— Спасибо.

— За что?

Виктор вопросительно поднял брови.

— Мне стало легче оттого, что я знаю, что не одна страдаю в этом аду.

Он засмеялся.

— Да, вариться в этом котле в одиночестве было бы самым ужасным наказанием.

Мы замолчали. На одно мгновение мне показалось, что Виктор не испытывает никакого смущения оттого, что наш разговор приостановился, и я даже расслабилась, но тут его рука неожиданно коснулась моей и нежно погладила костяшки пальцев.

— У тебя такая нежная кожа, — шепнул он мне на ухо, и я ошеломленно посмотрела в его глаза, пытаясь понять, что здесь вообще происходит.

Так, стоп, я к такому повороту событий еще не готова… Хьюстон, твою ж налево, я еле на разговор-то человеческий настроилась, а тут он меня трогает! Мне кажется, или солнце стало светить прямо в глаза? Тогда почему я ослепла?! Дыхание участилось, мурашки пробежались вдоль моей руки и вернулись обратно, приятно щекоча кожу там, где ее все еще касались его пальцы… Я повернулась к нему:

— Ты всегда так подкатываешь к девушкам?

Он пустил смешок и зацокал, покачивая головой.

— Как ты могла такое подумать?

Его карие глаза засверкали, и я почувствовала, как что-то во мне переключилось, как смелость и риск буквально растеклись по моему телу.

— Ты используешь в своем арсенале достаточно весомые средства, — приглушенно ответила я, а затем приблизилась к нему, заглядывая в глаза. — Сначала сокращаешь между нами расстояние, затем касаешься меня, едва, нежно, — каждое слово я произносила с расстановкой, склоняя голову то на один бок, то на другой, и трогая его руку так же, как он делал это недавно. На его лице появилась блуждающая улыбка, глаза были при этом полузакрыты, — делаешь комплименты, шепча их на ухо, — я повторила его жест, с удовольствием отмечая, как он застыл, и прошептала: — словно это наш секрет; достаточно интимный, чтобы о нем никто не узнал.

Я отстранилась от Виктора, его глаза тут же распахнулись, находя мои, и мы долго смотрели друг на друга, пытаясь устаканить в своей голове все, что сейчас было. Я почувствовала, как одобрительно под столом Коко погладила мою коленку, и встала, чувствуя, что сейчас самый идеальный момент, чтобы уйти и дать Виктору подумать о том, что произошло здесь. Да, мы не поцеловались, не занялись сексом, но все это негласно прозвучало в воздухе, ощущалось в прикосновениях и читалось между строк.

Когда мы вышли из кафе и в лицо мне ударил прохладный ветер, я тут же пришла в себя. Черт, что это было? Как будто какое-то наваждение. Я тряхнула головой.

— Господи, ЛерИ, как ты это сделала?! — восторженно вскрикнула Коко, когда мы отошли от кафе на приличное расстояние.

— Что?

— Да он готов был есть с твоих рук! Ты видела его лицо? Я думала, что он прям там кинет тебя на стол и сделает с тобой все, что у него до этого было в голове! Уверена, что мысленно он тебя уже поимел!

Она развернулась ко мне лицом и стала идти спиной; улыбка на ее лице, точно лампочка, освещала улицу. Я устало потерла лоб и прошептала:

— Ей Богу, я не знаю, что это было.

— Глупышка! Это было феерично!

— Наверное, — неуверенно ответила я и, закрыв глаза, почему-то снова увидела пшеничные волосы и проколотые губы с серебряным колечком. Я вновь тряхнула головой, прогоняя этот образ, словно надоедливую муху. Нацепив улыбку и постаравшись придать своему голосу восторженности, я согласилась: — Да, это было феерично! Я еле сдерживала себя.

Интересно, кого я пыталась убедить? Ее или себя?

В жизни каждой девочки случается такой момент, когда она влюбляется. Часто случается так, что девочка втюхивается в друга своего старшего брата (ну или младшего), сохнет по нему, как цветочек по солнышку, убивается, а потом резко вырастает и понимает, что все это бред сивой кобылы: в ее жизни начинается следующий этап, она знакомится с новыми людьми, с головой окунается в тусовки, в отношения с каким-нибудь чуваком, и вообще в жизни ее все складывается удачно.

Ну, это как бы описание моей жизни. Мне было одиннадцать, когда нас с Айрис вернули из интерната, чтобы мы предложили обучение в Хейтфорде. Отец заявил тогда, что он дико по нам соскучился, и мы с ней поверили, хотя отношение этого человека к нам было понятно еще с пеленок — он нас никогда не любил. Мою мать отец терпеть не мог и вечно унижал, заставляя ее по ночам плакать и вымещать свою боль на Темпле. Несмотря на то, что он был сильно похож на нее, она принимала его за нашего отца и отыгрывалась на нем, заставляя вновь и вновь переживать худшее из того, что Темпл когда-либо чувствовал, — ночь изнасилования. Припоминая ему все детали, мама с наслаждением слушала, как он в детстве плакал, а в юношестве кричал.

Мне было двенадцать, когда мама вновь мучила Темпла; я сидела под дверью и стучала в нее, умоляя ее выпустить его, перестать издеваться над ним. В один момент крик Темпла был таким страшным, наполненным такой мучительной болью, что мне пришлось заткнуть уши, чтобы не сойти с ума. Я лежала так на полу, вдавливая ладони в голову все сильнее, как ощутила руки другого человека. Посмотрев на него, я увидела невыносимо красивые серо-голубые глаза, обрамленные изогнутыми пушистыми ресницами и длинную светлую челку. Его губы вытянулись в трубочку, и он положил на них указательный палец, приказывая мне молчать, а затем взял на руки и отнес наверх, точно находя мою комнату. Толкнув дверь, парень заботливо положил меня на кровать. Я отвернулась от него и заплакала, ощущая себя разбитой и бессильной из-за того, что была не в состоянии помочь своему брату. Тогда парень лег возле меня и заключил в объятия, обнимая так нежно, так заботливо, что я жадно прильнула к нему. Мне так необходима была ласка, и тут я встретила человека, готового дать ее…

— Не знал, что у Темпла сестра редкостная плакса.

Я рассмеялась и шмыгнула носом, прижимаясь носом к его шее. От него удивительно вкусно пахло чем-то терпким, а еще чем-то до ужаса мне знакомым.

— Я не могу слушать это, — тихо сказала я. — Не могу видеть, как она истязает его.

Он не сразу ответил мне.

— Благородно, что ты хочешь спасти брата, но это не твое бремя. Темплу необходимо самому положить этому конец.

— Он делает это из-за нас! — раздраженно бросила я, яростно стирая слезы с лица. — Делает, потому что иначе они не будут оплачивать лечение Айрис и сдадут нас в детдом.

Рука, поглаживающая мою голову, застыла в воздухе.

— Мне жаль…

После двух этих слов я прижалась к нему плотнее, ища утешения и поддержки, пытаясь сделать вид, что здесь ничего не происходит, что мы абсолютно нормальная семья, что Темпл сейчас на тренировке, а не внизу с мамой, что я не плачу и не переживаю, но нет. Реальность была другой.

— Ты Валери, верно? — тихо спросил парень.

Я кивнула головой, поздно замечая, что он не видит моего лица.

— Да. А тебя как зовут?

— Джейми.

Джейми. Я смаковала это имя, молчаливо произнося его снова и снова одними только губами, как вдруг он сказал:

— Спи.

Я помолчала, а затем ответила:

— Не могу.

— Почему?

— Мне страшно.

Я почувствовала, как он зашевелился, и вдруг его губы оказались прижаты к моему лбу.

— Не бойся. Я рядом и буду охранять твой сон.

— Ты не уйдешь?

— Нет.

— Ты всегда будешь рядом?

Долгое время от Джейми не было ответа. Он молча лежал рядом со мной, гладил мои волосы, баюкал, как маленького ребенка. Мои глаза слипались, сон одолевал меня, и тут вдруг я услышала:

— Всегда.

Помню, как невольно улыбнулась сквозь сонные грезы и прижалась носом к шее Джейми, наконец-то поняв, что за знакомый запах от него исходил — апельсин. Это определенно был апельсин.

В ту роковую ночь я бесповоротно втрескалась в Джейми. И хоть мои чувства были достаточно сильны, и хоть я предпринимала шаги для того, чтобы быть с ним, у моей истории любви не было счастливого конца, потому что чувства оказались безответными.