнее на этот раз, но я не могу сдержаться. Она хнычет, но держит свой рот закрытым и это заводит меня еще сильнее. Я желаю ее силы так же, как и света.

Наношу еще три удара, каждый все более сильный, чем прежний, прежде чем срываю ее трусики вниз по бедрам и скольжу в нее двумя пальцами. Иисус, она мокрая.

— Это завело тебя, не так ли, мой ангел?

— Я ненавижу тебя, — отвечает она, ее голос приглушен от подушки, а щеки мокрые от слез.

— Это очень тонкая грань между этим и альтернативой, — говорю я, потянувшись к ремню.

Боль от первого шлепка вызывает у меня слезы. Черт, как же больно. Но во мне есть странное желание, которое перекрывает худший дискомфорт. Внезапно я начинаю ощущать каждый изгиб, каждую трещинку на своем теле, начиная от тяжести груди, плотно прижатой к матрасу и заканчивая болезненной потребностью в моей сердцевине, которая сейчас сочится влагой. С каждым новым ударом все мои ощущения обостряются. Это унизительно, когда с тобой так обращаются, но прилив темной эйфории не похож ни на что другое, испытанное мной раньше. В испуге я понимаю, что хочу, чтобы он делал со мной это.

Я насчитываю пять мучительных сильных захватывающих дух ударов, прежде чем он заканчивает и склоняется надо мной, атакуя меня запахом горячего и возбужденного мужчины, и я чувствую, как он грубо толкается в меня пальцами.

— Это завело тебя, не так ли, мой ангел?

— Я ненавижу тебя, — лгу я.

Мой голос приглушен из-за подушки, а щеки мокрые от слез. Если я продолжу говорить это вслух, тогда, возможно, мои слова скроют правду от нас обоих.

— Очень тонкая грань пролегает между этим и альтернативой.

Он прав. Я никого не смогу одурачить в этой комнате.

Мужчина вытаскивает пальцы из меня и отпускает мои руки из своей мертвой хватки. Я переворачиваюсь, чтобы быть лицом к нему, благодарная за темноту, потому что он не может видеть мои красные щеки. В тишине я наблюдаю за тем, как он встает и снимает с себя одежду, сначала футболку, затем джинсы. В приглушенном свете я вижу, что на нем нет нижнего белья, и его член выпрыгивает на свободу, готовый и твердый. Моя сердцевина горит. Я никогда не желала никого так, как сейчас хочу его. Чтобы продемонстрировать это, я не жду, пока он разденет меня. Встав перед ним на колени на кровати, я через голову снимаю с себя его футболку и стягиваю то, что осталось от моих трусиков.