— Эй, Птицу, забыли, — воскликнул Тедди.

— Не-не, не буди. Пусть спит, — сказал вдруг Синклер, — а то будет опять ворчать всю дорогу. Мы все равно ненадолго.

И засмеялся. Он вообще выглядел необыкновенно довольным, как сытый кот. Очевидно, Птицей был тот, чья макушка виднелась за обшарпанной спинкой старого кожаного дивана. Я еще не всех здесь знал. После их ухода стало так хорошо, тихо и спокойно. Лишь едва слышно сопел невидимый мне Птица, да бубнил негромко телевизор. Я вновь углубился в размышления, прервал которые легкий шорох. Это завозился на диване, просыпаясь, забытый дружок Сина. И спустя какое-то время передо мной предстало существо, которое я поначалу принял за невысокого, худощавого парнишку. Но заблуждение быстро рассеялось. Это, была девчонка с узким бледным лицом, обрамляла которое копна темных, растрепанных волос. Глаза у нее были большие, странного цвета: синие с чернотой, в ореоле густых, круто изогнутых ресниц. Причем реснички были разной длины и словно перепутаны между собой, так что хотелось их потрогать, ощутить, как они будут щекотать кончики пальцев. В общем, очень симпатичные были глаза. По носу и щекам рассыпались пестрые разнокалиберные веснушки, будто в лицо ей брызнули охрой. Одета девчонка была в мешковатые серые джинсы, свободную белую футболку с изображением волчьей морды, поверх узкой черной майки, видневшейся в чересчур большом вырезе.

— Привет, — сказала она приятным, немного хриплым спросонок голосом. — А где все?

Сонно поморгала и зевнула, прикрыв узкой ладонью рот.

— В «Планету», кажется, пошли.

— Даже не разбудили, — девчонка досадливо поморщилась, потом вздохнула и представилась: Я Птица, а ты?

— Я, …

— Постой, — тут же перебила она, — сама догадаюсь. Ты — Хьюстон?

— Да.

Она запрыгнула на другой конец широкого подоконника и с доброжелательным любопытством уставилась на меня. Я почувствовал, что начал краснеть.

— Ты ведь новенький? С Йойо живешь? Он странный, да? Ребята про тебя говорили. Уже освоился? — сыпала Птица вопросами, легко перескакивая с одной темы на другую. — Не такой уж ты и толстый.

Я едва не поперхнулся, лицо обдало жаром.

— И не похож на дебила.

— Что? — спросил я, откашлявшись. Все-таки поперхнулся. «Толстый дебил» — хорошая, однако, у меня здесь репутация наметилась.

— Сказали, что тебя из интерната для альтернативно одаренных к нам перевели, — продолжала вгонять меня в краску эта засоня.

— Нет, просто одаренных, — я покосился на дверь, захотелось побыстрее исчезнуть.

— Ой, прости, — засмеялась она. Хорошо так засмеялась, не зло и не издеваясь, просто весело. Ей было смешно. — Не обижайся, ладно. А я только ночью прилетела, у тети на каникулах была.

— На крыльях прилетела? — на всякий случай уточнил я, исчезать почему-то расхотелось.

— Нет, — она снова рассмеялась, — на самолете. Так и за что вас разогнали?

Я пожал плечами, Птица была здесь первым человеком, который столь подробно исследовал обстоятельства моего скромного бытия, и с непривычки меня это здорово смутило. А ее, похоже, мое смущение лишь забавляло.

— Здесь не так уж и плохо, — Птица снова улыбнулась, не сводя с меня мерцающего пронзительной синевой взгляда. — Правда, мне не с чем сравнивать. Я ведь до этого только с тетей жила. И вот уже второй год здесь, — продолжила она. — Первое время все привыкнуть не могла, так было скучно, тоскливо. Все и всех вокруг ненавидела. Такая глупая, дни считала, сколько до выходных, а потом до праздников осталось. Думала, что тетя приедет и заберет меня домой. Она ведь сказала, что это ненадолго, месяц-другой, пока ей разрешат снова опеку оформить. Только ничего не вышло. Хорошо хоть на каникулах разрешили у нее бывать…

Пока Птица болтала, я решился рассмотреть ее получше. И чем больше вглядывался в это лицо с нервной, ломаной линией высоко поднятых бровей, аккуратным, немного вздернутым носом, улыбчивыми сочными губами, маленьким круглым подбородком, тем более симпатичным оно мне казалось. В ней не было бьющей в глаза яркости Розы, но каждая черта ее миловидного личика была совершенной, словно вылепленной искусной рукой мастера. Это был первый случай, когда я не смог найти в чертах другого человека ни одного изъяна. Птица была удивительно красивой, но, чтобы понять это, нужно было вглядеться. И еще, несмотря на жизнерадостный и видимо даже озорной характер, было в ее облике что-то трогательно беззащитное. Так что хотелось погладить ее по голове и сказать: «Эй, все будет хорошо, обещаю.» Я подумал, что мог бы легко нарисовать ее всего несколькими росчерками карандаша, и даже представил себе этот набросок, так что у меня просто руки зачесались скорее взяться за дело.

Между тем, Птица продолжала совершенно свободно, так словно мы были с ней давно знакомы, и не просто знакомы, а успели стать хорошими друзьями, излагать мне перипетии своей жизни в интернате и у тети, которая, воспитывала ее с раннего детства. Родители Птицы, подкинув дочку в младенческом возрасте родственнице, канули в неизвестном направлении. А потом и сама тетушка стала, как выразилась Птица, немного чудить. В чем это заключалось, она не сказала. Только, как я понял, из-за этого у Птицы начались проблемы с учебой. Так, что, в конце концов, она и оказалась здесь.

— Она хорошая, ты не думай, и меня не обижала. Просто на нее так много свалилось всего сразу, даже я не смогла ей помочь, хоть и старалась. — доверительно сказала Птица и вдруг погрустнев, замолчала. Я подумал, что она, возможно, до сих пор не может привыкнуть к интернатской жизни, и зачем-то ляпнул, что не стоит переживать, недолго осталось, всего-то меньше года. А потом она будет свободна… как птица. От этой незамысловатой шутки девчонка внезапно звонко рассмеялась, как будто колокольчики хрустальные в перезвон пустились, так что и я невольно заулыбался. Вот просто не мог удержаться, как будто внутри защекотал кто, так приятно стало.

— Да, возможно, — она вновь задумчиво помолчала, опустив голову, а потом резко сменила тему, принявшись расспрашивать, чем я занимался в своем лицее для одаренных. Мне это представлялось не особо интересным, но Птица, судя по всему, так не считала. Выяснив, в чем именно выражалась моя, так называемая, одаренность, она восторженно воскликнула:

— Вот здорово! У меня еще ни одного художника знакомого не было. Ты мне покажешь свои работы?

— Да, если хочешь, — эти слова вылетели у меня, прежде чем я успел подумать. Сказал и залился краской, стало как-то не по себе, никому из сверстников я старался не показывать свои рисунки, они были для меня слишком личными. Хотя ничего особенного в них не было, но вот просто не любил и все. Как будто меня раздеться просили в людном месте. Я бы может, и сейчас сдал назад, но было уже поздно. Девчонка энергично закивала головой:

— Очень хочу. А рисовать трудно?

Я невольно улыбнулся детской наивности ее вопроса:

— Нет, не очень.

Она подвинулась чуть ближе и спросила:

— Ты давно в детдоме?

— Да, давно.

— Очень давно? — продолжала она допытываться. Вот дотошная какая! Я немного подумал:

— Лет десять…

Я не вел счет дням. Зачем? Чего мне было ждать? Встречи с родными? Родных у меня не было. Даже если и были, я о них ничего не знал. Я уже давно был один, и даже забыл — как это, когда у тебя есть кто-то такой, близкий, для которого ты тоже что-то значишь, независимо ни от чего. Пусть даже такой как непутевая тетушка этой симпатичной веселой девчонки. Ждать выпуска из интерната тоже было глупо. Перемена статуса мало что меняла на самом деле в моей жизни. Сменился бы просто интерьер, который все равно не стал бы домашним. Поэтому, какой был смысл в подсчетах. Я даже не мог сказать точно, сколько времени провел в том или ином детдоме, так часто они менялись. Я и друзей не успевал толком завести. А потом и стараться перестал.

В коридоре послышались громкие голоса и шум шагов.

— Наши возвращаются, — заметила Птица, соскакивая с подоконника. — Что-то быстро они… Обернувшись, уже на выходе она сказала, снова вогнав меня в краску: