– Да?

– Это я, мадам, – произнес Джейсон на несколько грубоватом французском, старательно убирая английский акцент; Хамелеон снова был у руля. – Ваша экономка сказала, что мы можем связаться с вами здесь. Ваше платье готово. Приносим свои извинения за задержку.

– Его должны были доставить мне вчера к полудню, осел! Я хотела пойти в нем вечером в Le Grand Vafour. Это возмутительно!

– Тысяча извинений. Мы можем доставить его в отель немедленно.

– И снова вы осел! Разве моя экономка не сказала вам, что я остановилась здесь всего на два дня? Отвезите его в мою квартиру на Монтейне к четырем часам – не то я оплачу ваш счет только через шесть месяцев!

Беседа была весьма правдоподобно завершена громким щелчком на том конце провода.

Борн положил трубку; у кромки его слегка седеющих волос выступили капельки пота.

– Я потерял форму, – сказал он, тяжело дыша. – У нее квартира на Монтейне, и она будет там после четырех часов.

– Кто, черт возьми, такая эта Доминик как-там-ее?! – откровенно вскричал Конклин.

– Лавьер, – ответил Крупкин, – только она использует имя своей мертвой сестры, Жаклин. Уже многие годы выдает себя за нее.

– Так вы знаете об этом? – удивленно спросил Джейсон.

– Да, но что толку? Вполне понятная уловка: близняшки, несколько месяцев отсутствия, легкая операция и обучение – все в порядке вещей в сумасшедшем мире высокой моды. В этих кругах никто никого не слушает. Мы наблюдаем за ней, но она никогда не приводила нас к Шакалу: она просто не знает как. У нее нет прямого доступа; все, что она докладывает Шакалу, фильтруется, каменные стены на каждом этапе. Так работает Шакал.

– Не всегда, – возразил Борн. – Был один человек по имени Санчес, владевший мелкой забегаловкой в Аржентоле под названием «Сердце солдата». У него имелся доступ. Он дал его мне, и этот доступ оказался весьма специфичным.

– Имелся? – Крупкин поднял брови. – Почему в прошедшем времени?

– Этот человек мертв.

– А эта забегаловка в Аржентоле, она по-прежнему процветает?

– Она вычищена и закрыта, – признал Джейсон без тени смятения в голосе.

– Значит, доступ уничтожен?

– Конечно, но я верю тому, что он мне сообщил, потому что за это он и был убит. Видишь ли, он пытался выйти из игры так же, как Лавьер хочет выйти сейчас, – только его привязка восходила к самому началу – к Кубе, где Карлос спас такого же негодяя, как и он сам, от казни. Он знал, что сможет воспользоваться этим человеком, этим внушительным здоровяком, который мог действовать среди отбросов человечества и быть его главным заместителем. У Санчеса имелся прямой доступ. Он доказал это, дав мне запасной номер телефона, который привел к Шакалу. Этот номер знали очень немногие.

– Весьма интересно, – сказал Крупкин, прямо глядя на Борна. – Но мой добрый старый враг, Алексей, который смотрит на вас сейчас, а также и я, спрашиваем, к чему вы клоните, мистер Борн? Ваши слова звучат двусмысленно, а подразумеваемые обвинения кажутся опасными.

– Для вас. Не для нас.

– Пардон?

– Санчес сказал мне, что только четыре человека на свете имеют прямой доступ к Шакалу. Один из них – на площади Дзержинского. «Очень большой человек в Комитете», как сказал Санчес, и, поверьте, он вовсе не имел в виду вашего начальника.

Это произвело такой же эффект, как если бы Дмитрия Крупкина ударил в лицо председатель Политбюро посреди Красной площади во время первомайского парада. Кровь отхлынула от его лица, кожа приобрела пепельный оттенок, глаза прямо, не моргая, уставились на Борна.

– Что еще этот Санчес вам сообщил? Я должен знать!

– Только то, что у Карлоса были дела с Москвой, что он контактировал с высокопоставленными людьми. Это была его прямо-таки навязчивая идея… Если вам удастся найти этого человека на площади Дзержинского, это станет большим скачком вперед. А пока все, что у нас есть, – это Доминик Лавьер…

– Черт, черт! – взбесился Крупкин, оборвав Джейсона. – Как это все абсурдно и при этом как совершенно логично! Вы ответили сразу на несколько вопросов, мистер Борн, а они давно жгли мой разум! Столько раз я подбирался так близко – так много раз, так близко, – и каждый раз ничего. Что ж, позвольте вам сообщить, джентльмены, дьявольские игры не запрещены для заключенных в аду. Играть в них могут и другие. Боже, я был жемчужиной, которую переложили из одной устрицы в другую, и при этом всегда оставался идиотом!.. Не звоните больше с этого телефона!

Было 3.30 пополудни по московскому времени; пожилой мужчина в форме офицера Советской армии быстро, насколько позволял его возраст, шел по коридору на пятом этаже штаб-квартиры КГБ на площади Дзержинского. День был жаркий, а кондиционирование, как обычно, совершенно не справлялось со своей задачей, и генерал Григорий Родченко позволил себе воспользоваться привилегией звания: его воротник был расстегнут. Впрочем, все равно капли пота стекали от виска по изрезанному морщинами лицу к шее, хотя отсутствие тесной полоски ткани с красной каймой вокруг его горла было хоть небольшим облегчением.

Он прошел к лифтам, нажал кнопку вызова и подождал, теребя в руке ключ. Двери справа от него открылись, и, к его радости, внутри никого не оказалось: не придется просить всех выйти. Он вошел, вставил ключ в самую верхнюю скважину над панелью, и опять подождал, пока механизм выполнит свою задачу. Тот достаточно быстро с ней справился, и лифт ринулся вниз, к подземным уровням здания.

Двери разъехались, и генерал вышел, сразу обратив внимание на тишину, царившую в коридорах слева и справа. «Через несколько мгновений это может измениться», – подумал он. Родченко прошел по левому коридору к большой стальной двери с металлической табличкой на заклепках с объявлением:

«Глупая табличка», – подумал генерал, доставая из кармана тонкую пластиковую карточку и медленно, осторожно проводя ею через слот справа. Без такой карточки – а иногда и с нею, если провести слишком быстро, – дверь не откроется. Прозвучали два щелчка, Родченко вынул карточку, и тяжелая дверь без ручек открылась внутрь, в то время как телемонитор фиксировал его вход.

От десятков освещенных кабинок в огромном, с низкими потолками, комплексе размером с царский бальный зал, но без малейших украшений, исходил гул активной деятельности. Тысяча приборов черного и серого цветов, несколько сотен человек персонала в девственно чистых комбинезонах внутри кабинок. И, к его облегчению, воздух прохладный, почти холодный. Этого требовало оборудование, потому что здесь был коммуникационный центр КГБ. Сюда двадцать четыре часа в сутки стекалась информация со всего мира.

Старый солдат привычно прошагал к дальнему проходу направо, потом налево к последней кабинке в самом конце огромного помещения. Путь был неблизок, и генерал запыхался, его ноги устали. Он вошел в маленькое ограниченное пространство кабинки, кивнув оператору средних лет, который поднял глаза на посетителя и снял наушники. На белом столе перед ним была большая панель с множеством переключателей, наборных дисков и клавиатурой. Родченко сел на стальной стул рядом с ним. Успокоив дыхание, он заговорил:

– Есть данные от полковника Крупкина из Парижа?

– У меня есть данные, касающиеся полковника Крупкина, генерал. Согласно вашему распоряжению следить за его телефонными разговорами, включая международные линии, авторизованные им, несколько минут назад я получил из Парижа запись, которую вам, думаю, было бы интересно послушать.

– Как всегда, вы хорошо работаете, я очень признателен; и, как всегда, уверен, полковник Крупкин обо всем будет нам сообщать, но ведь вы знаете, он бывает так занят…

– Не нужно ничего объяснять. Разговоры были записаны в течение последнего получаса. Наушники?

Родченко надел наушники и кивнул. Оператор положил перед генералом блокнот и несколько заточенных карандашей, нажал цифру на клавиатуре и откинулся на спинку, а влиятельный третий директор Комитета наклонился вперед, внимательно слушая. Вскоре генерал стал делать пометки; через несколько минут он яростно все записывал. Запись закончилась, и Родченко снял наушники. Он строго посмотрел на оператора узкими глазами, прячущимися между складками морщинистой кожи, его лицо теперь казалось еще более старым.