Пары кружили в вальсе как мотыльки, вьющиеся вокруг огня. Красивые, веселые, беззаботные. Элизабет смотрела на них, а перед глазами всплывали совсем другие картины.

Спина Самсона, исполосованная кровавыми бороздами. Рувим, с остекленевшим взглядом распростершийся на полу. Накрытые мешковиной человеческие останки. Квимбо с дымящейся буквой «Б» на щеке.

Элизабет постаралась отогнать неприглядные воспоминания и сосредоточиться на музыке, мерцании свечей, и мелькающих вокруг прелестных платьях и веерах.

Но в задорном пиликанье скрипки ей чудилось лязганье цепей, а под атласными туфельками вальсирующих девиц мерещились груды костей, залитые кровью и слезами сотен тысяч рабов.

После пикника миновала неделя. Дни проходили однообразно и скучно, но Элизабет была даже этому рада. Уж лучше так, чем показательная порка, гладиаторские бои или еще какая-нибудь зверская выходка муженька.

В отношениях с Джеймсом наступило затишье. Наверное потому, что Элизабет теперь держала свое мнение при себе. Все разговоры сводились к погоде и безобидным пустякам, а стоило мужу заикнуться о политике или неграх, она по принципу «не трожь дерьмо, вонять не будет» отмалчивалась.

Все бы ничего, но Элизабет слишком уж тяготил супружеский долг. За это время Джеймс навестил ее всего дважды, но этого хватило, чтобы укрепить в ней отвращение к интимной стороне бытия. В первый раз муж, прежде чем на нее залезть, приспустил портки и заставил возбуждать его ртом. А во второй — просто плюнул себе на руку, смочил слюной член, молча сделал свое дело и ушел.

Единственным утешением было то, что Анне удалось раздобыть снадобье, которое, по уверениям негритянок, не даст мужскому семени закрепиться в утробе.

— Надеюсь, ты не проболталась, что это для меня? — поинтересовалась Элизабет, откупорив тыквенную бутылку и с подозрением нюхая ее содержимое.

— Разумеется, нет, мэм. Я ж не совсем дура, и скумекала, что если дойдет до вашего мужа, то нам обеим не сдобровать.

— Молодец! А что ты им сказала?

— Напрямую ничего, но намекнула, что это средство для меня… — Пухлые щеки Анны порозовели. — Дала им понять, что у меня шашни с одним из надзирателей.

— О! Спасибо тебе!

Элизабет понимала, сколько мужества потребовалось этой закостенелой старой деве, чтобы приписать себе подобное распутство. Такая самоотверженность должна быть вознаграждена! Выудив из шкатулки серебряные сережки с топазами, она протянула их служанке.

— Вот, возьми за труды.

Та всплеснула руками.

— Ах, ну что вы, мадам, не стоит!

— Возьми! — Элизабет втиснула серьги в ее ладонь.

* * *

В воскресенье после завтрака Элизабет обратилась к мужу:

— Джеймс, можно с тобой поговорить?

Тот нехотя оторвался от газеты.

— Чего тебе нужно?

— Мы сегодня поедем к Паркерам? Помнишь, они приглашали нас на обед?

Сидящая в кресле-качалке миссис Фаулер вздернула брови.

— Паркеры? Сынок, что у тебя с общего с этими паршивыми янки? — Она многозначительно зыркнула на Элизабет, явно подразумевая: «Разве не достаточно того, что ты женился на одной из них?»

— Они из Кентукки, ма, — отмахнулся Джеймс. — А будь они даже янки, дружба с адвокатом никому не повредит. — Он перевел взгляд на Элизабет и кивнул. — Хорошо, дорогая, мы их навестим.

— А давай поедем верхом! — Элизабет стиснула кофейную чашку. — Знаешь, в Трентоне я любила кататься на лошади, и мне хотелось бы и здесь иногда выезжать на прогулку.

— Пф! — фыркнула свекровь. — Вот пойдут дети, милочка, и у тебя не будет времени на всякую ерунду.

— Но у меня еще нет детей, — огрызнулась Элизабет, — так почему я должна сидеть в четырех стенах?

Миссис Фаулер откинулась на спинку кресла и бросила на сына страдальческий взгляд. Джеймс притворился, что ничего не заметил.

— Ладно. — Он поскреб щетинистый подбородок. — Велю оседлать тебе кобылу посмирней.

— Спасибо, — выдохнула Элизабет. Хоть она пока и не планировала бежать, но радовало уже то, что она вырвется из опостылевшего дома, где даже стены и потолки давят на плечи, не давая дышать.

Когда пришло время собираться в гости, Элизабет надела жемчужно-серую амазонку и украшенный серебристой вуалью цилиндр. Она спустилась на первый этаж, Джеймс подхватил ее под руку, и они вышли из дома.

У коновязи перебирали копытами две лошади — белая и вороная, а рядом стоял рослый негр. Его глаза скрывала тень от соломенной шляпы, а подбородок успел обрасти короткой черной бородой, но когда он поднял голову, Элизабет узнала Самсона. Выходит, он уже встал на ноги? Приятно видеть, что ее усилия были не напрасны.

— Все готово? — поинтересовался Джеймс.

— Да, сэр. Для мисс Элизабет я оседлал Снежинку. — Самсон погладил по шее белую кобылу.

— Хорошо. Помоги моей жене взобраться на лошадь.

— Как скажете, сэр.

Самсон поднял взгляд на Элизабет, и когда глаза их встретились, в памяти возникла истерзанная спина и ее пальцы, наносящие серебристую мазь. В этом не было ничего предосудительного, но щеки почему-то погорячели.

Она подошла к Снежинке. Самсон подал ей руку, и Элизабет невольно уставилась на нее. Желтовато-розовая ладонь резко отличалась от темно-коричневой тыльной стороны кисти. Это было так необычно! Роза и Сара прислуживали за столом в белых перчатках, поэтому до сих пор Элизабет не замечала двухцветности негритянских рук.

Поймав себя на том, что непозволительно долго таращится на протянутую ладонь, Элизабет оперлась на нее. Даже сквозь перчатку она уловила тепло сильных пальцев, и сердце забилось быстрей.

Она поставила ногу в стремя, а Самсон обхватил ее за талию и поднял, чтобы подсадить в дамское седло. Элизабет на миг очутилась в его объятиях, и ее будто захлестнуло жаркой волной. Что за чертовщина! Сколько раз слуги помогали ей взбираться на лошадь, но она никогда не испытывала подобных чувств.

Самсон снял поводья с коновязи и протянул ей. Элизабет приняла их, не поднимая головы из боязни, что муж заметит, как она покраснела.

— Спасибо, — пробормотала она.

— Постарайтесь не дергать поводья, мэм, — попросил Самсон. — У Снежинки очень нежный рот.

Тут Джеймс, который уже успел вскочить на своего жеребца, стегнул Самсона хлыстом.

— Поговори мне тут, черномазый! — сердито бросил он. — Тебе слова никто не давал.

— Простите, сэр. — Самсон покорно склонил голову, но Элизабет успела заметить, какой ненавистью сверкнули его глаза.

— Поехали! — Джеймс пришпорил коня, и они двинулись в путь…

Лошади скакали по проселку, вздымая копытами красную пыль. Вокруг простирались залитые солнцем хлопковые поля, а вдали, в мареве нагретого воздуха, зеленели холмы. В ослепительно-голубом небе не проплывало ни единого облачка, и дующий в лицо горячий ветер не приносил облегчения. Вдоль обочин росли деревья, но от палящего зноя не спасала даже тень от их раскидистых крон.

Элизабет почти пожалела, что поехала верхом. В коляске можно было бы поднять верх и обмахиваться веером, да и сидеть в ней куда удобнее, чем напряженно балансировать в дамском седле.

Она с завистью покосилась на мужа, прямо и расслаблено восседающего на коне. Ну почему она должна страдать из-за дурацких приличий! Рисковать сломать себе шею потому что леди, видите ли, не подобает раздвигать ноги. Да какая разница, раздвинуты ноги или нет, если под юбкой все равно ничего не видно!

Эти женские штучки — тесные корсеты, громоздкие кринолины, неудобные дамские седла — дико усложняют жизнь. Ни пустить лошадь вскачь, ни пробежаться во весь опор. Да что там говорить, даже полной грудью — и то не вздохнуть.

И тут ее осенило. А ведь все эти приспособления до боли напоминают цепи и кандалы на ногах рабов. Под видом женственности навязывается зависимость и покорность. Женщина или негр — ты слабое никчемное существо, годное лишь на то, чтобы подчиняться господину. Твое имущество, твое тело, дети, которых ты родишь, принадлежат не тебе, а хозяину… или мужу.