Она повернулась к Джеймсу. Тот с легкой усмешкой смотрел на нее, поигрывая бокалом бренди в руке.

«Буду играть по их правилам», — решила Элизабет и с самой сладкой улыбкой ответила:

— Ну что ты, дорогой, я наслаждаюсь вашим обществом. Просто ты говорил о политике, а я ничего не смыслю в подобных вещах, и боялась сморозить какую-нибудь чепуху.

— Не притворяйся дурой, — глумливо бросил Джеймс. — Будь ты южанкой, я, может, и поверил бы. Но у женщин-янки всегда есть собственное мнение на любой счет. Скажи нам, что ты обо всем этом думаешь?

— С каких пор тебя стало интересовать мое мнение? — фыркнула Элизабет.

— Мне просто любопытно, как другая сторона смотрит на этот вопрос.

— Под «другой стороной» ты подразумеваешь северян?

Джеймс кивнул, и Элизабет, промочив горло вином, сказала:

— Если Юг вздумает отделиться от Севера, боюсь, начнется гражданская война.

— Война? — Джеймс пригубил бренди. — Громко сказано, дорогая. Даже если янки и сунутся к нам, мы разобьем их в два счета. Все закончится, не успев начаться.

— Почему ты так в этом уверен?

— Один джентльмен в бою стоит дюжины янки, — самодовольно пояснил муж. — Кроме того, Англия и Франция позарез нуждаются в хлопке. Они выступят на нашей стороне.

— В Европе не приветствуют рабство, так что я бы не особо рассчитывала на их поддержку, — возразила Элизабет.

— Много ты понимаешь, — неодобрительно буркнула свекровь.

— Куда они денутся? — бросил Джеймс. — Хлопок — король. С ним мы поставим на колени весь мир.

Элизабет хмыкнула. Вот уж действительно, гордыня южан не знает границ.

— Но уверен, никакой войны не будет, — добавил Джеймс. — Янки прогнутся. Они ведь тоже получают немалую прибыль от экспорта наших товаров. Честь для них — пустой звук, а вот ради выгоды эти стяжатели и торгаши пойдут на все.

— …сказал человек, который женился на янки, чтобы заграбастать фабрики ее отца, — не удержалась Элизабет.

Джеймс неожиданно для нее расхохотался, а свекровь закудахтала, словно курица, снесшая яйцо:

— Да как ты смеешь! Мы — почтенные, уважаемые люди! Да ты нам ноги должна целовать за то, что мы пустили тебя в нашу семью. А ты ведешь себя таким неподобающим образом!

Элизабет не успела ответить, как из темноты, со стороны негритянского поселка донеслась песня. Хор мужских и женских голосов торжественно и тягуче выводил:

Ступай, Моисей,

В землю Египетскую.

Вели фараону

Отпустить мой народ!

— Что это? — встрепенулась она.

Джеймс вскинул голову и прислушался.

— А, не обращай внимания. — Он небрежно махнул рукой. — Ниггеры.

— Ниггеры? — скривилась миссис Фаулер. — У них что, какой-то праздник?

— Похороны, — пояснил Джеймс. — Я разрешил им похоронить Фанни.

— Негры поют на похоронах? — удивилась Элизабет.

— Поют, и даже танцуют, — отхлебнув бренди, подтвердил Джеймс. — Что поделать, у черномазых неразвитый мозг, и они не способны на такие глубокие чувства, как скорбь.

Элизабет скептически хмыкнула, а миссис Фаулер капризно заявила:

— Зря ты им это позволил, сынок. Теперь они будут всю ночь завывать, и я не смогу заснуть.

Джеймс пожал плечами.

— Чем больше ниггеры поют, тем меньше они думают, — сказал он и, откинувшись на спинку кресла, задымил сигарой.

Покачиваясь в качалке, Элизабет прислушивалась к песне, льющейся в ночной тиши. Хор то смолкал, позволяя женскому голосу — низкому и певучему — в одиночку выводить слова, то подхватывал его, усиливая и вознося до небес.

Пусть это были и похороны, но песня не звучала уныло. Да, в ней сквозила грусть и тоска, но вместе с тем — надежда, и даже какой-то задор.

Элизабет встала и подошла к балюстраде. Она облокотилась на парапет и посмотрела на звезды, подставив лицо приятному ветерку. Негры продолжали петь, и эта песня — пронзительная и волнующая — будоражила до глубины души.

— А ты, я посмотрю, дерзкая штучка! — раздалось у нее за спиной.

Элизабет вздрогнула от неожиданности. Оглянувшись, она увидела мужа.

— Испугалась? — спросил он.

— Нет, — буркнула она. — Просто не заметила, как ты подкрался.

Джеймс прижался к ней сзади. Со стороны могло показаться, будто любящий супруг обнимает жену, но его пальцы так цепко стиснули ее плечи, что стало больно.

— Пусти меня! — прошипела она, пытаясь освободиться, но Джеймс еще крепче прижал ее к себе.

Приблизив губы к ее уху, он шепнул:

— Больше не смей мне дерзить в присутствии матери или кого бы то ни было еще.

— Но ты сам завел этот разговор. Я что, должна была выслушивать, как ты оскорбляешь северян?

— Ты — моя жена, и на людях не должна мне перечить. Свои претензии можешь высказать наедине.

— У меня нет ни малейшего желания оставаться с тобой наедине.

— Я разделяю твои чувства, дорогая жена, но твой долг — рожать мне детей. Так что придется нам с тобой друг друга терпеть.

— Вчера ты выбрал несколько странный способ зачать ребенка, — съязвила Элизабет.

Будь она трезвой, у нее никогда бы не повернулся язык на столь чудовищную вульгарность. Но выпитое вино и злость на Джеймса сделали свое дело. Когда эти слова слетели с губ, она невольно сжалась, ожидая, что муж окончательно взбеленится. Но к ее удивлению, он лишь теснее прижался к ней и вдохнул запах ее волос.

— Я просто хотел, чтобы моя жена доставила мне удовольствие, — промурлыкал он.

Элизабет не сразу нашлась, что ответить. Ни в одной книге не описывали подробностей того, что именно входит в супружеский долг. Хотя, кое-где проскальзывали намеки, что в браке будут вещи, которые женщина должна перетерпеть, чтобы угодить мужчине. Но то, чего хотел от нее Джеймс… Это чудовищно!

— За подобными «удовольствиями» обращайся не ко мне, — холодно процедила она.

— Спасибо за мудрый совет, дорогая супруга, — с издевкой промолвил Джеймс. — Я обязательно не премину им воспользоваться.

— Вот и прекрасно, — сказала Элизабет. — А теперь, если не возражаешь, я тебя покину. Очень хочется спать.

Она повела плечами, пытаясь сбросить с них руки мужа, но Джеймс отпустил ее не сразу, а чуть погодя. Явственно давая понять, что именно он решает, когда ей можно уйти.

— Спокойной ночи, дорогая жена, — бросил он ей в спину.

— Спокойной ночи.

Элизабет ворочалась с боку на бок в тревожном ожидании, что откроется дверь, и в спальне появится муж. Застывший, липкий словно патока воздух окутывал тело, и она то откидывала измятую, влажную от пота простыню, то вновь натягивала ее на себя.

Досадно, что на двери нет засова, и нельзя запереться изнутри. Есть, правда, замочная скважина, а значит, должен быть ключ. Надо бы как-то невзначай спросить о нем у свекрови. Так, по крайней мере, Джеймс не войдет к ней, пока она спит.

Промаявшись несколько часов, Элизабет задремала. Проснулась она ранним утром — разбитая, и с тяжелой, как пушечное ядро, головой. Радовало одно: Джеймс не пришел. Может, он решил оставить ее в покое?

Элизабет зевнула и потянулась. Вот бы еще часок-другой понежиться в постели! Но увы, надо вставать и спускаться к завтраку, чтобы не злить муженька и свекровь.

— Что за дурацкая привычка — подниматься в такую рань? — проворчала она, с неохотой выбираясь из-под простыни.

За столом Джеймс и его мамаша болтали о всякой ерунде, а Элизабет молча поглощала еду. После завтрака семейство перешло в гостиную, чтобы выпить по чашечке кофе. Но едва они расселись по креслам, как с улицы донесся скрип колес и топот копыт.

— Кого там принесло? — поинтересовалась свекровь.

Джеймс пожал плечами.

— Скоро узнаем.

Через пару минут распахнулась дверь, и в комнату ворвался взбудораженный Цезарь.

— Масса Джеймс! Масса Джеймс! — бешено вращая глазами, завопил он.

— Что еще стряслось? — буркнул тот.

— Поймали ваших ниггеров, масса Джеймс!