Эта огромная дикая равнина напоминала один из многочисленных затерянных миров Империала. Зеленые высокие травы покрывали ее от края до края, ограниченные с одной стороны неприступной стеной темного леса, а с другой — небольшой рекой, за которой уже начинались горы.

Ночь.

На бледном небе красовалась яркая большая луна, мягко освещая всю равнину своим призрачным серебром. Именно в такие ночи последователи культа «Адриссель»[1] устраивали свои полные мистики и чарующей красоты ритуалы, но здесь уже множество веков не появлялось ни единого разумного существа.

Весна всецело вступала в свои права, все буквально насыщалось живительными силами, предвкушая свой летний расцвет. В тихой реке плескалась нерестящаяся рыба, роились в брачном танце тучи насекомых, за которыми в свою очередь охотились летучие мыши и ночные птицы. Лишь один огромный олень, гордо запрокинув голову с короной ветвистых рогов, задумчиво стоял у кромки леса, пережевывая молодую траву.

Потерянный уголок девственной природы.

Эта картина завораживала, но вовсе не навевала умиротворения. Любой достаточно цепкий взгляд мог заметить многочисленные причины для тревоги. Мир Империала воинственен и жесток, и тот, кто не проявлял достаточного внимания, имел все шансы плохо закончить свою жизнь. И это место не являлось исключением.

Нельзя было точно понять, близка опасность или нет, но, без сомнения, имелся повод для определенного рода размышлений. Например, тот же самый лес — молодой, буквально дышащий жизнью. Наверное, многие бы не заметили этого факта, но тем, кто хорошо знаком с лесом, как светлые эльфы, это сразу бросалось в глаза. В обычной жизни подобное просто невозможно, одни виды деревьев жили долго, другие — нет, одни росли быстро, другие медленно, образовывались буреломы и переплетения. Кто-то умирал, давая молодое потомство, кто-то рос много веков, колоссальным исполином уходя высоко в небо. Но здесь все оставалось в одной поре.

И камни, огромные глыбы на берегу реки, каждый величиной с горного великана, — они казались скрюченными в каком-то мучительном танце боли. Неведомая чудовищная сила смяла их, словно податливую мягкую глину, а потом, подумав, смяла еще раз, но уже по-другому, и, не удовлетворившись результатом, окончательно изувечила до неузнаваемости изначальных форм.

На этой равнине росла прекрасная молодая зеленая трава, но животные не спешили оценить ее вкус, словно опасаясь чего-то. Лишь одинокий могучий олень отважился выйти из леса на самый край изумрудного поля.

Все это дополнял белесый туман, медленно наползающий на равнину со стороны низин у реки. Сначала он достиг скорчившихся от боли камней, окутал их со всех сторон, а потом, словно немного подумав, поглотил целиком, скрыв в своем разрастающемся теле. В нем вроде не было ничего необычного, даже погода стояла достаточно прохладная для этого времени года, и появление тумана представлялось вполне нормальным явлением. И снова лишь очень придирчивый взгляд мог заметить странность в том, как постепенно затихали насекомые, как ночные птицы спешили улететь прочь от этого места. Живая природа сразу замирала при приближении тумана. Окажись здесь маг, неведомым способом попавший на эту богом забытую равнину, даже он не смог бы обнаружить ничего необычного в этом тумане, разве что самые зачатки, скорее даже едва уловимую тень чего-то непонятного и мистического. И то скорее лишь на уровне интуитивных ощущений. Туман представлялся вполне обычным, и уж точно не несущим в себе ни малейшей угрозы. Но живых существ не обманешь.

Они чувствовали Смерть, ее присутствие, и сердца их наполнялись страхом, а инстинкты вопили только об одном — поскорее отсюда уйти. Подальше от Смерти. Бежать!

А это весьма раздражало Таэма, хашша[2] Смерти, одного из самых засекреченных существ в мире Мертвых, особенно такого высокого ранга. Даже в Ромуле, ближнем военном совете при Регенте, о его существовании знали лишь единицы. Не говоря уже о большем.

Он владел искусством скрытности в совершенстве, как, наверное, никто другой, но даже это не могло помочь. Говорят, нежить лишена эмоций, присущих любому живому существу, но это лишь басни, придуманные Святой Инквизицией[3], в которые, впрочем, все слепо верили. И раздражительное состояние хашша в данный момент служило тому подтверждением. За многие десятилетия службы ему удалось отточить мастерство своего дела до предельных высот, но совершенства достичь удавалось все равно далеко не всегда.

С его точки зрения.

И данная операция не стала исключением. Какие бы меры ни принимались, Жизнь всегда будет ощущать присутствие Смерти, равно как и наоборот. Это заложено на генетическом уровне всех существ Империала. И хашш, конечно же, все прекрасно понимал, но смириться с этим не мог.

Задача, которую ему поставил повелитель, оказалась проста и непонятна одновременно, хотя Таэма последнее и не слишком беспокоило. Он привык исполнять приказы, сколь безумными и нелогичными они не выглядели бы на первый взгляд. В правильности такого подхода ему довелось убеждаться уже много раз, и никогда не возникало повода усомниться в гении повелителя. Заминировать «Прахом воли» безызвестную равнину, расположенную на задворках Светлого мира Империала, используя для этого Сеятелей Смерти, командиром которого хашш и являлся, казалось смехотворным делом. И пустым. Тратить такие огромные ресурсы, рискуя элитным подразделением, которому предстояло работать во враждебном мире на протяжении нескольких недель, для совершенно непонятной никому цели — разве не являлось это чистым безумием? Но повелитель отдал приказ, а значит, началась новая большая игра, подробностей которой еще никто не знал. И вряд ли его план кто-то сможет понять до самого последнего момента. Об этом опять же говорил многолетний опыт службы повелителю. Поэтому к поставленной задаче Таэм отнесся подобающе. Впрочем, как и всегда.

Самым сложным оказался путь к этой дикой равнине от точки выхода[4] в Светлом мире. Хашш просто не мог позволить себе расслабиться, убаюканный простотой задачи, и к цели его подразделение продвигалось с соблюдением всех мер безопасности. В своей долгой жизни он давно усвоил, что не бывает мелочей, и пренебрежение малым способно погубить даже самую легкую задачу. Более того, порой именно это самое малое и отделяло победу от поражения.

Таэм, как и все члены группы, принадлежал к древнему народу оэммаэ, населяющему Бледные горы в мире Смерти. Их многочисленные органы чувств открывали широкий диапазон возможностей для наблюдения и анализа внешней среды, которые он развил, как и все, что мог, до максимального совершенства. Недаром его имя на языке народа оэммаэ означало «максимальный». И сейчас Таэм не сомневался, что в радиусе десяти километров не было ни единого существа, представляющего для начавшегося решающего этапа операции любую, даже самую косвенную, угрозу.

Но даже нежить не покидало ощущение опасности, печать присутствия которой тяжелым грузом лежала на этом месте. Таэм это чувствовал и видел, но не мог понять причины тревоги. Он приказал Сеятелям применить свою природную магию и вызвать к жизни туман, казавшийся вполне естественным в этих условиях. Туман всегда являлся для них лучшим укрытием, безраздельно властвуя в родных Бледных горах. Оэммаэ жили в нем, охотились на своих жертв и снова скрывались, становясь его частью. Чтобы не вызвать ни малейшего подозрения, туман пустили со стороны низин, окружающих берега реки.

Вот только живая природа все равно чувствовала присутствие нежити, и этому не могла помочь никакая маскировка. Если бы Таэм обладал большей склонностью к философскому мышлению либо ученым складом ума, он, наверное, попытался бы понять, почему так происходит, а пока оставалось лишь в очередной раз раздражаться, видя, как все живое вокруг старается уйти подальше от затаившейся в растекающемся по равнине молоке нежити. Сеятели Смерти — оэммаэ — сами походили на сгустки тумана и имели соответствующую форму тела, за которую очень трудно зацепиться взглядом, но Жизнь чувствовала не зрением или слухом или другим известным способом. Она просто знала об их присутствии, и все живое инстинктивно, даже, может, не понимая этого, старалось уйти подальше от этого места.