– Вы были угрозой для Кастро, так же как Че. Теперь это в прошлом.

– Многое осталось в прошлом, – согласился Энрике, разглядывая Карлоса. – Ты сильно постарел, Рамирес. Где те пышные темные волосы и красивое волевое лицо с ясными глазами?

– Не будем об этом.

– Хорошо. Я толстею, ты худеешь; это говорит мне кое о чем. Насколько серьезно ты ранен?

– Я достаточно хорошо могу двигаться для того, что намерен провернуть – что я должен провернуть.

– Рамирес, что еще тебе нужно? – спросил вдруг ряженый солдат. – Он мертв! Москва утверждает, что это они убили его, но когда ты мне позвонил, я понял, что это сделал ты, ты убил его. Джейсона Борна больше нет! Твой враг покинул этот мир. У тебя явно проблемы со здоровьем; вернись в Париж и подлечись. Я выведу тебя наружу так же, как провел внутрь. Мы пойдем во «Францию», и я расчищу дорогу. Ты будешь курьером от коменданта «Испании» и «Португалии», который должен лично передать конфиденциальное послание на площадь Дзержинского. Такое здесь регулярно бывает; никто никому здесь не доверяет, особенно своим собственным воротам. Тебе даже не придется рисковать и убивать ни одного охранника.

– Нет! Я должен преподать урок.

– Тогда позволь мне сказать это по-другому. Когда ты позвонил с экстренными кодами, я сделал, что ты велел, потому что ты исполнил свои обязательства по отношению ко мне, обязательства, которые начались тридцать три года назад. Но сейчас есть другой риск – риски, если быть точным, – и я не уверен, что горю желанием пойти на них.

– Ты это говоришь мне?! – вскричал Шакал, снимая пиджак мертвого охранника, под которым обнаружились белые бинты без капли крови, затянувшие его правое плечо.

– Перестань ломать комедию, – мягко проговорил Энрике. – Мы знали друг друга еще до того. Я обращаюсь к молодому революционеру, вслед за которым покинул Кубу вместе с титаном мысли по имени Санчес… Как у него дела, кстати? Фидель по-настоящему боялся его.

– Вполне неплохо, – ответил Карлос невыразительно. – Но мы перенесли «Сердце солдата».

– Он по-прежнему увлекается своими садами – его английскими садами?

– Да.

– Мне кажется, ему надо было стать пейзажистом или цветоводом. А я мог бы стать отличным агрокультурным инженером, агрономом, как их называют, – именно так мы с Санчесом и встретились, ты знаешь… Мелодраматические политики изменили наши жизни, не так ли?

– Политические преступления изменили их. Фашисты повсюду изменяли их.

– И теперь мы хотим быть как фашисты, а они хотят взять все не самое ужасное от нас, коммунистов, и прикормить немного деньгами – что вообще-то не работает, но идея хорошая.

– Какое отношение это имеет ко мне – твоему монсеньору?

– Лошадиный навоз, Рамирес. Как тебе, возможно, известно, моя русская жена умерла несколько лет назад, и у меня осталось трое детей в Московском университете. Если бы не моя должность, они бы туда не попали, а я хочу, чтобы они там учились. Они станут учеными, докторами… Видишь ли, это и есть риски, о которых ты меня просишь. Я прикрывал тебя до этого момента – и ты заслужил этот момент, – но, пожалуй, не больше. Через несколько месяцев я уйду на пенсию, и в знак благодарности за долгие годы службы в Южной Европе и Средиземноморье мне предоставят отличную дачу на Белом море, где меня будут навещать мои дети. Я не хочу неоправданно рисковать предстоящей мне жизнью. Так что будь добр, объясни, что тебе нужно, и я скажу тебе, будешь ли ты один или нет… Повторяю, твое проникновение сюда не может привести ко мне, и, как я уже сказал, это ты заслужил, но далее… Вот то место, где я могу быть вынужден остановиться.

– Понимаю, – сказал Карлос, подойдя к портфелю, который Энрике положил на стол.

– Надеюсь. На протяжении долгих лет ты был добр к моей семье, как не смог бы я сам, но тогда я служил тебе, стараясь изо всех сил. Я связал тебя с Родченко, дал тебе имена из министерств, где процветали слухи – слухи, которые Родченко лично расследовал для тебя. Так что, мой революционный товарищ, я тоже не сидел сложа руки. Однако теперь все по-другому; мы уже не молодые горячие парни, стремящиеся к идеалам, потому что мы утратили жажду идеалов – ты намного раньше меня, конечно.

– Мои идеалы неизменны, – резко перебил Шакал. – Это я и все, кто мне служит.

– Я служил тебе…

– Ты уже сказал об этом, как и о моей щедрости к тебе и твоей семье. И теперь, когда я здесь, ты хочешь знать, заслуживаю ли я дальнейшей помощи, верно?

– Мне ведь надо защитить себя. Зачем ты здесь?

– Я сказал тебе. Чтобы преподать урок, чтобы оставить послание.

– Это одно и то же?

– Да. – Карлос открыл портфель; в нем была грубая рубашка, португальская рыбацкая кепка, соответствующие брюки с веревкой вместо ремня и заплечный холстинный рюкзак моряка. – Почему именно это? – спросил он.

– Это то, что нашлось у меня в запасе, а я много лет не видел тебя – со времени встречи в Малаге в начале семидесятых, кажется. Я не мог достаточно хорошо подогнать под тебя одежду, и рад, что не попытался, – ты выглядишь не так, каким я тебя помнил, Рамирес.

– А ты не намного крупнее, чем я тебя помню, – ответил киллер. – Чуть толще в районе живота, пожалуй, но мы все еще одного роста, примерно одинаковой фигуры.

– И что? Что это значит?

– Сейчас поймешь… Многое ли изменилось в Новгороде с тех пор, как мы были здесь вместе?

– Изменяется постоянно. Сначала прибывают фотографии, а на следующий день строительные отряды. На Прадо, в «Мадриде», теперь стоят новые магазины, новые знаки, даже несколько новых канализационных люков, в соответствии с изменениями в городе. А также видоизменены «Лиссабон» и пирс вдоль «Залива» и «реки Тежу». Мы ничто, если не соответствуем действительности. Кандидаты, заканчивающие обучение, чувствуют себя буквально как дома, куда бы их ни отправили. Иногда я действительно думаю, что это все излишества, но потом вспоминаю мое первое задание на военно-морской базе в Барселоне и понимаю, как спокоен я был там. Я сразу приступил к работе, потому что психологической адаптации уже не требовалось; значительных сюрпризов не оказалось.

– Ты говоришь о внешности, – перебил Карлос.

– Конечно, о чем еще?

– Более постоянные строения, которые не столь очевидны, не на виду.

– Такие, как?..

– Товарные, топливные склады, пожарные станции – все, что не является частью макетов. Они там же, где и были?

– Да. По крайней мере основные товарные и топливные склады с их подземными емкостями – точно. Большинство по-прежнему на западе района «Сан-Рока», через «Гибралтар».

– А что с переходом из одного комплекса в другой?

– Вот это действительно изменилось. – Энрике достал небольшой плоский предмет из кармана кителя. – Каждая граница оборудована компьютеризированным регистрационным терминалом, который откроет проход, когда ты вставишь вот это.

– И никакие вопросы не задаются?

– Только Главным штабом Новгорода, если они возникают.

– Не понял.

– Если хоть одна такая штучка утеряна или украдена, об этом тут же сообщают, и внутренние коды сбрасываются.

– Понял.

– А я – нет! К чему эти вопросы? Опять-таки, зачем ты здесь? Что это за урок, что за послание?

– Район «Сан-Рока»?.. – пробормотал Карлос, будто вспоминая. – Это около трех или четырех километров на юг от тоннеля, верно? Маленькая прибрежная деревня, нет?

– «Гибралтар», да.

– А следующий комплекс – «Франция», конечно, потом «Англия» и наконец самый большой, «Соединенные Штаты». Да, все понятно; я все вспомнил. – Шакал отвернулся, неловко сунув руку под брюки.

– А мне по-прежнему ничего не ясно, – произнес Энрике угрожающим тоном. – А должно быть. Ответь мне, Рамирес. Зачем ты здесь?

– Как смеешь ты меня так спрашивать? – продолжил Карлос, стоя спиной к сообщнику. – Как смеете вы все спрашивать парижского монсеньора?

– Послушай меня, ссаный священник. Ответь мне, или я выйду отсюда – и в течение нескольких минут ты – мертвый парижский монсеньор!