В самом деле, поросшие травой корни тростника образовали островки с фут шириной, представлявшие собой довольно плотные кочки на зыбкой поверхности болота: молодой человек сначала ощупывал их шестом, а затем уже ступал на них, перепрыгивая с одной на другую.
Однако, устав нести на себе Малыша Пьера, Бонвиль время от времени, не рассчитав прыжок и поскользнувшись, с большим трудом удерживался на ногах. Вскоре, совсем выбившись из сил, он, чтобы перевести дыхание, был вынужден попросить Малыша Пьера спуститься с его спины на землю.
— Ну вот вы и выдохлись, мой бедный Бонвиль, — сказал Малыш Пьер, — когда же закончится ваше болото?
— Нам осталось сделать шагов двести или триста, а затем до самого Ла-Бената будет только лес, который подходит к самой ферме.
— Вы сможете дойти?
— Надеюсь.
— О Боже, если бы я" мог нести вас в свою очередь или, на худой конец, идти за вами!
Эти слова вернули графу утраченные силы, и, отказавшись прыгать по кочкам, он решительно шагнул в трясину.
Однако чем дальше он продвигался вперед, тем более илистой и вязкой становилась почва.
Неожиданно, не проверив шестом место, куда он шагнул, Бонвиль оступился; его стремительно начала засасывать трясина, и ему показалось, что он скоро уйдет в нее с головой.
— Если вы увидите, что меня начинает затягивать целиком, — крикнул он, — прыгайте вправо или влево: опасный участок никогда не бывает широким!
Малыш Пьер прыгнул в сторону, но вовсе не потому, что хотел спасти свою жизнь, а чтобы освободить Бонвиля от лишней тяжести.
— О, мой друг! — воскликнул он, и его сердце сжалось, а на глазах выступили слезы, когда он услышал в крике Бонвиля столько преданности и самоотречения, — подумайте о себе, я вам приказываю!
Граф уже успел погрузиться в болото по пояс. К счастью, он успел выбросить шест впереди себя, и тот упал концами на две кочки, представлявшие собой довольно твердую опору, и благодаря шесту, а также с помощью Малыша Пьера, державшего его за воротник куртки, он сумел выбраться на твердое место.
Вскоре почва уже не уходила из-под ног, черная линия леса, видневшаяся до сих пор на горизонте, приблизилась и разрослась в ширину. Беглецы вышли на окраину болота.
— Наконец! — воскликнул Бонвиль.
— Уф! — произнес Малыш Пьер, соскальзывая на землю, как только почувствовал, что его спутник выбрался на твердое место. — Наверное, дорогой граф, вы чувствуете себя совершенно разбитым.
— Нет, — ответил Бонвиль, — у меня просто не хватило дыхания на весь путь.
— О Боже! — воскликнул Малыш Пьер. — И у меня нет ничего, что помогло бы вам восстановить силы, нет даже фляги, как у солдата или паломника, нет даже куска хлеба, как у нищего!
— Ба! — сказал граф, — сила моя не в желудке.
— Тогда скажите, мой дорогой граф, откуда вы черпаете свои силы, и я постараюсь последовать вашему примеру.
— Вы голодны?
— Признаюсь, что не отказался бы от еды.
— Увы! — вздохнул граф. — Вот теперь вы заставляете меня пожалеть о том, чего я меньше всего опасался.
Малыш Пьер рассмеялся и, стараясь шуткой подбодрить своего спутника, произнес:
— Бонвиль, позовите придверника, передайте дежурному камергеру, чтобы он приказал поварам приготовить мне легкий ужин. Я бы охотно отведала тех вальдшнепов, что сейчас, как я слышала, с криками выпархивали из-под наших ног.
— Ваше королевское высочество, кушать подано, — сказал граф, преклонив колено и протягивая на тулье шляпы какой-то предмет, который Малыш Пьер торопливо схватил.
— Хлеб! — воскликнул он.
— Черный хлеб, — сказал Бонвиль.
— Хорошо! Ночью не видно, какого он цвета.
— Черствый хлеб, окаменевший!
— Но хлеб всегда остается хлебом!
И Малыш Пьер с жадностью набросился на черствую горбушку, пролежавшую в кармане графа два дня.
— От мысли, что в этот час, — произнес Малыш Пьер, — генерал Дермонкур поедает мой ужин в Суде, можно прийти в бешенство, не правда ли?
Затем, словно опомнившись, Малыш Пьер воскликнул:
— О, простите, мой дорогой проводник! Похоже, что голод одержал верх над разумом, раз я забыл предложить вам половину ужина.
— Спасибо, — ответил Бонвиль, — я еще не настолько проголодался, чтобы грызть камни. Но за вашу доброту я покажу, как сделать, чтобы ваш ужин стал более съедобным.
Взяв горбушку хлеба, Бонвиль не без труда раскрошил ее на мелкие кусочки, опустил их в родник, журчавший в двух шагах от них, и, позвав Малыша Пьера, устроился рядом с родником, предложив Малышу Пьеру присесть напротив. Вынимая по одной размокшие корки, он протягивал их своему проголодавшемуся спутнику.
— Клянусь, — произнес Малыш Пьер, отправляя в рот последнюю корку хлеба, — за последние двадцать лет мне еще не доводилось так вкусно ужинать. Бонвиль, назначаю вас мажордомом.
— А мне, — сказал граф, — придется снова стать вашим проводником. Хватит предаваться удовольствиям, пора и в дорогу!
— Я готов, — весело откликнулся Малыш Пьер, проворно вскочив на ноги.
Они пошли по лесу, и полчаса спустя путь им преградила узкая речка.
Бонвиль попробовал было воспользоваться уже излюбленным методом, но не тут-то было: ступив в речку, он тут же оказался по пояс в воде и не прошел и двух шагов, как вода уже поднялась ему по горло, а Малыш Пьер успел замочить ноги.
Почувствовав, что его подхватывает течение, Бонвиль уцепился за ветку дерева и вылез на берег.
Необходимо было найти переправу.
Бонвиль не сделал и трехсот шагов, как ему показалось, что он нашел подходящее для переправы место.
Им могло стать сваленное ветром поперек речушки дерево, еще не успевшее потерять все свои ветви.
— Вы сможете пройти по этому стволу? — спросил граф.
— Если пройдете вы, — ответил Малыш Пьер.
— Ступайте осторожно, без излишней удали. Держитесь за ветви и, прежде чем поднять ногу, убедитесь в том, что другая нога стоит на твердой опоре, — сказал Бонвиль, взобравшись на ствол дерева.
— Я иду за вами, не так ли?
— Подождите, я помогу вам.
— Ну вот, я взобрался! Господи, никогда бы не подумал, что надо так много знать, чтобы путешествовать по бездорожью!
— Ради Бога, не разговаривайте! Смотрите под ноги… Стойте! Вон на ту ветку вы можете наткнуться, сейчас я ее сломаю.
В ту секунду, когда граф нагнулся, чтобы выполнить свое обещание, он услышал за спиной приглушенный крик, а затем всплеск воды от упавшего в нее тела.
Он обернулся: Малыша Пьера не было видно.
Не теряя ни секунды, Бонвиль бросился в воду, и счастье ему улыбнулось: еще не достав дна реки, глубина которой в этом месте была не меньше семи или восьми футов, он наткнулся рукой на ногу своего спутника.
Он ухватился за нее и, потеряв голову от охватившего его волнения и не думая о том, в какой неудобной позе находился человек, которого он спасал, за два энергичных движения руки достиг берега реки, оказавшейся, к счастью, не такой широкой, как глубокой.
Малыш Пьер не шевелился.
Бонвиль поднял его на руки, уложил на палую листву и, пытаясь с ним заговорить, звал его и тряс за плечи.
Однако Малыш Пьер молчал и не двигался.
От отчаяния граф Бонвиль начал рвать на себе волосы.
— О! Я виноват, я во всем виноват! — шептал он. — Бог меня наказывает за гордыню! Я слишком понадеялся на свои силы. А я отвечал за него. О! Боже мой! Я готов жизнь отдать за один его вздох, один выдох, одно дыхание!
Дуновение свежего ночного воздуха оказало на Малыша Пьера больше живительного воздействия, чем все жалобные стоны Бонвиля вместе взятые: не прошло и нескольких минут, как он открыл глаза и чихнул.
Отчаявшись и поклявшись себе не пережить человека, в чьей смерти он себя винил, Бонвиль вскрикнул от радости и упал на колени перед Малышом Пьером, а тот уже пришел в себя в такой степени, чтобы услышать последние слова молодого графа.
