— Это о девушке, которую ты не можешь полюбить, — я провожу языком по зубам. — Ты не можешь ее любить и не можешь ее отпустить.

Мои слова тихие, но мне не нужно повышать голос. Я знаю, что попала туда, где ему больно. Я вижу, как одна из его рук скручивается в кулак, а руки по-прежнему скрещены на груди. За ним я вижу балкон, стекло, через которое, если бы я захотел, я мог бы наблюдать, как Джеремайя Рейн манипулирует девушкой, которую я не могу отпустить.

— И ты перекладываешь это дерьмо на меня, — я делаю еще один шаг, и взгляд Маверика переходит на его черные ботинки.

Я кладу руку ему на плечо и сжимаю. Он по-прежнему не смотрит на меня, но я чувствую напряжение в его теле. В любую секунду он разрядится, как пружинный дробовик. Мне все равно. Я хочу этого. Мне нужно, чтобы он дал мне отпор. Может быть, даст мне ответы, что с этим делать: с чувством вины.

— Потому что ты знаешь, что Риа тоже умрет, не так ли, парень? — я слышу его дыхание, и удивляюсь, что оно такое ровное. Должно быть, он берет у Кейна уроки по контролю над своим темпераментом. Хотя у него это дерьмово получается. Это не продлится долго. Он должен сорваться, прежде чем это сделаю я. Прежде чем я сброшу Джеремайю Рейна с двадцатого этажа этого жилого комплекса, как я должен был сделать в том отеле две недели назад.

Мне все равно.

Мне все равно.

Я думаю об этом снова и снова, снова и снова в своей голове.

То же самое я делал, когда руки Пэмми были на мне. Когда я кончал на ее руку и хотел умереть каждый раз, блядь.

Мне все равно.

— Риа в конце концов умрет, и один из наших родителей убьет ее. Или, возможно, заставит тебя сделать это, чтобы преподать тебе урок, — я подхожу ближе, обхватываю рукой его шею, притягиваю его к себе так, что шепчу ему на ухо. Он не сопротивляется. Пока не сопротивляется.

— Риа не лучше, чем Сид Рейн, Мав. Они обе превратятся в пепел, их милые личики превратятся в пыль. Их тела — лишь обугленные куски костей. И ты не собираешься остановить это, не так ли? Потому что ты не любишь ее, — мои пальцы впиваются в его кожу. — Ты не любишь ее, и ты не можешь заставить себя сделать это. Тебе просто нравилось, как она чувствует себя вокруг твоего члена, и ты не хотел останавливаться.

Я смеюсь на его коже, и клянусь, он вздрагивает.

— Так трудно остановиться, не так ли? Когда они такие красивые и умные? Но она подписала NDA. Она узнала правду раньше нас и обратилась к тебе за помощью. Но ты поставил ее на пути Мэддокса, и, как и в случае с Бруклин, твой отец позаботился о том, чтобы после той ночи она держала свой поганый рот на замке. Потому что она знала, что Сид придется несладко. Знала, что Сид Рейн не должна была существовать. А ты все еще не можешь держать свой гребаный рот подальше от нее, не так ли? Пытаешься сделать ей так больно, чтобы она захотела умереть, так вот чего ты добиваешься, Мав? Или тебе просто нравится мучить свою жертву, прежде чем убить?

И тут он срывается.

С его губ срывается рев, его руки упираются мне в грудь, толкая меня назад так сильно, что я врезаюсь в стену у двери и бьюсь головой о нее. Он бросается на меня, его руки тянутся к моему горлу. Он снова и снова ударяет меня головой о стену, и я начинаю видеть звезды. Но я не пытаюсь сопротивляться. Я принимал и более страшные удары.

Вместо этого я смеюсь, и это злит его еще больше, как я и предполагал.

Он не привел Риа на вечеринку три недели назад, до того, как мы испортили особняк Рейн. Он пытался отрезать ее, пытался зарыть свою боль в Сид.

Моя девочка.

Смех срывается с моих губ, когда он снова прижимает меня головой к стене, а мои руки берутся за его плечи, отпихивая их вверх и от себя.

Он тяжело дышит, и мы стоим так, в боевой стойке, в дюймах друг от друга, ненависть в глазах каждого из нас.

Но это не друг к другу.

Нет. Я чертовски люблю Маверика. Вот почему, если бы Сид пришлось трахнуть кого-то еще, чтобы выкинуть это из головы, я бы выбрал его снова и снова.

Ненависть не к нему.

Это к тому, что они сделали из нас.

К тому, что 6, с их деньгами, властью и гребаным отсутствием элементарного человеческого достоинства, заставили нас сделать. То, что они создали, когда мы были еще мальчишками. То, что они сделали с сестрой Маверика, Бруклин. Выбросили ее на улицу, чтобы ее сожрал такой извращенец, как Джеремайя Рейн. В наших семьях девочки никогда ничему не учатся. Никто, кроме жен, потому что их жизнь на волоске. Но девочки, ну, 6 хранят от них свои секреты, потому что потом, когда им придется сделать что-то вроде как выгнать их из дома за бесчестье, они не смогут унести с собой много секретов.

Эта ненависть в наших глазах — к моему отцу, который знает, что я облажался, пытаясь вмешаться в его бизнес. Его планы на Сид. Но он позволяет мне играть в эту игру, чтобы было больнее, когда они получат ее. Я не знаю, зачем она ему нужна. Я не знаю, кто она для него, но я и Мав оба знаем кое-что об этих наших девушках.

Они обе умрут, что бы мы ни делали.

Жертвоприношения.

Наказание.

За то, что мы осмелились почувствовать что-то большее, чем похоть или холодный расчет. Смелость влюбиться в девушек, на которых мы, возможно, не захотим жениться или привязать к себе.

По крайней мере, в случае с Мавериком.

Но я…

Я бы женился на Сид. Даже если бы она ненавидела меня, даже если бы она никогда не хотела трахаться со мной снова. Даже если бы она трахалась со всеми остальными в этом чертовом штате, я бы женился на ней, чтобы остановить то, что грядет.

Но она не послушает.

Она никогда не слушает.

И в светло-голубых глазах Маверика я вижу уже не ненависть. Это не ненависть и даже не гнев. Это горе. Самый больной вид горя, потому что у нас обоих есть шрамы. У нас обоих есть раны, которые не видны. Но когда ты ребенок 6-го поколения, ты молишься на шрамы.

Это значит, что ты, блядь, выжил.

Но девочки… они не выживут.

И это еще один шрам, который будет копать глубже, чем остальные.

Он проводит рукой по лицу, делает шаг ко мне, и я напрягаюсь. Но потом он притягивает меня в крепкие объятия, хлопает рукой по плечу, как учат мальчиков, чтобы мы не чувствовали слишком многого.

Но потом он сдается, кладет голову мне на плечо, потому что мы уже чувствуем. Мы уже чувствуем слишком много.

— Давай оторвемся, — тихо говорит он. — Завтра вечером, потому что сегодня у нас Совет.

Так мой отец называл наши еженедельные собрания. От этого дерьма у меня мурашки по коже.

Я вздыхаю у его плеча.

— Да. Давай.

— Джей, — говорит Бруклин, не сводя с меня глаз. — Мы идём на улицу.

Я качаю головой, зарываю голову в руки, чувствуя, как ром гудит в моих конечностях, заставляя мое тело чувствовать легкость. Я пытаюсь заглушить свой смех, но он все равно вырывается наружу, и я слышу, как Бруклин тоже смеется, напротив меня за маленьким столиком в кухонном помещении, которое мой брат устроил на своем складе.

По периметру этого места, как снаружи, так и внутри, стоит вооруженная охрана. Некоторые из его людей из особняка Ордена Дождя, хотя я не вижу ни Трея, ни повара, ни Моники, ни других людей, чьи имена я узнала. О них я тоже не спрашиваю.

Не думаю, что хочу знать.

Я поднимаю голову, смотрю на Джеремайю, его бедро держит открытым черный холодильник, его глаза смотрят на нас обоих.

— Нет, — он поворачивается к холодильнику, берет бутылку воды, закрывает дверцу, откручивает крышку. Он без футболки, спортивные шорты висят низко на бедрах, пот блестит на его прессе. Здесь также есть спортзал, потому что Джеремайя заботится о самом необходимом.

— Я не спрашивала, — говорю я, прежде чем Бруклин успевает уступить. Хотя сейчас, когда я смотрю на нее, ее большие голубые глаза смотрят на меня, на губах у нее ухмылка, и она играет с одной из своих сережек-обручей, крутя ее в пальцах.