— Бонвиль, — произнес Малыш Пьер, — вы мне не сказали: "Да благословит вас Бог!" И теперь я схвачу насморк!

— Живая! Живая! — воскликнул Бонвиль, не знавший меры в излиянии чувств ни в радости, ни в горе.

— Да, живая, благодаря вам! Если бы кто-то другой был на вашем месте, я бы поклялась ему никогда не забывать об этой услуге.

— Боже мой! Но вы же вымокли!

— Да, мои башмаки полны воды. Бонвиль, она льется и льется из них самым неприятным образом.

— И нет костра, чтобы обогреться! И нельзя его развести!

— Ну, что ж, согреемся, когда будем идти. Я говорю во множественном числе, так как вы промокли не меньше, чем я, ведь вам пришлось окунуться уже в третий раз, к тому же вы искупались прямо в грязи!

— О! Не беспокойтесь обо мне. Вы можете идти?

— Кажется, смогу, если удастся вылить воду из башмаков.

Бонвиль помог Малышу Пьеру, чьи башмаки действительно были наполнены водой; взяв в руки его грубошерстную куртку, он выжал ее и снова накинул на плечи своему спутнику; закончив эти нехитрые операции, он сказал:

— А теперь скорее в Ла-Бенат!

— Хм! Бонвиль, — заметил Малыш Пьер, — что же мы выиграли, желая удалиться как можно дальше от костра, ведь тепло его нам бы сейчас очень пригодилось?

— Но мы же не могли пойти на то, чтобы сдаться! — ответил в отчаянии Бонвиль.

— Ладно! Неужели вы приняли высказанную вслух мысль за упрек? О! Какой же у вас трудный характер!.. Ну, идемте же! С того мгновения, как я пошевелил ногами, мне кажется, что одежда на мне начинает высыхать, и мне становится так тепло, что не пройдет и десяти минут, как я вспотею.

Бонвиль совсем не нуждался в том, чтобы его подбадривали словами: он так спешил, что Малыш Пьер едва поспевал за ним и даже время от времени был вынужден напоминать графу, что у них не один и тот же шаг.

Однако Бонвиль все еще не пришел в себя от пережитого волнения, вызванного тем, что приключилось с его спутником; в конце концов он совсем потерял голову, и это печальное обстоятельство привело к тому, что в исхоженном им вдоль и поперек лесу он никак не мог найти дорогу.

Раз десять, выходя на правильный путь, он останавливался, чтобы оглядеться вокруг, и, покачав головой, снова и снова с каким-то яростным упорством продолжал идти.

Наконец Малыш Пьер, вынужденный ускорить шаг, чтобы нагнать Бонвиля, устремившегося вперед после очередного размышления о том, в какую сторону идти, спросил:

— Ну, что с вами, дорогой граф?

— Дело в том, что я достоин всяческого презрения, — ответил Бонвиль, — я был слишком уверен в том, что хорошо знаю эти места, и теперь… и теперь…

— И теперь мы заблудились?

— Боюсь, что да!

— А я в этом уверен: вот эту ветку я недавно сломал, когда мы здесь проходили, и теперь мы снова вернулись на это место. Вы видите, как я усвоил ваши уроки? — добавил с торжеством в голосе Малыш Пьер.

— А! — вскричал Бонвиль. — Я вижу, в чем моя ошибка.

— В чем же?

— Я вышел из воды на тот же берег, с какого мы начали переправу. Я был так взволнован, что не обратил на это внимания.

— И теперь можно сказать, что наш заплыв был совершенно напрасным, — сказал, рассмеявшись, Малыш Пьер.

— О! Прошу вас, сударыня, не смейтесь надо мной, — произнес Бонвиль, — от вашего смеха у меня разрывается сердце.

— Будь по-вашему, но когда я смеюсь, мне становится теплее.

— Так вам все еще холодно?

— Немного… но это еще не самое страшное.

— Что же еще?

— Вот уже целых полчаса, как вы не осмеливаетесь мне признаться в том, что мы заблудились, и вот уже целых полчаса, как я не решаюсь вам сказать, что ноги решительно отказываются мне служить.

— Что же теперь с нами будет?

— Неужели мне придется поменяться с вами ролями и подбодрить вас? Итак, совещание открыто. Какие будут мнения?

— Сегодня ночью мы не сможем дойти до Ла-Бената.

— И что же?

— В таком случае нам надо постараться до рассвета добраться до какой-либо ближайшей фермы.

— Согласен, но вы сможете сориентироваться?

— На небе ни звезд, ни луны.

— И буссоли нет, — подхватил Малыш Пьер, стараясь шуткой подбодрить своего друга.

— Подождите.

— Хорошо! Я уверен, что вашу голову посетила новая мысль.

— Часов в пять вечера я случайно взглянул на флюгера замка: ветер дул с востока.

Облизнув указательный палец, Бонвиль поднял его вверх.

— Что вы делаете?

— Флюгер.

Затем, секунду спустя, уверенным тоном он произнес:

— Север там; если мы пойдем по ветру, то выйдем на равнину со стороны Сен-Фильбера.

— Да, если пойдем — вот в чем препятствие.

— Разрешите мне взять вас на руки?

— Хватит! Мой бедный Бонвиль, вы уже достаточно меня носили на себе.

Герцогиня с трудом поднялась на ноги, ибо, чтобы произнести несколько слов, она присела или скорее припала к дереву.

— Вот! — воскликнула она. — Я уже встала. Хочу, чтобы непослушные ноги мне повиновались и двигались. Нужно поступать с ними так же, как принуждают непокорных, а я здесь для того, чтобы приказывать.

И отважная женщина прошла шага четыре или пять, однако она настолько устала, а ее руки и ноги так замерзли от ледяной ванны, которую она недавно приняла, что она пошатнулась и едва не упала.

Бонвиль успел ее подхватить.

— Остановитесь, Бонвиль! — воскликнул Малыш Пьер. — Оставьте меня, я хочу, чтобы это жалкое тело, которое Бог создал таким хрупким, было достойно заключенной в него души! Граф, никаких ему поблажек! Никакой ему помощи! А! Ты шатаешься на ногах! Ты сломлено усталостью! Хорошо, ведь тебе предстоит не просто идти, а нести на себе груз ответственности, и я хочу, чтобы через две недели ты, подобно вьючному животному, повиновалось моей воле.

И действительно, у Малыша Пьера слова не разошлись с делом: он так стремительно бросился вперед, что проводник с трудом нагнал его.

Однако последнее усилие окончательно подорвало силы Малыша Пьера, и, когда Бонвилю удалось наконец с ним поравняться, он сидел, прикрыв лицо руками.

Малыш Пьер плакал скорее от злости, чем от боли.

— Господи! Господи! — шепотом приговаривал он. — Ты, возложив на меня груз ответственности, которая по плечу лишь гиганту, дал мне силы обычной женщины!

Волей-неволей Малышу Пьеру пришлось согласиться, чтобы Бонвиль взял его на руки, и тот продолжил путь.

В ушах Бонвиля еще звучали слова Гаспара, которые тот произнес, когда выходил из подземелья.

Он чувствовал, что хрупкое тело женщины неспособно долго противостоять столь сокрушительным ударам, обрушившимся на него, и дал себе слово, что сделает все возможное и даже невозможное, чтобы отнести в надежное место доверенный ему бесценный груз.

Граф понимал, что минута промедления может стоить его спутнице жизни.

Мужественный дворянин заставил себя быстро идти в течение четверти часа. Когда его шляпа упала, он не поднял ее, ибо уже и думать забыл о том, чтобы не оставлять следы после себя; чувствуя, как в его руках сотрясается в лихорадке тело Малыша Пьера, слыша, как стучат его зубы, он, словно беговая лошадь, подзадоренная криками толпы, ощущал прилив сил.

Однако постепенно силы его начали иссякать; он лишь продолжал идти по инерции; кровь прилила к сердцу и разрывала ему грудь; он почувствовал, что у него перехватило дыхание; ему недоставало воздуха, он задыхался; со лба струился ледяной пот, в висках кровь стучала так, словно голова была готова расколоться; время от времени его глаза застилала густая черная пелена, пронизанная кровавыми сполохами. Вскоре он уже скользил при малейшем уклоне, спотыкался о каждый камень, задевал любое препятствие, попадавшееся на его пути, и с согнутыми коленями, не имея сил распрямиться, еле-еле волочил ноги.

— Остановитесь! Господин Бонвиль, остановитесь! — воскликнул Малыш Пьер. — Остановитесь, я вам приказываю!

— Нет, и еще раз нет! Я не остановлюсь, — ответил Бонвиль, — слава Богу, у меня есть еще силы! И я пойду до конца… Разве можно остановиться?! Теперь, когда мы почти пришли, еще немного усилий — и вы будете в безопасности!.. Разве можно остановиться, когда мы почти у цели?.. Вот, посмотрите лучше в том направлении!