– Плохо, пока не найдем Панова – если мы его вообще найдем. Чертовы ублюдки!

– Да, с этим приходится мириться. Это самая неприятная часть нашей работы.

– Проклятие, я не могу забыть о таком человеке, как Мо, только потому, что «с этим приходится мириться»!

– А я вас и не прошу об этом. Я только пытаюсь вернуть вас в реальность. Ваши чувства вам дороги, но они ничего не изменят в реальном мире. Я не хотел вас обидеть.

– А я просто сорвался. Простите. Дело в том, что он особенный человек.

– Я понимаю… Какие у вас планы? Что вам нужно?

– Пока не знаю, – ответил Борн. – Я возьму такси на бульваре Капуцинов и через час или около того смогу что-то сказать. Вы будете дома или в Бюро?

– Пока вы мне не позвоните, буду у себя, рядом с моим уникальным телефоном. Учитывая сложившуюся ситуацию, я бы предпочел, чтобы вы не звонили мне в контору.

– Это что-то новенькое.

– Сегодня я уже не знаю всех во Втором бюро, а в моем возрасте осторожность не только главная составляющая храбрости, а подчас просто ее замена. К тому же, если вы так быстро откажетесь от моей защиты, пойдут слухи о моей старческой немощи… До скорого, mon ami.

Джейсон положил трубку, его разбирало желание снова поднять ее и позвонить в «Пон-Рояль», но это был Париж, город осмотрительных людей, где портье не склонны делиться информацией по телефону и откажутся сообщать что-либо постояльцам, которых не знают. Он быстро оделся, спустился вниз, чтобы оплатить ночное пребывание, и вышел на улицу Гей-Люссак. На углу находилась остановка такси; через восемь минут он входил в вестибюль «Пон-Рояля» и направлялся к портье.

– Je m’apelle Monsieur Simon[53], – обратился он к служащему и назвал номер своей комнаты. – Вчера вечером я встретил знакомую, – продолжал он на безупречном французском, – и остался у нее. Вы не знаете, не искал ли меня кто-нибудь или, может быть, просто спрашивал про меня?

Борн вытащил несколько купюр большого достоинства, его глаза явно говорили портье, что конфиденциальность будет щедро вознаграждена.

– Возможно, кто-то даже меня описывал, – тихо добавил он.

– Merci bien, monsieur [54]… Я понимаю. Я спрошу у ночного портье, но, поверьте, он оставил бы мне записку, если бы кто-то пришел сюда разыскивать вас.

– Почему вы так уверены?

– Потому что он оставил мне записку для вас. Я звонил в ваш номер с семи часов, как только пришел на работу.

– Что было в записке? – спросил Джейсон и затаил дыхание.

– То, что я собираюсь вам сказать. «Свяжись с его другом с противоположной стороны Атлантики. Он звонил всю ночь». Могу подтвердить это, мсье. Коммутатор ясно сообщает, что последний звонок был менее получаса назад.

– Полчаса назад? – Джейсон вгляделся в портье, потом посмотрел на часы. – Сейчас там пять утра… всю ночь?

Служащий кивнул, и Борн кинулся к лифту.

– Господи, Алекс, что случилось? Мне сказали, что ты звонил всю…

– Ты в отеле? – быстро перебил Конклин.

– Да, а что?

– Найди таксофон на улице и перезвони мне. Быстро.

Вновь медленный неуклюжий лифт; выцветший вестибюль, уже наполовину заполненный беспрестанно что-то обсуждающими парижанами, многие из которых направлялись в бар за утренним аперитивом; и опять залитая солнцем жаркая летняя улица и сводящие с ума машины, идущие сплошным потоком. Где же телефон? Он быстро шел по тротуару в сторону Сены – где здесь телефон? Нашел! На другой стороне улицы дю Бак виднелась будка с красной куполообразной крышей, со всех сторон обклеенная рекламой.

Пробравшись сквозь строй наседающих легковушек и небольших грузовиков, в которых сидели взбешенные водители, Борн перебежал на противоположную сторону улицы и бросился к телефонной будке. Влетел в нее, бросил в щель монету, и спустя несколько мучительных мгновений, пока он объяснял, что звонит не в Австрию, международный оператор принял номер его карточки AT&T и соединил с Веной, штат Виргиния.

– Какого черта я не могу разговаривать из отеля? – сердито спросил Борн. – Я тебе звонил оттуда прошлой ночью!

– Это было прошлой ночью, а не сегодня.

– О Мо что-нибудь известно?

– Пока ничего, но, возможно, похитители допустили ошибку. Вероятно, мы найдем этого военного врача.

– Расколите его!

– С удовольствием. Отстегну свой протез и буду бить его по роже до тех пор, пока он не согласится помогать нам – естественно, если он окажется тем, кто нам нужен.

– Отлично, но, думаю, ты звонил мне всю ночь не для того, чтобы об этом сообщить, ведь так?

– Да. Вчера я пять часов общался с Питером Холландом. Я встретился с ним после нашего с тобой разговора, и его реакция была как раз такой, как я и предсказывал, с небольшими отклонениями.

– Ему нужна «Медуза»?

– Да. Он настаивает на том, чтобы ты немедленно возвращался; только у тебя есть сведения из первых рук. Это приказ.

– Вот дерьмо! С какой стати он будет мне говорить, что делать, да еще приказывать!

– Питер завернет все краны, и я не смогу с этим ничего поделать. А если тебе что-нибудь быстро понадобится, он не станет помогать.

– Но Бернардин предложил мне свою помощь. «Все, что вам понадобится» – это его собственные слова.

– Бернардин ограничен в средствах. Как и я, он может раздобыть что-то в счет былых заслуг, но без доступа к основным ресурсам организации на многое рассчитывать не приходится.

– А ты сказал Холланду, что я изложу на бумаге все, о чем мне говорили, ответ на каждый мой вопрос?

– А ты действительно собираешься все это записать?

– Да.

– Его это не устраивает. Он хочет допросить тебя – говорит, что не может задавать вопросы бумаге.

– Но я слишком близок к Шакалу! И не стану делать то, что хочет Холланд. Он просто безмозглый сукин сын!

– Думаю, Питер старается поступать по совести, – возразил Конклин. – Он догадывается, что тебе приходится испытывать и через что ты уже прошел, но после семи часов вчерашнего вечера все изменилось.

– Почему?

– Армбрустера застрелили на пороге собственного дома. Официально об этом говорят как о разбойном нападении в Джорджтауне, что, разумеется, вовсе не так.

– О господи!

– Я должен сообщить тебе еще кое-что. Во-первых, мы предаем «самоубийство» Свайна огласке.

– Боже мой, зачем?

– Чтобы тот, кто его убил, решил, что он вне подозрений, и – что более важно – нужно проследить, кто появится в течение ближайшей недели-двух.

– На похоронах?

– Нет, это будет «закрытая семейная церемония», без гостей и формальностей.

– Тогда кто же должен появиться и где?

– Кто-то должен прийти в поместье. Мы навели справки у адвоката Свайна, естественно, вполне официально, и он подтвердил то, что тебе сообщила жена генерала. Свайн завещал все имение какому-то фонду.

– Какому именно? – поинтересовался Борн.

– Такому, о котором ты никогда не слышал, – его на протяжении нескольких лет финансировали состоятельные близкие друзья нашего августейшего генерала. Причем выглядит все очень трогательно. Он проходит под названием «Фонд помощи солдатам, морякам и морским пехотинцам»; и у него уже сменился совет директоров.

– На людей «Медузы».

– Или на их подставных лиц. Но мы это выясним.

– Алекс, а что с теми именами, что я тебе дал, там же был список – шесть или семь имен, которые Фланнаган назвал мне? И еще куча номеров машин, которые он записывал во время собраний.

– О, с этим вообще отдельная история, и просто очаровательная, – произнес Конклин загадочным тоном.

– И что в ней такого очаровательного?

– Да взять хотя бы имена и фамилии – все принадлежат к низшим слоям общества, никакой связи с верхушкой Джорджтауна. Их скорее встретишь в «Нэшнл инквайрер», чем в «Вашингтон пост».