Такое впечатление, что борьба в ней угасла.

Для этого еще слишком рано.

Я отворачиваюсь от нее, снова затягиваясь сигаретой. Ее голос, мягкий и низкий, действует на мой член. Я поправляю свои черные треники, не пытаясь скрыть это от нее. Она знает, что она делает со мной.

Интересно, знает ли она также, что это не может ее спасти?

Я докуриваю сигарету, зажимаю ее между большим и указательным пальцами в перчатках и выбрасываю в окно, прежде чем повернуться к ней.

Она все еще смотрит на меня.

Ее глаза налиты кровью. Я чувствую запах спиртного. Я видел, как она бежала из отеля, так быстро, как только могли ее маленькие ножки. Мне стало интересно, от кого она бежит.

Только на секунду. Не нужно много мозгов, чтобы разобраться в этом дерьме. Но если она у меня в руках, Джеремайя Рейн может идти в жопу.

Он тоже получит свое.

Она сжимает колени вместе — как будто я не знаю, как выглядит ее идеальная киска, — и сдвигает бедра в сторону двери, чтобы лучше видеть меня.

Ее темные волосы падают на плечи, оголенные лишь тонкими бретельками майки. У нее оливковый цвет кожи, но сейчас она настолько бледна, что я задаюсь вопросом, когда она в последний раз выходила на это чертово солнце.

И, как и все остальное в ней — тени, размазанные под глазами, грязные волосы, то, как видны ее ключицы, потому что ей нужно хорошо поесть — это только делает ее еще более сексуальной.

Не помогает и то, что я вижу ее твердые соски, проступающие под шелковым топом. Сиськи у нее идеальные, маленькие и упругие. Достаточно, чтобы они покачивались, если я их шлепну, но не настолько, чтобы она думала, что ей нужно носить лифчик каждый день.

Но она, блядь, носит.

Я знаю, что Джеремайя Рейн видел ее в таком виде, возможно, в отеле сегодня вечером и определенно в своем гребаном особняке, и мои пальцы дергаются, когда я думаю о том, чтобы сломать ему шею снова и снова.

Она громко вздыхает, и мои глаза снова находят ее. Она прислоняет голову к кожаному сиденью.

— Почему я здесь, Люцифер? — снова спрашивает она меня.

Когда она произносит мое имя, я хочу перепрыгнуть через эту гребаную центральную консоль, перевернуть ее на живот и трахать ее по этим сиденьям, пока она не выкрикнет мое имя, ее голос хрипит в горле, потому что она не может перестать его произносить.

Я всегда ненавидел свое имя.

Мама дала его мне, как любит напоминать отец, и мне интересно, знала ли она, что мне нужно быть гребаным демоном, чтобы выжить в их мире.

Но я не очень-то помню свою маму. А потом она бросила меня, и я застрял с ее проклятием для меня: Люцифер.

Но когда Сид говорит это, моя грудь сжимается, и я никогда не хочу, чтобы она перестала это говорить. Я хочу слышать это снова и снова от ее полных губ. Так же, как я хочу видеть, как они обвиваются вокруг моего члена, как она стоит передо мной на коленях.

Я знаю, что она встанет на колени в Санктуме.

Но это будет не только ради меня.

Я опираюсь предплечьем на подоконник машины и смотрю в сторону от нее, наблюдая за Мавом, Атласом и Эзрой вдалеке. Я не слышу их с такого расстояния, не вижу, что они делают, но представляю, что Мав курит косяк, Эзра уже нажрался, а Атлас над чем-то смеется.

Кейн все еще не вышел из машины. Наверное, у него выработалась толерантность к траху, раз он не может остановиться.

— Увидишь, — отвечаю я ей, наконец. Я бросаю взгляд в ее сторону и вижу, что ее глаза закрыты, длинные темные ресницы почти раздувают ее щеки.

Она ничего не говорит, и я думаю, не спит ли она. Интересно, позволю ли я ей оставаться такой.

Но потом ее губы раздвигаются, и она говорит: — Люцифер?

Я тихо вдыхаю, не желая, чтобы она слышала, как мое тело реагирует на то, что она произносит мое имя.

— Да, малышка?

Она не открывает глаза.

— Дашь мне поспать минутку? — она облизывает губы, и мой член пульсирует. — Потом ты можешь делать все, что захочешь, хорошо? Но только дай мне поспать.

Я провожу большим пальцем по грудине, пытаясь отогнать эмоции, которые она будоражит во мне, даже не пытаясь. Пытаюсь вспомнить, что в конце всего этого она будет мертва. Бледное, сломанное тело, похороненное за Санктумом.

Две недели я искал ее, и две недели я пытался забыть, что будет после того, как я поймаю ее.

— Скажи, пожалуйста, — рычу я на нее, все еще глядя на ее маленькое тело, не в силах отвести от нее взгляд. Не в силах вытеснить это чувство из своей груди.

Это не мое дело.

Что случилось с 6. Что они должны сделать с ней, из-за того, кто она такая. Я даже не уверен, кто именно, я просто знаю, что она угрожает порядку вещей. И я знаю, что происходит, когда порядок 6 оказывается под угрозой.

Теперь ее не спасти.

Я пытался. И когда я смотрю на плоскую плоскость ее пресса под топом, я понимаю, что, вероятно, не справился. Я бы попробовал еще раз ради этого, ради того, как приятно было кончить в нее, но у нас нет столько времени, и даже если бы было, я не думаю, что она хочет, чтобы я снова был в ней.

Вот почему я использовал нож.

Я протягиваю руку над центральной консолью, откидываю назад ее волосы и беру в руку затылок.

— Скажи, пожалуйста, — повторяю я, мои глаза в дюймах от ее глаз.

Они открываются, и она смотрит на меня мутными глазами.

— Пожалуйста, — шепчет она, и я чувствую ее изнеможение в этом единственном слове. Я чувствую это, но не могу отпустить это. Отпустить ее. Не сейчас.

— Скажи мое имя, — я стараюсь, чтобы мой голос был жестким, слова отрывистыми. Но это звучит как мольба, и я знаю, что она знает, по тому, как ее губы подрагивают, а глаза снова закрываются.

— Пожалуйста, Люцифер.

Я провожу пальцами по ее волосам, вниз к шее, даже когда центральная консоль упирается мне в бок. Я массирую ее плечи, наблюдая, как она погружается в пьяный сон, наблюдая за ее вдохами и выдохами, задаваясь вопросом, на что это может быть похоже, если они прекратятся. Если бы ее жизнь оборвалась.

Я знаю, на что это будет похоже.

Мой личный ад.

В котором мне не выжить.

Я уже вздрагивал раньше, когда пустой пистолет прижимался к моему лбу.

Больше не буду.

Нет, если ее здесь не будет. Мне просто придется встретить ее на другой стороне.

Я просыпаюсь в чужой кровати. И у меня есть около двух секунд, чтобы посмотреть на высокие сводчатые потолки, прежде чем начинается головная боль, бьющая в висках с такой силой, что, клянусь, мои чертовы зубы стучат в черепе.

И еще три секунды, прежде чем его голос заставляет мои колени подкоситься, и я вскарабкиваюсь на ноги, прижимаясь спиной к изголовью кровати, колени подтянуты к груди, серые мягкие простыни все еще накрывают мое тело.

— Доброе утро, Лилит, — мягко говорит Люцифер, и мои глаза бросаются на дверь в другом конце комнаты. Он прислонился к дверному проему, одетый в черный свитшот, обтягивающий его бедра, черную толстовку, бандану скелета, натянутую на шею. Он держит руки в карманах и смотрит на меня глубокими синими глазами, прядь вьющихся черных волос над одной бровью.

Я рассматриваю темные деревянные полы в этой комнате, всю стену окон напротив кровати, темные шторы, натянутые на них. На полу лежит черный ковер, по обе стороны кровати стоят тумбочки, дверь, слегка приоткрытая, ведет в отделанную мрамором ванную комнату, еще одна дверь закрыта, возможно, это шкаф.

Комната огромная, но сейчас между нами нет достаточного пространства. Сердце колотится в груди, голова пульсирует еще сильнее, и хотя я не пыталась бежать прошлой ночью, сейчас я жалею об этом решении. Мне интересно, если бы я бросилась прямо на окна, разбились бы они, и я смогла бы забраться на крышу и сбежать от этого красивого мальчика-демона, который хочет моей смерти.