Хотя, по существу, она такая же собственность Джеймса, как и его рабы. Она не может покинуть его дом, не может распоряжаться своим имуществом. Ее тело должно удовлетворять его прихоти, а утроба — вынашивать его детей. Да у нее даже имени своего больше нет!

Горькие мысли вихрем пронеслись в голове и улетучились, вытесненные тревогой за Майка. Мальчик переминался с ноги на ногу и испуганно таращил глаза.

— Подойди-ка сюда, негритенок! — велел ему Мерфи, но тот остался стоять.

— Ты оглох? Живо выполняй приказ белого господина! — рявкнул Джеймс.

Майк на секунду поднял умоляющий взгляд на Элизабет, от чего у нее сжалось сердце, и подошел к работорговцу. Тот принялся вертеть его, осматривая со всех сторон.

— Мулат? — поинтересовался он.

— Да, — кивнул Джеймс. — Еще чуть подрастет, и него дадут хорошую цену.

— Я не выращиваю ниггеров на продажу, мистер Фаулер, — пробормотал коротышка, придирчиво разглядывая ребенка. — Впрочем, в Саванне есть одно заведение, где на таких щенков неплохой спрос. Велите ему раздеться!

— Какое еще заведение? — вклинилась Элизабет, не в силах больше молчать.

— Боюсь, это не для дамских ушей, — осклабился работорговец.

— Элизабет! Иди в дом! — сердито приказал Джеймс.

Она набрала воздуха в грудь, чтобы возразить, но муж грубо схватил ее за локоть и поволок за собой.

— Ты — моя жена, и обязана мне подчиняться! — прорычал он, не ослабляя хватки.

— Не смей отдавать ребенка этому скользкому типу! — процедила она.

— Это не твое собачье дело, моя дорогая! — Он втолкнул ее в дом и потащил на второй этаж. — Все на этой плантации, включая и твою прелестную задницу, принадлежит мне. Я буду делать что захочу, и никто мне не указ.

Джеймс пинком распахнул дверь ее спальни и впихнул Элизабет внутрь.

— Посиди взаперти, подумай о своем вызывающем поведении, — бросил он. — Мне осточертело, что ты вечно защищаешь черномазых. Еще раз полезешь…

— И что ты сделаешь? — огрызнулась Элизабет. — Убьешь меня?

— Захочу — убью, — спокойно ответил Джеймс. — Места здесь глухие, никто тебя не найдет…

На его губах играла улыбка, но Элизабет догадалась, что он не шутит. Мороз пробежал по коже, ноги стали ватными, и она без сил опустилась в кресло.

Джеймс вышел и закрыл за собой дверь. Когда в замке провернулся ключ, Элизабет в очередной раз ощутила себя в ловушке. Джеймс Фаулер имеет здесь безграничную власть. И негры, и она сама с потрохами принадлежат ему.

Она измучено откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. На грудь навалилась такая тяжесть, будто ее придавило могильной плитой. Бесполезно. Все бесполезно. Она ничего не сможет сделать для рабов.

«Джеймс скорее убьет меня, чем изменит свое отношение к ним, — подумала она. — Негры для него — рабочий скот. Он выжимает из них все соки, и его не терзают ни малейшие угрызения совести… если у такого человека вообще есть совесть… Как можно продать маленького ребенка этому алчному торгашу? Что это за заведение, о котором он говорил?..»

С полчаса она просидела в кресле, гоняя по кругу невеселые мысли, как вдруг за окном раздался пронзительный женский крик:

— Не-ет!

Господи! Что еще стряслось? Элизабет в смятении выбежала на балкон.

Фургон как раз выезжал на аллею. Скованные цепью рабы понуро следовали за ним. Со стороны полей наперерез этой унылой процессии неслась негритянка, размахивая руками и что-то нечленораздельно вопя.

Маленький Майк протянул ручки сквозь ржавую решетку и закричал:

— Мама!

— Сынок! — Негритянка издала истошный вопль и, подбежав к повозке, уцепилась за прутья.

— Тпру! — Работорговец осадил мулов и оглянулся на Джеймса. — Сэр, уберите свою скотину, пока ее не переехало колесом.

— Люси, черномазая идиотка! — рявкнул Джеймс. — Сейчас же вернись к работе, или я задам тебе трепку!

Негритянка обернулась, не выпуская решетку из рук.

— Масса Джеймс! Масса Джеймс! Умоляю! Не продавайте Майка! Пожалуйста, масса Джеймс! — с рыданиями и всхлипами заголосила она.

— Ты оглохла, мразь? — гаркнул подоспевший Билл Браун. — Хозяин велел тебе возвращаться в поле! Пошла прочь, или отведаешь моего кнута.

Он бросился к ней, на ходу разворачивая кнут. Несчастная мать продолжала цепляться за тянущегося к ней сына. У Элизабет от жалости стиснуло грудь. Но она ничем не могла помочь, оставалось лишь смотреть на душераздирающую сцену, до боли сжимая кулаки.

Надзиратель подскочил к Люси и полоснул ее кнутом. Она вскрикнула, а Майк зарыдал. Браун продолжал хлестать рабыню, пока ее пальцы не разжались, и она не повалилась на дорогу, закрывая голову от сыпавшихся на нее ударов.

Мерфи стегнул мулов, и фургон с дребезжанием покатился прочь. Негритянка порывалась вскочить, но Браун сек ее каждый раз, когда она пыталась встать на ноги.

Лишь когда повозка скрылась из виду, он прекратил избивать Люси. Она тяжело поднялась. Ее платье из мешковины потемнело — то ли от пыли, то ли от крови. Пошатываясь, она побрела к Джеймсу. Тот, скрестив на груди руки, стоял у ступеней и с самым невозмутимым видом смотрел на нее.

Приблизившись к нему, негритянка вскинула голову.

— Будьте вы прокляты, масса Джеймс! — с ненавистью бросила она. — Вы же обещали!

— Что я тебе обещал, рабыня? — насмешливо спросил тот.

— Обещали, что никогда не продадите Майка. Он ведь ваш сын! Плоть от плоти… Как вы могли продать собственного сына?

— Заткнись, тварь!

Джеймс с размаху ударил ее по лицу. Негритянка упала и скорчилась на светлом гравии у его ног.

Элизабет остолбенела. Колени подогнулись, и она схватилась за дверной косяк, чтобы не упасть. Корсет так сильно сдавливал грудь, что потемнело в глазах. Она на ощупь вернулась в спальню и рухнула на кровать.

Сердце колотилось как сумасшедшее, а в голове билась мысль: «Не может быть! Джеймс продал собственного сына? Не может этого быть!»

Возможно, негритянка солгала! Но зачем? Кожа Майка гораздо светлее, чем у нее. Выходит, его отец белый. Но кто? Управляющий? Заезжий проходимец? Или действительно Джеймс?

Если это правда, то он — настоящее чудовище, способное на любую мерзость. Подонок! Исчадие ада! И как рожать от такого детей?

Надо поговорить с этой Люси. Узнать, сказала ли она правду. Дождавшись, когда в голове немного прояснилось, Элизабет встала с кровати и вышла на балкон. Но ни на подъездной площадке, ни на аллее уже никого не было. Только борозды от колес и вмятина на светлом гравии там, где Браун избивал рабыню, напоминали о том, что все случилось наяву, а не привиделось в дурном сне.

На следующее утро Джеймс ни свет ни заря заявился к Элизабет в спальню.

— Вставай! — потребовал он, стягивая с нее простыню.

— Что случилось? — Элизабет испуганно уставилась на него.

— Сегодня воскресенье. Божий день. Грех залеживаться в постели до обеда.

«До обеда»? Элизабет выглянула в окно. На небе только разгорался рассвет. Ее охватила злость.

— Грех — это продавать своего сына работорговцу! — вырвалось у нее прежде, чем она успела прикусить язык.

Джеймс замер, и его серые глаза превратились в ледяные колючки. Элизабет вдруг показалось, что вырез ее сорочки слишком низко открывает грудь, и она судорожно стянула его рукой.

— Ты снова лезешь не в свое дело, дорогая? — нарочито спокойно произнес муж. — Да еще и осмеливаешься меня в чем-то упрекать?

— Скажи, это правда? — не сдавалась Элизабет. — Майк твой сын?

— Да. — Ни один мускул не дрогнул на холеном лице.

— И ты продал собственного сына?

— А что тут такого? Дети наследуют статус матери. Люси — моя рабыня, ее отродье — тоже, а я не делаю поблажек никому из моих рабов.

— Но это же твой ребенок! — вскричала Элизабет, в попытке достучаться до его совести.

— Ты вздумала читать мне мораль? — На лице Джеймса заиграла циничная усмешка. — Так вот, дорогая, знай, Майк — далеко не первый щенок, зачатый от моего семени, которого я продаю. За мулатов дают хорошую цену, так что заделывать сосунков черным девкам — выгодное занятие.