Мы все прекрасно понимали, что, чтобы Рафаэль ни сделал своему отцу, Варгас старший не сможет отказаться от него, ибо он любит его и может показать это лишь только с помощью боли. За него я не беспокоился. Мы придем за ним, заберем своего друга и надерем задницу этому мудаку, посчитавшего себя здесь Богом.
Вздохнув, я перевел взгляд на другой квадратик, на котором виднелось изображение еще одного человека, сидящего возле окна и смотрящего в него. О, так он решил найти приют в бывшем кабинете бухгалтерии?
— Нам с тобой пока туда, — произнес вслух Харви.
Мы оба уставились на Альваро, сгорбившегося, плачущего, после чего натянули маски, вышли комнаты и выключили свет.
***
Зейн
Стоило нам спуститься по лестнице, как перед глазами тут же оказался длинный темный коридор, едва освещенный светом луны, сочившемся из окна, что находилось в самом конце. Темнота поглотила большую часть пространства, оставляя нас гадать о том, что же хранили эти стены, давно не видевшие здесь людей. Мне бы хотелось украдкой взглянуть на театр еще тогда, когда здесь теплилась жизнь, когда люди приходили сюда, чтобы получить удовольствие от просмотра постановок, пения оперных певиц, парящих движений балерин. Знали ли эти стены, что они окажутся заброшенными? Ненужными? Одинокими? Знали ли они, что их краска облупится, штукатурка спадет с потрескавшихся и протекших потолков, сорняки и грязь облепят пол и всякая разнообразная живность найдет здесь пристанище? Сколько знают эти стены? Сколько тайн хранят? Сколько разбитых судеб похоронено здесь? Сколько счастливых воспоминаний сохранили они? Помнят ли они тех, кто здесь выступал, тех, кто посещал этот театр, тех, кто отдал жизнь, поддерживая его?
Эти вопросы роились в моей голове, пока мы с Темплом осторожно ступали по стеклу разбитых бутылок, остаткам потолка, платьев, шляп, костюмов. Я не решился достать фонарик, опасаясь тех людей, что патрулируют здание, и потому не мог разглядеть историю, не мог запомнить все то, что стало бы потом пищей для моих размышлений в одинокие, холодные ночи, что погружают меня во мрак моего прошлого. Есть вещи, о которых невозможно забыть, которые невозможно простить. Я бы хотел…Но я не мог.
Рука друга легла на мое плечо, заставив остановиться. Я повернулся к нему, не понимая, чего он хочет, и тогда Темпл снял маску, глядя на меня и побуждая сделать то же самое. И я сдался.
— Что-то не так? — прошептал я, прислушиваясь к шорохам, которые издавали бегающие туда-сюда крысы.
Я избегал взгляда Темпла, который пытался прочесть меня по глазам, узнать, что же творится там, внутри, но мне не удалось отделаться от него, так как рука Темпла легла на мое лицо, отчего я вздрогнул и все же посмотрел, едва улавливая в темноте черты лица своего друга.
— Ты не виноват, — вдруг произнес Темпл, и я ошеломленно открыл рот, не понимая, как ему удалось понять, какие мысли крутились в моей голове. Я попытался отвернуться, но он не позволил сделать этого: — Прекрати винить себя в том, чего ты не хотел. Не по твоей воле случилось, что она оказалась там, в тот момент, когда ты испугался и…
Темпл не смог выговорить это, поэтому я продолжил вместо него:
— … убил ее, — мой голос был полон горечи и ненависти к самому себе. Несмотря на то, что было темно, я все же увидел, как Темпл на несколько секунд опустил глаза, подбирая слова. — Не утруждайся, друг. Я убийца, забравший жизнь невинного человека, кровь которого всегда будет на моих руках. Это не будет зависеть ни от страданий, которые я испытываю на протяжении этих шести лет, ни от того, что я каждый день молю ее о прощении, не зная, слышит ли она меня на небесах или нет…
О Аллах, лучше не надо было начинать весь этот разговор. Я отвернулся от от Темпла и прежде, чем нацепить маску, сказал:
— Нам нельзя терять время. Пойдем.
Я сделал несколько шагов вперед и остановился, не услышав Темпла, который остался на своем месте.
— Ты не виноват, — повторил он, и я зажмурился, когда перед глазами пронеслась сцена той роковой ночи. Темпл подошел ближе, обхватил меня за плечи, стал трясти. — Ты съедаешь себя изнутри, губишь, не позволяешь себе жить, виня себя в том, в чем ты не виноват, в том, что ты изменить уже не можешь. Ты никогда никого не обижал. Ты единственный человек, который никогда никого не обижал, никогда не говорил тех слов, что могут ранить. Ты всегда добивался своего лаской и добрыми словами, — он положил руку на мою грудь. — В твоем сердце так много любви, так много доброты, и все это ты отдаешь другим людям, когда на самом деле в тебе находится тот самый человек, который изголодался по теплу и пониманию. Почему ты обвиняешь его в том, чего он делать не хотел? Почему не даешь ему нормально жить после стольких лет страданий, после стольких лет сожалений и произнесенных Богу просьб о прощении? Ты взял ее ребенка на воспитание, относишься к нему как к своему собственному, заботясь, наставляя и позволяя ему довольствоваться всеми благами мира. Ты содержишь ее родителей, помог ее брату открыть свое дело. Чего ты еще хочешь от себя? Ты выстрелил в нее случайно, испугавшись, когда она выбежала нам навстречу в том лесу, где было полно бойцов наших отцов, получивших приказ убить нас. Это была случайность.
Я открыл глаза, не пытаясь стереть слезу, катящуюся по моей щеке. Черные застывшие глаза, губы в форме буквы "О", последний рывок ее груди — это все, что я видел сейчас перед собой. Словно она мертвая лежала сейчас перед мной.
— Я хотел бы оказаться на ее месте, — горько прошептал я. — Я хотел бы, чтобы она была жива, чтобы ее сын познал материнскую любовь, чтобы она прожила счастливую жизнь и умерла от старости, а не от моей пули, застрявшей в ее груди…
Мой голос сорвался, и я умолк, прикусив кулак, что сдерживал рыдания. Я не мог пережить ту ночь, не мог забыть те воспоминания о ней, когда она умерла от моей руки. Не мог. Они мучали меня, доводили до отчаяния и желания забыться глубоким беспробудным сном, чтобы больше никогда не чувствовать ту боль за нее, что навеки поселилась в груди. Лишь только Лео, ее сын, которого я забрал к себе, прогонял тьму из моей жизни, когда был рядом, когда я слышал его голос и видел счастливую улыбку на лице. Его звонкий смех прозвучал в голове, и мне стало так хорошо, что слезы перестали течь по щекам.
Темпл подошел ко мне и крепко обнял. Я вцепился в него, будто за спасательный круг, и позволил себе на несколько минут расслабиться, закрыть глаза и перенестись в деревню к бабушке, которая каждое утро пекла для меня симит и заваривала вкусный чай в самоваре. Там, в далеком детстве, лишенном горечи взрослой жизни, я был счастлив. Я бегал по зеленой траве с моими двоюродными братьями, грелся в лучах солнца и семенил за дедом на пастбище, слушая, с какой любовью он говорит о своих коровах и баранах, мирно жующих траву. Но это время прошло. И я больше никогда не почувствую себя счастливым. Пора с этим смириться.
Окунувшись в суровую реальность, я отстранился от Темпла, натянул маску и подошел к окну, незаметно спрятавшись в тени его угла. Осмотрев через стекло территорию и не заметив каких-либо движений, я тихонько отрыл створку, глянул на Темпла, кивая головой в сторону леса и, переступив раму, ступил на мокрую от дождя землю, вдыхая свежий воздух и аромат мокрой травы. Темпл последовал за мной. Мы вышли с той стороны, где был небольшой лес, что вел к шоссе, который соединял это место с Хейтфордом.
— Как ты планируешь связаться со своими людьми? — спросил Темпл.
— Удивительно, что ты этот вопрос задаешь мне только сейчас, — усмехнулся я. — У меня есть свои методы. А теперь закрой рот и делай вид, что патрулируешь территорию, — сказав это, я схватил камень с земли и попросил Темпла снять маску. Ударив по ней и своей так, чтобы на черном пластике остались сильно заметные трещины, я протянул вещь обратно другу. Предвосхищая все вопросы, я тут же произнес: — Это для того, чтобы мы могли отличить друг друга от бойцов Варгаса.
