— Ты чудовище! — пробормотала Элизабет, чувствуя, как, несмотря на жару, по телу пробегает озноб.

Джеймс пожал плечами.

— Я всего лишь забочусь о процветании «Персиковой долины», — невозмутимо заявил он. — Чтобы дети, которых мне родишь ты, ни в чем не нуждались.

Элизабет исподлобья глядела на него, не зная, что на это сказать, а он глумливо продолжил:

— Не волнуйся, дорогая, твоих отпрысков я не продам. Даю тебе слово.

— Вот уж спасибо, утешил, — буркнула она.

— Жду тебя к завтраку. Не опаздывай.

Когда он вышел из спальни, Элизабет села на край кровати и закрыла руками лицо. Боже, какой цинизм! Плодить детей и продавать их как поросят. Какой позор!

Она тяжело поднялась и позвонила в колокольчик, вызывая служанку. Интересно, видела ли Анна, как Джеймс продал Майка работорговцу? Скорей всего да: прислуга вчера подсматривала изо всех щелей.

И действительно, едва Элизабет уселась на пуфик, и черепаховый гребень коснулся ее волос, как Анна сокрушенно покачала головой.

— Жуть какая, мадам! — запричитала она. — У меня вчера чуть сердце не разорвалось. Ну как можно было отнять ребенка у матери?

Гадость совершил Джеймс, но стыдно стало Элизабет. Да, она старалась это предотвратить, но ничего не вышло. Может, недостаточно старалась?

— Ты права, это было ужасно, — вздохнула она.

— А вы слыхали, что эта негритянка ляпнула вашему мужу? — не унималась Анна. — Будто бы мальчишка — его сын.

— Слыхала, — сухо ответила Элизабет.

Обсуждать это со служанкой совершенно не хотелось. Элизабет почему-то казалось, что все потешаются над ней из-за того, что она имела глупость выйти замуж за такого подлеца.

Желая поскорее сменить тему, она заметила как бы невзначай:

— Я только одного не пойму. Зачем Джеймсу понадобился этот новый негр?

— Так ясно, зачем, — отозвалась Анна. — Прислуга вчера весь день об этом судачила.

— Да ну? — Элизабет пытливо взглянула на ее отражение. — И что же они говорят?

— Этот негр, Самсон, вроде как хорошо разбирается в лошадях. А конюх вашего мужа как раз недавно сбежал. Помните того бедолагу, которого загрызли собаки?

Элизабет недоверчиво хмыкнула.

— Лишь поэтому? Неужели конюх такая редкость в этих краях? Мне кажется, должно быть что-то еще. Джеймс так отчаянно торговался.

— Знаете, мэм, — служанка понизила тон. — Думаю, тут дело еще в бывшем хозяине этого негра.

— Ага… — Элизабет наморщила лоб. — И что же с ним не так?

— Говорят, ваш муж терпеть его не мог. Обзывал его «негролюбом» и этим, как его… абули… цистом. Этот мистер Бэйли вроде как выступал против рабства и собирался освободить своих рабов. Поговаривают, что на этой почве они с мистером Фаулером и повздорили. Дело дошло до дуэли, и ваш супруг его застрелил.

— Да ты что! — ахнула Элизабет. — Джеймс застрелил человека?

— Так говорят, мэм. А самое забавное, этот Самсон был секундантом своего господина.

— Как это? Разве раб может быть секундантом?

— Выходит, что да. Как я поняла, Самсон и этот мистер Бэйли вместе росли. Говорят, они были не разлей вода и держались почти на равных.

— Думаешь, мой муж купил Самсона, чтобы на нем отыграться?

— Да кто его знает. — Анна пожала плечами. — Вы бы слышали, что Цезарь вчера выдал по этому поводу.

— И что же?

Анна прочистила горло и пробасила, подражая ворчливому голосу дворецкого:

— «Уж масса Джеймс-то собьет спесь с этого ниггера. А то больно этот черномазый о себе возомнил».

* * *

После завтрака Джеймс созвал всех на воскресную проповедь. Она проходила на лужайке за Большим Домом, неподалеку от хижин рабов. Элизабет и миссис Фаулер сидели в принесенных с террасы плетеных креслах. Вокруг собрались надзиратели и домашняя челядь, а полевые негры, сегодня освобожденные от работ, выстроились на траве.

Навскидку Элизабет насчитала около сотни рабов. Они были в грубой, застиранной одежде, но выглядели довольно опрятно — явно принарядились по случаю выходного дня. Мужчины надели соломенные шляпы, а женщины повязали на манер тюрбанов цветные платки.

Джеймс в белоснежной плоеной сорочке, бежевых бриджах и светлом сюртуке расхаживал по лужайке с евангелием в руках. Раскрыв книгу, он благоговейно снял шляпу, всем своим видом выказывая благочестие и кротость.

— Соберитесь вокруг меня, овечки мои! — словно заправский пастырь произнес он, вальяжно приближаясь к рабам.

Те сгрудились теснее, не поднимая голов.

Джеймс прочистил горло, пролистнул несколько страниц и начал торжественно вещать:

— Рабы, под игом находящиеся, должны почитать господ своих достойными всякой чести, дабы не было хулы на имя Божие и учение.

Он выдержал эффектную паузу и обвел глазами паству. Негры стояли понурившись и исподлобья зыркали на него. Никто не проронил ни слова, и Джеймс продолжил:

— Те, которые имеют господами верных, не должны обращаться с ними небрежно, потому что они братья; но тем более должны служить им, что они верные и возлюбленные и благодетельствуют им. Учись сему и увещевай, почитать господ своих достойными всякой чести.

Он заливался соловьем, призывая рабов к послушанию, и скоро Элизабет совсем утратила нить в его запутанных речах. Святая Библия, кнут, надсмотрщики, кандалы — все средства хороши, чтобы заставить несчастных людей с утра до ночи горбатиться на господ. Одурманить, облапошить, запугать — лишь бы ни проблеска мысли о справедливости и свободе не промелькнуло в их курчавых головах.

Скользя взором по толпе, Элизабет заметила в ней Самсона. Он был единственным из всех рабов, кто посмел не опустить головы. Когда их взгляды встретились, он отвел глаза не сразу, а лишь через пару секунд. Элизабет ощутила, как к щекам приливает кровь, и усиленно замахала на себя веером.

«Уж масса Джеймс-то собьет спесь с этого ниггера», — пришло ей на ум.

Она украдкой посмотрела на мужа. Тот продолжал нараспев зачитывать строки из евангелия:

— Слуги, со всяким страхом повинуйтесь господам, не только добрым и кротким, но и суровым. Ибо то угодно Богу, если кто, помышляя о Боге, переносит скорби, страдая несправедливо.

«Почему Бог такой кровожадный? Разве он не должен быть против несправедливости и страданий? — мелькнула крамольная мысль, но Элизабет тут же отогнала ее привычным: — Неисповедимы пути Господни».

— Ибо что за похвала, если вы терпите, когда вас бьют за проступки? — увещевал Джеймс. — Но если, делая добро и страдая, терпите, это угодно Богу. Ибо вы к тому призваны, потому что и Христос пострадал за нас, оставив нам пример, дабы мы шли по следам Его.

Все слушали его в почтительном молчании, но неожиданно в толпе рабов раздался всхлип. Джеймс осекся, и все уставились на нарушительницу спокойствия. Ею оказалась Люси — рабыня, у которой вчера отобрали ребенка. Ее щеки блестели от слез, а грудь сотрясалась от рыданий.

— В чем дело? — недовольно закудахтала свекровь. — Мистер Браун, утихомирьте эту негритянку!

— Будет сделано, мэм, — ухмыльнулся тот.

Он направился к плачущей Люси, вынимая из-за пояса кнут.

Окружавшие ее негры отшатнулись, оставив ее одну. Лишь Самсон не двинулся с места. Он стоял рядом и хмуро смотрел на приближающегося Брауна.

— Закрой пасть, черномазая тварь! — рявкнул управляющий и щелкнул кнутом в воздухе прямо у нее перед лицом.

Люси завыла еще громче, а Браун принялся неспешно раскручивать кнут над головой. Элизабет заметила, что Самсон весь подобрался, как хищник перед прыжком…

— Мистер Браун! — выпалила она. — Прекратите!

Надзиратель замер, посмотрел на нее, затем перевел взгляд на хозяина.

— Джеймс! — Элизабет повернулась к супругу. — Прошу тебя, давай хотя бы в воскресенье не будем устраивать балаган!

На лице мужа заиграла издевательская ухмылка.

— Ну что ж, раз ты просишь… — Он махнул рукой управляющему. — Оставь ее Билл. Побереги силы. Они тебе сегодня еще понадобятся.

— Ты у меня еще попляшешь, черномазая! — Надзиратель замахнулся на Люси, но не ударил ее, а принялся сворачивать кнут. — Что уставился, образина? — ощерился он на Самсона, который не спускал с него глаз.