Я помню ворота. Я помню пустынную дорогу с деревьями, полями и ничем другим на многие мили.

Я помню тот факт, что у меня нет телефона.

Бог помогает тем, кто помогает себе сам.

Преподобный Уилсон мало на что годился. Но в конце концов он был полезен. Я помогла себе тогда, и я помогу себе сейчас.

Я отворачиваюсь от двери, бегу на босых ногах обратно в святилище, по коридору. Поворачиваю направо, еще один коридор.

Ряд дверей, некоторые открыты.

Кабинеты с телефонами. И тишина в этом месте звенит у меня в ушах. Может, Несвятые и здесь, но их нет в этом коридоре.

Я запомнила всего несколько номеров.

У меня, вероятно, есть полсекунды, чтобы выбрать один, две секунды, чтобы набрать номер, три, чтобы говорить, одна, чтобы убраться отсюда. Я хорошо использую все 6,5 секунд, и когда я кладу трубку поговорив с Николасом, я, блядь, лечу к задней части церкви, и когда я выскальзываю через заднюю дверь, начинает звучать сигнал тревоги, но я, блядь, не останавливаюсь.

Кто тебя обидел? Спросил он меня.

Не так много людей, как я ранила в ответ.

Я вижу ворота, когда бегу по влажной траве, утреннее солнце только-только заливает небо. Я дрожу, мое дыхание вырывается облаками перед моим лицом, мое дыхание доносится до моих собственных ушей. Но я не прекращаю бежать.

За высокими железными воротами — лес. Николас встретит меня там.

Николас может притащить меня обратно к брату. Но я могу думать вокруг брата. Я могу манипулировать им так же, как он манипулирует мной. С Люцифером я не могу думать. И он хочет моей смерти. Мой брат иногда тоже может, но он не убьет меня.

Я не думаю.

Я дохожу до ворот, слышу, как в церкви все еще бьют тревогу, пронзительный вой сирены разносится на многие мили.

Мои руки смыкаются вокруг прохладных железных прутьев. Мне придется перелезть через них. Фасад был заперт, когда мы проходили, и, кроме того, он обращен не в ту сторону, прочь от леса.

Я оглядываюсь через плечо и ничего не вижу.

Не беги.

Но он знал. Он должен был знать.

Я поднимаюсь на ноги, мои мышцы дрожат. Мне кажется, что я все еще спотыкаюсь, так как металл на моей коже кажется ледяным. А деревья в лесу за воротами словно оживают.

Я моргаю, мои ноги цепляются за гладкий металл. Я поскальзываюсь, металл обжигает мне руки, но я пытаюсь снова, мышцы напрягаются.

Когда я выберусь из этого, я буду делать больше подтягиваний.

Если я выберусь из этого.

Я поднимаюсь выше, пальцы ног обхватывают гладкое железо.

Сигнал тревоги прекращается.

Я опускаю взгляд на землю, которая теперь на несколько футов ниже меня. Я поворачиваюсь назад, подтягиваюсь еще немного выше. Я почти на вершине. Одна рука над другой, ноги прижаты к металлу, чтобы немного унять боль в руках.

Моя рука почти у самой верхней точки ограждения.

Я хватаюсь за выступ и стону, подтягивая свое тело выше, готовая перекинуть ногу и упереться для прыжка вниз на другую сторону.

Но тут рука обхватывает мою лодыжку.

Мое тело замирает.

Черт.

Пальцы Люцифера проникают глубже, и он хватает меня и за другую ногу.

— Отпусти.

Я не отпускаю.

Он не просит снова. Вместо этого он дергает меня вниз, и мы оба падаем спиной вперед на влажную траву, его руки обхватывают меня, останавливая мое падение.

Он переворачивает нас, так что он оказывается сверху, его руки лежат в траве по обе стороны от моей головы. Он даже не выглядит сердитым.

Он ухмыляется, его холодные, жестокие глаза прослеживают путь от моего рта до моих глаз. Он вздыхает.

— Мне нравится, когда ты бежишь, — он наклоняется ближе, проводит ртом по моей челюсти. — Просто чтобы я мог показать тебе, что каждый раз, — его зубы царапают мою ключицу, — каждый гребаный раз, Лилит, — он поднимает голову, его глаза в дюймах от моих, — я собираюсь поймать тебя.

— Мы идем на вечеринку сегодня вечером.

Сид поворачивается и смотрит на меня со своего места у окна моей спальни. Занавески отдернуты, и она видит бассейн на заднем дворе, лес, окаймляющий его, мебель для патио, которую скоро будет слишком холодно использовать.

Она заправляет прядь темных волос за ухо и отворачивается к окну. Она сидит на полу, скрестив ноги, ее руки засунуты в карманы моей толстовки.

— Я не пойду.

Я смеюсь, выпрямляюсь из дверного проема, проходя в комнату. Она снова поворачивается и смотрит на меня, наклонив голову. Ее взгляд пробегает по моей голой груди, задерживаясь на шрамах на торсе. Я все еще потный после тренировки в спортзале, и я вижу, как она закусывает губу, глядя на мои бедра, черные тренировочные брюки, низко сидящие на талии, руки в карманах.

Она все еще не говорит мне, что она видела.

Я не скажу ей, почему мы провели эту церемонию.

Как обычно, мы храним секреты и надеемся, что другой истечет кровью первым. Чтобы мы могли зализать раны. Попробовать ранение на вкус.

Она облизывает губы, и я чувствую, как сжимается моя грудь. Ее глаза медленно поднимаются по моему телу и встречаются с моими.

— Я имею в виду, — пожимает она плечами, — если только это не очередная вечеринка, на которой я буду трахать твоих друзей?

Я улыбаюсь ей.

— Конечно, если ты хочешь.

Затем я поворачиваюсь, чтобы уйти, спуститься вниз и подготовить все к сегодняшнему вечеру. Что означает сделать несколько телефонных звонков, убедиться, что мои охранники будут в Liber.

Свободны.

Я все еще чувствую ее взгляд на себе, и когда я выхожу за дверь, я оглядываюсь через плечо, встречая ее взгляд.

— Но если ты увидишь мой член во рту у другой девушки, просто, — я пожимаю плечами, — посмотри в другую сторону, хорошо, детка?

— Что случилось с твоим лицом? — тихо окликает она меня.

Я все еще стою в дверях и провожу рукой по челюсти, сопротивляясь желанию потрогать порез под глазом от кольца моего отца. Даже мои братья не упомянули об этом. Они знают.

Я пожимаю плечами.

— Не твоя проблема, — отвечаю я ей.

— Зачем ты привел ее? — спрашивает меня Атлас, когда мы сидим на ступеньках задней веранды, глядя на лужайку, крытый бассейн. Ветерок пробирается сквозь деревья, добираясь до нас, и я сую руку в карман толстовки.

Другой рукой я затягиваюсь сигаретой, наблюдая, как солнце опускается за лес, окрашивая мир в розовые и оранжевые тона.

Я готов к ночи.

Я презираю этот гребаный день.

— Я не могу оставить ее здесь, — отвечаю я ему, как будто это должно быть очевидно. Это и есть очевидно.

Он смеется, и краем глаза я вижу, как он подносит пиво к губам. Он глотает, вздыхает.

— Ты можешь, — осторожно говорит он. — Привязать ее к своей кровати.

Мой кулак сжимается в кармане, и я затягиваюсь сигаретой, выдыхаю облако дыма, прежде чем повернуться и посмотреть на Атласа, его откинутую назад кепку, темные глаза смотрят на меня. На его губах улыбка, потому что Атлас всегда улыбается.

Я знаю, что это значит.

Это значит, что он скрывает больше поганых секретов, чем все мы. Он стал мастером по закапыванию собственной боли, и такая улыбка означает, что ее больше, чем я, возможно, когда-либо захочу узнать.

Мы знаем друг друга с самого рождения.

Но каждый из 6 вылепил нас по-разному.

— Зачем это делать, если я могу взять ее с собой и поиграть с ней?

Он хмурится, сведя брови.

— А, чтобы она не убежала снова? Чтобы ты снова не подошёл слишком близко? — он качает головой, натягивая кепку, а затем надевая ее обратно. — Ты знаешь, когда все это закончится… это не закончится хорошо.

Ленивая улыбка изгибает уголки моего рта.

— Зависит от того, что ты подразумеваешь под словом — хорошо.