***

Этим утром я решила пройтись по постепенно оживляющемуся городу. На улице утренняя темнота, которая постепенно сменяется на зарю. Мне необходимо остаться одной, поэтому, несмотря на пронизывающую до костей утреннюю прохладу, я накинула капюшон и гуляла по городу, пока могла чувствовать свои ноги. Мне нужно было успокоиться и унять тревожные мысли, прежде чем возвращаться домой. Матвей все чувствует и я не хотела, чтобы он перенял мое паршивое самочувствие. Слова Тимура эхом раздавались в голове, как бы я не пыталась их заглушить. Если бы я знала, что последует за моим первым выходом на главную сцену, то ни за что бы на свете не согласилась подменять Энжел. Я могла бы предположить, что Тимур просто припугнул меня, но я уверена, что он не тот человек, который будет шутить или пускать свои слова на ветер.

Поэтому у меня два выхода: первый — уйти с этого чертова клуба и больше никогда его не вспоминать. В этом случае мне придется вернуться либо на вонючую кухню местной забегаловки мыть посуду, либо продолжать собираться цветы за копейки. И тогда моей семье вновь придется почувствовать горький вкус нищеты. Я только начала получать доход, который смог подарить нам шанс на лучшую жизнь. Второй вариант: завтра ночью, как ни в чем не бывало вернуться в клуб и позволить Тимуру взять то, что он хочет.

Домой я возвращаюсь ближе к девяти часам утра. Стоило мне открыть дверь, как мне навстречу бежит Матвей. Судя по тому, что он все еще одет в пижаму, он только проснулся.

— Адель! Адель! Бабушке плохо, я не знал, что делать. Принес ей воды, но она не пьет… — мой младший брат держит в маленькой дрожащей ручонке белый стакан с водой. Смотрит на меня оленьими глазками, наполненными страхом и тревогой.

Я, не снимая обувь, бегу в гостиную, надеясь там застать бабушку. Она сидит на диване, откинувшись на спинку и схватившись за сердце. Ее и так бледная кожа еще больше побелела, а губы отдают синеватым оттенком.

— Бабуля! Что случилось? — когда я подбегаю к ее осунувшейся фигуре, то замечаю в ее руке какой-то лист бумаги. Но не дождавшись ответа, бегу на кухню и быстрым рывком раскрываю верхний шкафчик. Достаю оттуда аптечку, и вы переворачиваю коробку верх дном, трясущимися руками пытаюсь отыскать нужное мне лекарство. Беру в руку коричневую баночку и также быстро возвращаюсь в гостиную.

Трясущимися руками наливаю прозрачную жидкость в стакан, смешивая ее с водой, и помогаю бабушке выпить. Кровь стучит в висках, вызывая ноющую головную боль. Приступ стенокардии у бабушки случается не в первый раз, благо, я знаю, что делать и какие лекарства давать. Когда у нее впервые прихватило сердце, мне было 16 лет, мы только похоронили родителей, и во время приступа я думала, что мне придется хоронить еще и бабушку.

— Как ты себя чувствуешь? Тебе полегчало? — я сижу напротив дивана и прижимаю к себе испуганного Матвейку.

— Уже лучше, дочка, лучше, — бабушка тяжело дышит и смотрит в потолок.

— Что случилось? Почему у тебя опять случился приступ?

— Пришел какой-то дядя и дал бабушке вон тот листок… — Матвейка выскакивает из моих рук и поднимает с пола небольшой лист бумаги, который бабушка уронила во время болей.

Я начинаю всматриваться в черные буквы и понимаю, что это квитанция. Какая еще квитанция? Я только недавно все оплатила. Вновь и вновь всматриваюсь в число с пятью нулями и не могу ничего понять.

— Что это такое? — я поднимаю глаза на лежащую на диване старушку и замечаю, что бабушка начинает тихо плакать, закрыв лицо морщинистой рукой.

— Прости меня, Адель. Ради Бога прости, — бабушка начинает всхлипывать, опять хватаясь за сердце.

— Тише, тише. Успокойся, бабуль. Просто скажи, что это все значит.

Бабушке требуется несколько минут, чтобы успокоится и наладить дыхание. Но для меня эти минуты казались вечностью, в голову лезли дурные мысли и возможные варианты их решения.

— Ты же знаешь, как дорого нам обошлись похороны ваших родителей, а у меня и так было много кредитов. Пенсия маленькая, ее едва хватало, чтобы погасить коммунальные счета. А тут вы с Матвейкой, сиротинушки мои. Вот я и не оплачивала кредиты и ипотеку вовремя, все думала потом само как-нибудь рассосётся. А тут квитанция… Задолженность у нас 800 000. Если не оплатить в течение месяца, квартиру у нас заберут.

— Бабушка… Как же так? — я встаю на ноги и злополучный лист бумаги выпадает из моих рук. Матвей подрывается с места, поднимает с пола выпавшую из моих рук квитанцию и боязливо прижимает к телу, словно эта бумага — самое дорогое, что у него есть. Я совсем не чувствую ног, у меня перехватило дыхание. В голове не укладывается. Сколько бабушка сказал? Восемьсот тысяч? Да мне за год столько не заработать. В голове лихорадочно бьется фраза «у нас отнимут квартиру», «мы окажемся на улице», «нам негде будет жить». Что же делать? Что нам делать? Что мне делать?

— Прости меня, Адель, прости. Родителей твоих не уберегла и вас погубила, — бабушка вновь начинает захлебываться слезами. Матвей подбегает к ней и накрывает ее лицо своими тонкими ручонками, прижимая ее содрогающуюся голову к своему телу. Такой маленький, а уже мужчина. Видит, как мы плачем, но сам не подает духом.

Я вытираю глаза до того, как по щекам потекут горькие слезы. После смерти мамы и папы я обещала себе больше не плакать. Обещала ведь.

Закоченевшими ногами плетусь в ванную комнату, поворачиваю до предела смеситель, и холодная вода начинает литься из крана, забрызгивая все вокруг. Больше себя не сдерживаю, позволяю накопившимся эмоциям со слезами выйти из меня. Позволяю тяжести прошедших дней пожирать мою душу, отравляя разум. Красные купюры в моих трусах, удар Энжел, домогательство Тимура, счет на восемьсот тысяч — сегодня произошло слишком много плохого и я больше не в силах это выдержать

Я всегда подавала большие надежды. Росла послушным и внимательным ребенком. Рано начала читать и считать. В шесть лет мама отвела меня в подготовительную группу хореографического лицея, и с и тех пор началась моя творческая жизнь. Двенадцать лет подряд я мечтала стать профессиональной балериной. Судя по словам педагогов, у меня действительно был талант. Насчет таланта я не знаю, но зато отчетливо помню изнурительные многочасовые тренировки. Нас, будучи маленькими детьми, тянули так, что мы кричали и рвались к маме от боли. Постоянные диеты и не Дай Бог ты поправишься на 500 грамм, тебя тут же выкинут из концертной программы и обзовут безвольной коровой.

«Держи осанку, Адель!»; «Тяни носок, Адель!»; «Ты делаешь недостаточно, Адель!» — жесткий голос хореографа раз за разом звучал в моей голове и после этого следовал несильный удар указкой по пояснице. Жестоко? Ничуть. Только благодаря таким порой жестким и суровым требованиям мне удалось добиться успеха. Многолетняя боль во всем теле, ограничения в еде, отсутствия свободного времени, изрезанные в мясо ступни — все это меркло, стоило мне выйти на сцену. О, как же я любила это благородное чувство. Натянутая струной, грациозная, утонченная ты исполняешь кабриоль или эшаппе, и получаешь заслуженные восторженные овации. Мне даже однажды дали сольную роль в программе «Жизель». Как я была счастлива в те времена, мною гордилась вся семья.

Все изменилось, когда я должна была поступать в балетную академию. Моя мечта выступать в Большом театре вдребезги разбилась на мелкие острые осколки точно также, как и вся моя жизнь. Родители погибли в автокатастрофе по вине пьяного мужчины, который был за рулем грузового автомобиля. У них не было шансов, машина была всмятку, тела родителей собирали по частям. С тех пор я ненавижу запах алкоголя. Именно в ту трагичную ночь мне пришлось навсегда забыть про слезы и слабость, засунуть свои мечты и амбиции куда подальше и взять на себя ответственность за воспитание младшего брата и уход за больной бабушкой. Два года подряд я вертелась как могла: бросила школу, не доучившись пару месяцев до выпуска, корячилась на двух работах лишь бы свести концы с концами. Так продолжалось до того момента, пока Рома не подбросил мне вакансию в клубе «Рrovocateur». Так я и оказалась здесь.