По свидетельству средневековых польских источников, Роман Мстиславич отличался не только личной храбростью и искусностью в военном деле, но и какой-то особой, лютой жестокостью90. Русский летописец, автор так называемой Галицко-Волынской летописи (сохранившейся в составе Ипатьевской), в общем-то подтверждает это: по его словам, князь нападал на своих врагов (прежде всего, конечно, имеются в виду половцы), «яко лев, сердит же (свиреп. — А. К.) был, яко и рысь, и поражал их, яко и крокодил... храбр же был, яко и тур»91.
Но ещё он был умён и изворотлив и тонко чувствовал политическую конъюнктуру. Посовещавшись с дружиной и «мужами», князь решил сделать ставку на черниговского князя Ярослава Всеволодовича, брата покойного великого князя Святослава Всеволодовича, — единственного из правителей того времени, который в династическом отношении был равен Всеволоду Владимиро-Суздальскому. Роман «слася ко Олговичу ко Ярославу ко Всеволодичу к Чернигову, — сообщает Киевская летопись, — и целовал с ним крест, поводя его... на Киев, на тестя своего». Иными словами Роман предложил Ярославу занять киевский стол, обещая ему «старейшинство» среди всех русских князей. Чтобы показать серьёзность своих намерений и порвать всякие связи с тестем, Роман «поча пущати дчерь Рюрикову», то есть начал процесс развода («роспуска») со своей женой Предславой, намереваясь (в будущем?) постричь её в монастырь, а пока что просто отослав к отцу92.
Так «искони злой враг» всего рода человеческого — диавол — «возбудил на вражду всех князей русских» — так начал рассказ об этой долгой, изобилующей крутыми поворотами войне суздальский летописец. А автор поздней Густынской летописи выразился иначе: «В сие лето нача диавол зваду (распрю. — А. К.) на великое зло и погибель Руского княжения»93. До погибели «Русского княжения» пока ещё было далеко. Но начало этому процессу, как считал украинский книжник, было положено именно тогда.
Узнав о планах зятя, Рюрик Ростиславич стал держать совет с «братьею своею» — прежде всего, конечно, с братом Давыдом, а также с «мужами своими» — и, как и следовало ожидать, отправил посланцев к Всеволоду Юрьевичу — инициатору конфликта:
— Роман приложился ко Ольговичам и поводит (Ярослава. — А. К.) на Киев и на всё Володимирово племя! Аты, брате, в Володимировом племени старей нас. А думай и гадай о Русской земле и о своей чести и о нашей!
К зятю же Роману Рюрик тоже послал своих «мужей» — но для обличения его в прямом нарушении крестного целования. Посланцы киевского князя привезли с собой крестные грамоты, на которых приносил клятву Роман, — и бросили их к ногам князя. Это означало объявление войны.
Того же Рюрик просил и от своего союзника Всеволода. Текст его послания суздальскому князю (того же? или ещё одного?) воспроизведён и в Лаврентьевской летописи:
— Брате и свате! Романко от нас отступил и крест целовал к Ольговичам. А, брате и свате, пошли грамоты хрестные, поверзи им. А сам поиди на конь (то есть выступи в поход. — А. К.)!
Логика межкняжеских отношений того времени не всегда понятна нам. Складывается впечатление, что Роман не ожидал такого поворота событий — хотя обращение его тестя к Всеволоду кажется естественным. Чего нельзя сказать о последующих действиях Романа. Впрочем, поначалу, узнав о готовности трёх сильнейших князей Руси — Рюрика Киевского, Давыда Смоленского и Всеволода Владимиро-Суздальского — выступить против него и «ублюдяся тестя своего», Роман тоже поступил вполне ожидаемо: обратился за помощью в Польшу. Однако ситуация в Польше к тому времени сильно осложнилась — из-за жестокой междоусобной войны, которая оказалась ничуть не менее кровавой, чем на Руси.
В мае 1194 года, после успешного завершения Ятвяжской войны, умер Казимир II Справедливый, дядя Романа Мстиславича, — то ли отравленный во время пира, то ли внезапно заболевший. После него остались двое малолетних сыновей, восьми и семи лет: Лешко (будущий князь Краковский и Сандомирский) и Конрад (будущий князь Мазовецкий). Летописец сообщает, что Роман отправился «в Ляхи» к «Казимировичам», — но ясно, что просить о помощи против тестя он должен был не детей, а стоявших за ними польских вельмож, одним из которых был палатин Николай — участник недавней войны за Галич. Однако в борьбу за власть над Польшей вступил брат и давний соперник Казимира Мешко Старый, и вельможи — от имени Казимировичей — сами попросили помощи у Романа: по их словам, они бы помогли Роману — «но обидит нас стрый (дядя. — А. К.), Мешко: ищет под нами волости»; поляки обещали, что если Роман поможет им, то и они, в свою очередь, потом помогут ему. И Роман согласился на это предложение: заварив такую крутую кашу на Руси, он бросил всё и на время вообще покинул Русь. Здесь версии русских и польских источников совпадают: как образно выразился польский хронист, Роман исходил из того, что если Казимировичи погибнут или потерпят поражение, «то и его корню секира угрожает: здесь от Мешка, если тот победит, там от князя Киевского, с дочерью которого он развёлся»94. Так Роман ввязался в войну в Польше на стороне своих двоюродных братьев. И — потерпел жестокое поражение в битве на реке Мозгаве, к северу от Кракова, 15 сентября 1195 года95, потеряв значительную часть дружины и получив тяжелейшие раны (поначалу пошли слухи, будто он вообще погиб). С поля боя князь едва «утече» в Краков, откуда его перевезли во Владимир-Волынский.
О продолжении войны с тестем речи уже не шло. Роман отправил послов к Рюрику Ростиславичу, обратился за посредничеством и к митрополиту Никифору — и вымолил для себя мир. Рюрик согласился простить бывшего зятя, привёл его к кресту «на всей воле своей» и даже передал ему «наделок» (заметим, не «надел»!) в «Русской земле» — город Полоный, принадлежавший ранее «Святой Богородице» (то есть клиру киевской Десятинной церкви), и какие-то «пол търтака Корьсуньского» (название явно искажено; скорее всего, речь идёт о половине Торкского града, перешедшего к сыну Рюрика Ростиславу, или, ещё точнее, — о половине доходов с этого города).
Мир между Романом и Рюриком продержался недолго. Но, главное, он даже на время не привёл к миру во всей Русской земле, ибо механизм войны был уже запущен. «Поводя» на великое княжение Ярослава Черниговского, Роман не только нарушил единство «Владимирова племени», но и вновь столкнул друг с другом Ольговичей и Мономашичей. В свою очередь, приняв предложение Романа, Ярослав Черниговский бросил вызов и киевскому князю, и всему клану князей Мономашичей.
Той же осенью 1195 года состоялись переговоры между Рюриком и Давыдом Ростиславичами и Всеволодом Юрьевичем. Заручившись поддержкой брата и свата, Рюрик отправил посольство в Чернигов, обращаясь при этом не только к Ярославу Всеволодовичу, но и ко всем Ольговичам. Условия, которые он выставил, оказались весьма жёсткими: своей «отчиной» (или, точнее, «отчиной» Мономашичей) Рюрик объявлял не только Смоленск, но и Киев, ссылаясь при этом на давнее завещание Ярослава Мудрого, но истолковывая его в свою пользу:
— Целуй к нам крест со всею своею братьею, — потребовал он от Ярослава Всеволодовича, — что вам не искать отчины нашей, Киева и Смоленска, под нами, и под нашими детьми, и подо всем нашим Владимировым племенем, как нас разделил дед наш Ярослав по Днепр. А Киев вам не надобен!
Как известно, сыну Ярослава Мудрого Святославу, родоначальнику черниговских князей, по завещанию отца достались Чернигов и «вся страна восточная, и до Мурома», то есть левобережье Днепра. Но ведь и Всеволоду Ярославичу, отцу Мономаха, по тому же завещанию тоже отходили земли на левобережье Днепра — Переяславль, Ростов, Суздаль и другие! Киев же считался общим достоянием русских князей. И отказываться от него навсегда — и за себя, и за своих потомков! — черниговские князья не могли. Они готовы были признать Киев достоянием Рюрика, или Давыда, или Всеволода — но только при их жизни, не дольше! Показательно, что, отвечая на требование Рюрика Ростиславича, Ярослав обращался не к Рюрику (или не только к Рюрику), но к Всеволоду Юрьевичу — как к «старейшему» во всём «Владимировом племени»:
