— Кто такой Владыка? И для чего меня пробивать? Я что похожа на преступницу?

— Мне так нравится твоя наивность, принцесса. В нашем мире всегда нужно быть начеку. Вдруг тебя послал один из конкурентов нашего заведения.

— Ясно. Кто такой Владыка?

Лицо Эрика меняется за секунду. От прежнего энтузиазма и улыбки ничего не остается, кроме серьезного взгляда и лихорадочно сжимающихся губ.

— Это я так называю Тимура Азатовича. Не дай Боже, если он об этом узнает. Это владелец нашего клуба. Тот самый, об которого ты стукнулась в коридоре. С ним шутки не шути, поняла, девочка? Он здесь самый главный. Одно неверное слово и твой труп найдут под мостом, — Эрик начинает оглядываться по сторонам, как будто в его кабинете кроме нас кто-то еще есть. — Если честно, я его ужасно боюсь.

От его рассказа мне становится не по себе и создается впечатление, что Тимур стоит позади меня. Я вспоминаю его тяжелый взгляд, и по позвоночнику пробегают мурашки. Резко оборачиваюсь, будто он действительно может стоять сзади. Мне хватило пару минут и несколько его пренебрежительных фраз, чтобы понять сущность этого человека.

— А кто такой Даян?

— Это его друг, по совместительству второй владелец нашего клуба, — Эрик расслабляется, откидывается на спинку стула и уже более спокойным тоном продолжает: —Он тоже важный человек, но не такой, как Тимур Азатович. Постарайся быть тише воды и ниже травы и проблем у тебя не будет.

— Ясно. Молчать и выполнять свою работу. Поняла.

— И последнее, Адель, — Эрик наклоняется ко мне, заставив меня сконцентрировать все внимание на его словах. Его голос становится намного тише, его слова пропитываются шепотом и серьезностью. — Все, что происходит в этом клубе, должно оставаться в этом клубе. Это закон.

— Адель! Адель пришла!

В коридоре слышится звонкий голос ребенка. На фоне играет старая музыка из пыльного и сломанного магнитофона. В квартире приятно пахнет свежеиспеченными пирожками с яблоками, а меня обхватывают тоненькие детские ручки.

— Привет, малыш, как твои дела?

Маленькая головка русых волос дергается, Матвей ослабляет свою хватку, поднимает голову и на меня устремляются большие зеленые глаза.

— Все хорошо. Только что доделал прописи. У меня получилась такая красивая буква Б, хочешь покажу? — Матвей начинает прыгать и расплывается в беззубой улыбке.

— Давай, мне очень интересно.

Я улыбаюсь младшему брату и снимаю темную обувь. Матвей убегает в комнату, а в коридоре появляется бабушка.

— Как дела, внучка? Как все прошло? Тебя приняли?

Пока я вешала джинсовку на темный крючок обшарпанного шкафа, бабушка сложила ладони вместе и поднесла их к подбородку. Ее голова замотана в белый цветастый платок, из которого торчат седые пряди волос. На ней ее любимый изношенный голубой халат, а на ногах темные шерстяные носки собственного вязания.

— Да, бабуль, меня взяли, — я начинаю улыбаться. Бабушка с громким выдохом опускает напряженные плечи и начинает улыбаться, отчего морщинок на ее лице становится больше. — Ты больше можешь не переживать. Теперь у нас будут деньги.

— Смотри, Адель, смотри! Красиво?

В комнату вбегает босоногий Матвейка и протягивает мне тоненькую тетрадку. Я открываю ее и вижу множество корявых букв, который мой братик усердно выводил и пытался соединить в слова.

— Как красиво, Матвей! У тебя так здорово получилось! Ты такой умничка, — я поднимаю брата на руки и начинаю целовать в пухлые щеки. Матвей начинает хохотать, а бабушка делает ему замечание, что он опять снял носки. Я заставляю младшего брата все-таки надеть носочки и мы все вместе идем на кухню.

— Как я люблю твои пирожки с яблоком, Ба! — я сажусь за стол и подгибаю край порванной скатерти. Мысленно делаю себе напоминание, что с первой зарплатой нужно обновить все на кухне: заменить сколотые чашки, отдать тюль в химчистку, купить новую скатерть.

— Поверить не могу, что тебя взяли, Адель! Там правда так хорошо платят?

— Говорят, что да. По крайней мере больше, чем если бы я продолжала варить кофе в кафе через улицу.

— Но работа официанткой, такой изнурительный труд! Я буду переживать за тебя. Антонина говорит, что к ее внучке приставали пьяный мужчины, когда та работала в баре. Вдруг с тобой случаться ужасные вещи, Адель! Твоя безопасность ни стоит никаких денег!

Анна Александровна, моя бабушка, разворачивается и ставит на стол тарелку, доверху наполненную выпечкой. Ее усталые и грустные глаза наполняются слезами, а морщинистый подбородок начинает подрагивать.

Как сказать человеку, который сорок лет проработал учителем русского языка, что ее внучка будет танцевать на пилоне перед богатыми мужиками? Никак. Поэтому я и выдумала миф о несуществующей работе официантки. Пусть будет думать, что я лишь разношу подносы с едой, а не показываю свое тело за деньги.

— Бабуль, перестань. Ничего со мной не случится. Это хорошее заведение, в котором есть охрана. Тебе не о чем беспокоится. Ты же знаешь, как много времени и сил уходило на утреннюю работу в кофейне, а по вечерам на собирание цветов в местном цветочном магазине. А здесь график удобный, к тому же, в ночную смену платят больше.

— Ой, девочка моя, ты не должна работать на износ в свои прекрасные годы. Прости меня, что тебе приходится жертвовать своей юностью, — каждый раз, когда бабушка видела, как я приходила с очередной изнуряющей смены, валилась с ног и засыпала на ходу, она начинала громко плакать и извинятся передо мной. — Я такая старая стала, что даже выйти в магазин мне стало не под силу. А сколько денег уходит на мои лекарства? Ну разве прокормишь вас с Матвейкой на мою крохотную пенсию?

Я подхожу к сгорбившейся тонюсенькой фигурки бабушки и накрываю ее плечи своими ладонями, прижимаясь щекой к ее голове. В нос проникает знакомый запах мыла, выпечки и благородной старости. Матвей, который все это время внимательно нас слушал, быстро прожевывает откусанный кусок пирожка, и подбегает к нам, накрывая своими маленькими ручками наши тела. Бабушка начинает улыбаться и кладет свою сморщенную ладонь поверх наших рук.

— Я выросту и куплю большой-большой дом. Адель не будет больше работать и приходить поздно ночью. А ты, бабушка, больше не будешь плакать.

Я начинаю улыбаться и пытаюсь заткнуть вновь изъязвленную рану в сердце, прижимаю макушку брата к себе, чтобы он не видел, как на моих глазах выступают слезы.

* * *

Я стою уже примерно минут десять, как вкопанная. Изумленно смотрю на обстановку вокруг, поражаясь каждой детали интерьера. Потолок ночного клуба состоит из множества светодиодных фиолетовых треугольников, которые собираются в симметричные узоры. Чуть дальше, ближе к VIP-зоне, с потолка начинают свисать разноцветные светильники, которые к центру собираются в красивую спираль. Множество белых кожаных полукруглых диванчиков в специальных зонах для отдыха, отдаленных от танц-пола. Огромная вышка диджея, его рабочий пульт с множеством кнопок, огромные колонки. Уверена, это оборудование стоит несколько миллионов. В центре, у главной стены, небольшая сцена, посередине которой расположен металлический шест. По всей площади заведения множество золотых клеток, находящихся на разных уровнях высоты. Эти клетки для танцовщиц, которых в этом месте принято называть пташками. Но больше всего меня поразил огромный бар, который протягивался вдоль всей стены, а масштабы здесь не малые. И при всем этом, здесь нет ритмичной музыки, не все светильники и софиты работают, нет танцующей толпы и элиты нашего города.

— Молодой человек, вы не видели такого симпатичного парня с темными волосами и вечно хмурым выражением лица? — я облокачиваюсь на гладкую поверхность барной стайки и смотрю на спину парня, обтянутой черной футболкой.

Парень сначала хмурится и медленно оборачивается, чтобы увидеть источник звука. Но увидев меня, поперечная складка на его лбу разглаживается, и он поднимает правый уголок рта.