Им предстояло преодолеть три с половиной льё.

Не прошло и получаса, как грубые крестьянские башмаки, а особенно шерстяные чулки, непривычные для Малыша Пьера, натерли ему ноги; он прошел еще немного, однако, рассудив, что в такой обуви ему не дойти, сел на обочину, снял чулки и башмаки, сунул их в огромные карманы и пошел босиком.

Через некоторое время, когда мимо них прошли крестьянки, он подумал, что нежная кожа и аристократическая белизна ступней могли его выдать; он подошел к обочине дороги, поднял ком земли и, вымазав ноги до черноты, продолжил путь.

Подойдя к Ле-Сориньеру, они увидели напротив стоявшего у дороги трактира двух жандармов, непринужденно разговаривавших с каким-то крестьянином, который сидел, как и они, верхом на лошади.

Малыш Пьер и Мари шли вместе с пятью или шестью крестьянками, и жандармы даже не взглянули в сторону женщин. Однако Мари, по привычке не спускавшей глаз со всех идущих навстречу прохожих в тревожной надежде, что она встретит знакомого, который, возможно, что-нибудь расскажет ей о Берте и Мишеле, показалось, будто крестьянин разглядывал ее с пристальным вниманием.

Спустя некоторое время она оглянулась и увидела, что он, попрощавшись с жандармами, хлестнул свою лошадь, чтобы нагнать женщин.

— Будьте осторожны! — предупредила она незаметно Малыша Пьера. — Вот человек, которого я не знаю, но он обратил на меня внимание и теперь нас преследует; отойдите от меня и сделайте вид, что вы меня не знаете.

— Хорошо, Мари, а если он с вами заговорит?

— Не волнуйтесь: я найду, что ответить.

— Если нам придется расстаться, знаете ли вы, где мы должны встретиться?

— Конечно, но прекратим разговор… Он уже рядом.

В самом деле, позади послышался топот копыт.

Как бы непреднамеренно Мари замедлила шаг и оказалась позади попутчиц.

Она невольно вздрогнула, когда услышала голос обратившегося к ней с вопросом мужчины.

— Итак, милая девушка, мы направляемся в Нант? — спросил крестьянин, придерживая лошадь и продолжая разглядывать Мари с нескрываемым любопытством.

Девушка решила ответить так же игриво.

— А что, разве вы не видите? — сказала она.

— Хотите, я вас провожу? — спросил всадник.

— Спасибо, спасибо, — ответила Мари, стараясь подражать говору вандейских крестьянок, — я уж лучше пойду со своими подругами.

— Со своими? Уж не хотите ли вы, чтобы я поверил, будто молодки, которые идут впереди, из вашей деревни?

— Какая вам разница, с одной деревни или нет? — сказала Мари, избегая отвечать на коварный вопрос.

Мужчина, казалось, и не заметил, что она насторожилась.

— Послушайте, у меня к вам есть предложение, — заметил он.

— Какое?

— Садитесь на лошадь позади меня.

— А! Вот это да! — ответила Мари. — Что будут говорить в округе, если узнают, что такую бедную девушку, как я, подвозил мужчина, весьма похожий на господина?

— Да, видно, вы не привыкли к благородному обществу!

— Что вы имеете в виду? — спросила Мари, почувствовав какой-то подвох.

— Я хочу сказать, что для жандармов вы вполне могли сойти за крестьянку, но только не для меня: вы вовсе не та, за кого себя выдаете, мадемуазель Мари де Суде.

— Если вы не имеете недобрых намерений по отношению ко мне, тогда почему же так громко произносите мое имя? — спросила девушка, останавливаясь.

— Ну и что? — сказал мужчина. — А что тут плохого?

— Вас могли услышать эти женщины, а раз вы видите меня в такой одежде, значит, так надо для моей безопасности.

— О! — подмигнул ей мужчина с самым благодушным видом. — Женщины, которым, по вашим словам, вы не доверяете, кое о чем догадываются.

— Нет, уверяю вас.

— По крайней мере, одна из них…

Мари невольно вздрогнула, однако, взяв себя в руки, произнесла:

— Ни одна из них… Но почему, скажите, вы мне задаете такие вопросы?

— Если с вами действительно никого нет, как вы утверждаете, я вас попрошу немного задержаться.

— Меня?

— Да.

— С какой стати?

— Чтобы избавить меня от лишней поездки, ведь мне пришлось бы завтра отправиться в нее, если бы я не встретил вас сегодня.

— Почему вы должны были ехать завтра?

— Мне надо было бы вас найти!

— Вы хотели бы меня найти?

— Как вы понимаете, не по собственному почину.

— От кого же у вас было такое поручение?

— От тех, кто вас любит.

И, понизив голос, он произнес:

— От мадемуазель Берты и господина Мишеля.

— Берта? Мишель?

— Да.

— Так, значит, он жив? — воскликнула Мари. — О, говорите же! Умоляю вас, скажите, что с ними?

Словно ожидая смертного приговора, Мари произнесла эти слова с такой безумной тревогой в голосе и так переменилась в лице, что на губах Куртена, с любопытством наблюдавшего за девушкой, появилась дьявольская улыбка.

Находя удовольствие в созерцании мук девушки, он не торопился с ответом.

— О нет, нет, успокойтесь, — наконец произнес он. — Он выздоровеет!

— Так, значит, он ранен? — торопливо спросила Мари.

— Как? Разве вы не знаете?

— О! Боже мой! Боже мой! Ранен! — воскликнула Мари, и ее глаза наполнились слезами.

От Куртена невозможно было ничего скрыть. Он обо всем догадался.

— Ба! — воскликнул он. — Его рана не такая опасная, чтобы долго залеживаться в постели. До свадьбы заживет!

Мари невольно побледнела.

Слова Куртена напомнили ей о том, что она до сих пор не удосужилась спросить о сестре.

— А что с Бертой, вы мне ничего про нее не сказали?

— О! Ваша сестра! Она умеет за себя постоять! Когда она подцепит мужа, то сможет сказать, что ловко приобрела состояние.

— Она не больна? Она не ранена?

— У нее только легкий жар.

— Бедная Берта!

— Она слишком много взяла на себя: не всякий бы мужчина выдержал испытания, которые ей пришлось пережить.

— Боже мой, — взволновалась Мари, — они больны и за ними некому ухаживать!

— О нет, они ухаживают друг за другом. Вы бы только взглянули, как ваша сестра, несмотря на свою болезнь, его лелеет! Правду говорят, что еще можно встретить мужчин, которым везет. Вот и господину Мишелю его суженая оказывает такую помощь, на какую не всякая мать способна… Ах! Если он не ответит ей самой пылкой любовью, это будет с его стороны черной неблагодарностью!

При этих словах Мари снова почувствовала себя несчастной.

Заметив смущение девушки, всадник злорадно улыбнулся.

— Но, — сказал он, — хотите узнать об одной вещи, о которой, как мне показалось, я догадался?

— О какой?

— Что господин барон предпочитает пепельные локоны самым сверкающим черным волосам.

— Что вы хотите этим сказать? — спросила дрогнувшим голосом Мари.

— Если надо, могу объяснить; я думаю, что это не будет для вас большой новостью: господин Мишель любит только вас, и, если Берта — имя той, на которой он должен жениться, сердце его принадлежит Мари.

— О сударь, — воскликнула Мари, — вы все выдумали, барон де ла Ложери никогда ничего подобного не мог вам сказать!

— Нет, но я сам обо всем догадался, ведь я отношусь к господину барону лучше, чем к близкому родственнику, и мое самое горячее желание — видеть бедного цыпленочка счастливым, и потому, когда ваша сестра вчера меня попросила сообщить вам о них, я дал себе слово обязательно сказать вам все, что думаю по этому поводу.

— Сударь, вы заблуждаетесь, — стояла на своем Мари, — господин Мишель вовсе не думает обо мне. Он жених моей сестры и, поверьте мне, любит ее без памяти.

— Мадемуазель Мари, вы напрасно мне не доверяете. Вы знаете, кто я? Меня зовут Куртен, я главный арендатор у господина Мишеля. Скажу вам больше: я его доверенное лицо…

— Господин Куртен, вы меня многим обяжете, — прервала его речь Мари, — если согласитесь…

— На что?

— Переменить тему разговора.

— Согласен, но, с вашего позволения, я повторяю мое предложение: садитесь на лошадь позади меня, ведь тогда дорога вам не покажется столь трудной. Я не ошибся, предположив, что вы направляетесь в Нант?