— Бабушке стало плохо, у нее прихватило сердце. Я вызвала ей скорую помощь и звонила тебе несколько раз. Адель, твоя бабушка умерла в карете скорой помощи.

Меня словно ударили кулаком по груди, потому что воздух в легких закончился, а я больше не могу вздохнуть. Пытаюсь сделать очередной вдох, насильно заставляя свой рот жадно хватать кислород, но ничего не выходит. Ноги подкашиваются, и я падаю на рядом стоящую подставку для обуви.

— Нет… Нет…. Нет, — я кричу, но совсем себя не слышу. От моих криков тетя Света испугано вздрагивает, но уже в следующую секунду накрывает своими руками мою голову. — Я не верю. Не верю. Не верю. Где она? Она сейчас на кухне. Или… Или она гуляет с Матвеем. Скажите мне, где она?!

— Адель… Твоей бабушки больше нет…

И когда осознание действительности постепенно приходит ко мне, я чувствую поступающую к горлу тошноту и мигание черных мушек перед глазами. Мгновение… И я падаю в небытие.

Бывают моменты, когда жизнь показывает тебе свое настоящее лицо. И не всегда оно веселое и радостное. Сколько себя помню, судьба всегда указывала мне на мое место. В детстве, когда был период гастролей по стране, каждая из учениц балетного лицея надеялась, что выберут именно ее на главную роль. И вот ты проводишь по восемь часов в балетном классе, тянешь свои ноги, потому что твоя растяжка недостаточно хороша для соло, сидишь на многочисленных диетах и только попробуй не пройти мимо ароматной пекарни у дома. Ты стоишь, твои ноги гудят от сотни выполненных Шанжман де пье, в голове, словно заклинившая пластинка, звучит музыка Чайковского, а волнение в груди начинает набирать обороты, потому что сейчас назовут имя счастливицы, которая будет удостоена чести выступать сольно на гастрольных сценах. Барабанная дробь… И не ты. Снова не ты. И в голове двенадцатилетний девочки эхом повторяется «Не ты. Опять не ты. Ты делаешь недостаточно. Твой Эшаппе недостаточно хорош.» Молча разворачиваешься и уходишь, нет не домой, обратно в зал, отрабатывать до идеала свой Эшаппе.

Ты стоишь на городском кладбище, облученная во все черное, как назло на твою голову льется ледяной дождь, будто тебе мало боли, мало страданий. Смотришь на красный бархатный гроб, который закидывают черной землей, и понимаешь, а ведь там лежат твои родители, уже остывшие и мертвые. Ты даже не успела посмотреть на них, ведь их тела были так страшно изувечены в этой ужасной аварии, что гроб запретили открывать. Слез больше нет. Есть вселенская ненависть к несправедливости жизни. Поднимаешь голову вверх и смотришь на хмурое небо, именно туда, откуда льется этот гадкий дождь и откуда тебе посылаются все препятствия и упущения. Думаешь «За что?», а потом и вовсе произносишь посиневшими губами «Почему я?». Наивно ожидаешь ответа, что все пройдет, что так нужно, что ты ни в чем не виновата и ничего этого не заслуживаешь. Но вокруг тишина и только тихий плач твоей бабушки и давящая скорбь кладбища разрывает гробовую тишину.

Вспоминаешь последний совместный вечер: ты листаешь скучные телепередачи в надежде попасть на остросюжетный боевик или слезливую мелодраму. Рядом сидит мама, ты на нее совсем не смотришь, но чувствуешь всеми рецепторами кожи исходящее от нее тепло и наивно полагаешь, что она всегда будет рядом. Думаешь: «Поцелую маму на ночь потом, может быть завтра, схожу с ней по магазинам на следующей неделе, посмотрим вместе фильм на будущих выходных». Завтра наступает, а мамы нет. И остается неотданный поцелуй, некупленные вещи, непросмотренный фильм. Так бывает. Не со всеми, но бывает. Мимо пробегает твой младший братик, совсем еще крошка, только научился говорить. Подходит к маме и обнимает ее своими тонкими ручонками, что есть мочи.

— Мамуль, ты так сладко пахнешь! Как булочки, которые ты готовишь.

— Правда?

Мама поднимает на руки Матвея, они оба начинают резко смеяться, и ты оборачиваешься. Они так похожи: у Матвея такие же, как и у нее волосы цвета жженой пшеницы, только улыбка у него папина. Ты вскрикиваешь «А я?» и присоединяешься к ним. Нежные мамины губы целуют тебя в лоб и прижимают к груди так сильно, что ты можешь услышать ровный стук ее сердца.

— Папа!

Раздается звук пощелкивающегося замка и это значит, что время пять часов вечера и папа вернулся с работы. У вас вошло в традицию встречать его всей семьей. Вы проходите в прихожую и видите, как отец уже снимает обувь, к которой, как на зло, прилип белый снег.

— Привет, семья! — папа не изменяет себе и произносит излюбленную фразу.

Мама подходит к отцу и нежно целует его в щеку. Именно в этот момент ты понимаешь, что это и есть проявление истинной любви. Без всяких громких речей и импульсивных поступков. Аккуратный поцелуй в конце дня — этого достаточно.

— Привет, пап…

— Здравствуй, моя красавица.

Теплые мужские руки обнимают тебя за плечи, и ты чувствуешь морозную свежесть улицы, исходящую от одежды и теплоту его кожи. Смотрит на тебя по-особенному, ведь ты — его точная копия и за это он любит тебя чуточку больше.

— Хорошие новости, сегодня приобрел билеты. Через пару месяцев летим на море!

Матвей начинает прыгать от счастья и громко хлопать в ладоши, улыбка озаряет лицо мамы и она начинает подробно спрашивать отца об этой внезапной новости. И ты думаешь, как же будет здорово: горячий песок, соленое море, загорелая кожа. Только это все не наступит никогда, билеты прогорят, и вместо долгожданного отпуска со всей семьей ты вынуждена будешь выбирать гроб для родителей и до конца жизни согревать свое застывшее сердце воспоминаниями минувшего прошлого.

История повторяется. Во второй раз. Твою холодную кожу терзает ледяной ветер, пряди разлетаются в разные стороны, но тебе все равно, ты продолжаешь смотреть на металлический крест, цветастые венки и темную изгородь. Там под грудой холодной, тяжелой и мертвой землей лежит бабушка.

Стараюсь верить в то, что все будет хорошо. Но, как бы я ни храбрилась, от страха у меня земля уходит из-под ног, и я остро ощущаю свое бессилие перед тем, что приготовила для меня судьба.

Бабушка просила не тосковать по ней, когда это случится. Она бы хотела, чтобы я твердо шла вперед, не оглядываясь по сторонам. Бабушка говорила, что она рано или поздно покинет нас и тогда мне придется одной сражаться за свое существование и защищать Матвея. Но почему она не сказал, что это произойдет так скоро?

Чьи-то руки аккуратно ложатся мне на плечи, и я оборачиваюсь. Роза. Несмотря на произошедшую ситуацию, она пришла поддержать меня. Была рядом все эти дни. Вытирала мне слезы и не давала впасть в депрессию.

— Все почти разошлись, пойдем домой?

Смотрю по сторонам — пусто. А разве здесь было много народу? Нет. Родственников нет. Пришли только наши соседи и мои друзья.

Перевожу взгляд чуть дальше и вижу знакомую иномарку. Тимур? Нет. Это не он. Он не знает о моей утрате. Он никогда меня не простит. За эти бессонные ночи, когда в каждом темном углу мне мерещился силуэт бабушки, я думала о том, как же сильно я могла ошибиться. Доказательства неоспоримые, но моя израненная душа нашептывала, что он не виноват. Он ничего не делал. Тимур никого не трогал. Но обернуть время вспять невозможно.

Тимур никогда не сможет уйти от меня, потому что из сердца никто не уходит. Физически это возможно, но не на уровне сердца. Те, кто в него допускается, навсегда в нем остаются. Возможна только перестановка мест, к примеру с первых рядов на дальние, но от этого суть не меняется: в сердце погостить невозможно, в нем остаются только на постоянное место жительства.

— Матвей, должно быть, соскучился по тебе.

— Ты иди. Я схожу к родителям.

— Но, Адель…

— Не переживай, я справлюсь.

Роза поджимает губы и коротко кивает. Приглаживает руками складки черного платья и уходит.

Иду по узкой тропинке городского кладбища. Эту дорогу я знаю наизусть. Прохожу прямо под длинными ветвями могучей ивы и убираю в сторону зеленые ветки. На лоб прилетает капля воды, говорят, это ива плачет. Плачет вместе со мной. Оплакивает моих родных. И когда, наконец, мои ноги останавливаются, а руки аккуратно ложатся на темно-синюю ограду, сердце впервые за долгое время успокаивается, а душа перестает кровоточить.