Киевский разгром 1169 года знаменовал собой начало нового этапа русской истории. Киев терял роль общепризнанной столицы Руси. Наиболее зримо это выразилось в том, что, исполняя волю отца, юный сын Андрея Боголюбского посадил на киевский стол своего дядю, младшего брата Андрея Глеба Юрьевича. Так киевский стол занял князь, бывший заведомо младше владимирского. В глазах людей того времени это означало, что и Киев становился «младше» «нового» города Андрея Боголюбского, а сам Андрей — даже не покидая Владимира (или, точнее, Боголюбова, где он по-прежнему проводил большую часть времени), — становился новым великим князем — уже не киевским, а владимирским. Очень точно выразили суть произошедшего половецкие послы, явившиеся вскоре к Глебу Юрьевичу заключать мирный договор. «Бог посадил тя и князь Андрей на отчине своей и на дедине в Киеве» — так передаёт их слова летописец.
На княжении в Южном Переяславле Глеб оставил своего сына, двенадцатилетнего Владимира. Другой же Юрьевич, Михалко, примирившийся наконец с братом, получил Торкский город, или Торческ, — главный город в земле «чёрных клобуков» (тот самый, которым некогда владел его родной брат Василько). Ещё один участник похода, племянник Михалка Мстислав Ростиславич, тогда же получил Треполь — небольшую крепость на Днепре, южнее Киева, никогда прежде центром отдельного княжества не бывшую.
Всеволод же Юрьевич никакого княжеского стола не получил34. Вероятно, он вместе с братом отправился в Торческ. Правда, в летописном рассказе о бурных событиях первых месяцев киевского княжения Глеба Юрьевича имя Всеволода — в отличие от имени его брата Михаила — не упоминается. Но спустя полтора года, в конце 1170-го, мы определённо застаём Всеволода в Торческе, рядом с братом.
Надо сказать, что этот город на реке Торчи, правом притоке реки Рось (являющейся, в свою очередь, правым притоком Днепра), в центре так называемого Поросья — области расселения «чёрных клобуков», — представлял собой необычное явление в древней Руси. Обитатели Поросья — торки, берендеи, печенеги, ковуи и прочие «свои поганые» — издавна были союзниками переяславских и киевских князей. Последние предоставили им значительную автономию и по возможности старались не вмешиваться в их внутренние дела, используя их как своих союзников во время войн. Незадолго до описываемых событий, в 1150 году, в землях «чёрных клобуков» побывал арабский путешественник и дипломат из Испании Абу Хамид ал-Гарнати, направлявшийся из Волжской Болгарии через Русь в Венгрию. На Руси его интересовали исключительно единоверцы, и он их действительно нашёл. «...Прибыл я в город страны славян... — рассказывал он. — А в нём тысячи “магрибинцев”, по виду тюрков, говорящих на тюркском языке и стрелы мечущих, как тюрки. И известны они в этой стране под именем беджн[ак] (печенегов. — А. К.)»35. Название «города страны славян» приведено в сочинении арабского автора в искажённой форме — как «Гур-куман». Но едва ли это может быть Киев, как чаще всего полагают36. Скорее речь должна идти о городе гузов, то есть тех же торков (возможно, следует читать: «Гуз-куман»?), ибо только здесь и могло находиться такое множество людей, «говорящих на тюркском языке и стрелы мечущих, как тюрки» (последних ал-Гарнати и называет в своём сочинении не вполне точным термином: «магрибинцы»). И, очевидно, — о главном их городе — Торческе37.
Наверное, учёный араб сильно преувеличивал. Как известно, в большинстве своём «чёрные клобуки» оставались язычниками (отсюда их наименование — «свои поганые»). Но, как выясняется, были и те, кто исповедовал ислам — правда, в несколько испорченном виде («Они не знали пятничной молитвы», — сокрушался ал-Гарнати). Однако и язычники-торки, и «магрибинцы» («бесермене», как называют их русские источники) равно далеки были по вере от христиан.
Да, эта область была совсем непохожа на остальные русские земли. Но зато «чёрные клобуки» представляли собой весьма внушительную и грозную в военном отношении силу, и тот из русских князей, кто правил ими и чью власть они признавали, мог пользоваться этой властью с большой выгодой для себя, а значит, мог пользоваться большим влиянием среди других русских князей. Правда, с «погаными» нужно было ещё найти общий язык. Совладать с ними оказывалось непросто, и у князя Михалка Юрьевича, как мы уже видели (и как увидим ещё), это не всегда получалось.
Так Всеволод вновь оказался в чужой для себя среде. Чужой и в этническом, и в ментальном, и в религиозном отношении. И если бы не брат Михаил, распоряжавшийся если не во всём городе торков, то по крайней мере в той его части, где располагались храм и княжеский дворец и где селились представители княжеской администрации и их русское окружение, то жить здесь Всеволоду было бы совсем неуютно.
Между тем Мстислав Изяславич не собирался мириться с потерей Киева. В феврале 1170 года он начал новую войну, в которой его поддержали брат Ярослав Луцкий, Галицкий князь Ярослав Осмомысл, приславший своего воеводу Константина Серославича с галицкими полками, и другие князья. Андрей Боголюбский был занят тогда войной с Новгородом и помочь брату не мог. Глеб не решился принимать бой и ушёл из Киева в свой Переяславль. На сторону Мстислава перешли торки и берендеи, в очередной раз вышедшие из повиновения и князю Глебу Юрьевичу, и его брату Михаилу.
В последних числах февраля или самом начале марта Мстислав Изяславич занял оставшийся без князя Киев. Но судьба киевского престола решалась тогда не в самом городе, обескровленном недавней войной, а в ближнем к нему Вышгороде, где укрепился князь Давыд Ростиславич, союзник Боголюбского. Осада города ничего не дала Мстиславу. «И бишася крепко из града», — свидетельствует летописец. У Давыда было много дружины и имелись запасы продовольствия; оказали ему помощь и родные братья, и Глеб Юрьевич, приславший из Переяславля тысяцкого Григория. На призыв Глеба в очередной раз откликнулись и «дикие» половцы во главе с ханом Кончаком (в будущем одним из антигероев «Слова о полку Игореве»), и «свои» ковуи — та самая «Бастеева чадь», которая ещё недавно находилась на службе у Мстислава Изяславича и которую тот поручал Михалку. Силы же Мстислава Изяславича, напротив, с каждым днём таяли. Вскоре выяснилось, что торки и берендеи не готовы за него биться; ушли от князя и галицкие полки. Когда же Мстиславу сообщили, что Глеб Юрьевич с «дикими» половцами переправляется через Днепр, а с другой стороны к Давыду Ростиславичу подходит большая «подмога» от братьев, он решил отступить. «А поедем в свою волость: немного передохнув, опять возвратимся» — передаёт слова союзных Мстиславу князей летописец. 13 апреля Мстислав покинул Киев, намереваясь вскоре возобновить войну. Однако сделать это ему было не суждено: летом Мстислав Изяславич неожиданно заболел и 19 августа скончался и был похоронен в родном для него Владимире-Волынском.
А на исходе того же 1170 года, зимой, в Киеве заболел и князь Глеб Юрьевич. Он даже не смог выступить в поход против половцев, которые уже не в первый раз за эти месяцы вторглись в русские пределы. (Разные орды половцев действовали независимо друг от друга, и союз с одной ордой не означал мира со всей Половецкой землёй.) Эта война с половцами представляет для нас особый интерес, поскольку самое деятельное участие принял в ней князь Всеволод Юрьевич, пребывавший «под рукой» своего брата Михаила.
«Той же зимой пришли половцы на Киевскую сторону и взяли множество сёл за Киевом с людми, и скот, и коней», — рассказывает летописец38. «Киевская сторона» — это правобережье Днепра. Очевидно, речь идёт о тех «корсунских» половцах хана Тоглия, с которыми князь Михалко Юрьевич (в тот раз, кажется, без Всеволода) воевал примерно за полтора года до этого, вскоре после первого вокняжения Глеба Юрьевича в Киеве. Тогда на Русь для заключения мира с Глебом явились сразу две половецкие орды: одна вступила в пределы Переяславского княжества, а другая двигалась по противоположной, правой стороне Днепра к Корсуню (городку на реке Рось), и послы от обеих орд прибыли к Глебу, требуя его, по обычаю, к себе на «снем» (съезд). Глеб двинулся сперва к Переяславлю, «блюдя Переяславля», объясняет летописец, ибо сын его, княживший там, был мал, двенадцати лет; к «корсунским» же половцам он отправил посла, обещая приехать позже. Но не тут-то было. Пока Глеб мирился с левобережными половцами, другие бросились грабить сёла Правобережья. Половцы захватили тогда целый город — Полоный, «град Святей Богородицы Десятинной» (очевидно, переданный клиру киевской Десятинной церкви ещё Владимиром Святым вскоре после Крещения Руси), а также множество сёл и погнали пленников к себе в степи. Глеб послал против них брата Михалка, а также своего воеводу Володислава («Янева брата», как называет его летописец, желая отличить от другого Володислава — Ляха) вместе с переяславцами, «храбрыми воями», и берендеями. Одержанная тогда Михалком Юрьевичем победа была воспринята как новое чудо «Пресвятой Богородицы Десятинной» — главного, храмового образа Десятинной церкви. Сеча была «зла»; князя Михалка ранили двумя копьями в бедро, а третьим — в руку, «но Бог отца его молитвою избавил его от смерти». Половцы бежали, а «наши» гнались за ними, одних секуще, а других беря в плен39. Теперь, полтора года спустя, половцы вознамерились отомстить русским — может быть, узнав про болезнь киевского князя.
