— Подумаешь! Он бы все равно не успокоился, пока не узнал.

— Ой, Хьюстон! Если бы ты не встрял, я бы могла сказать, что с Елкой баловалась, что случайно ударилась, я бы нашла, что сказать…

— С Елкой? Ударилась? Бред какой-то, как в это можно поверить… Да и зачем врать-то, — добавил я тихо, а потом спросил, с трудом подбирая слова и отчаянно краснея:

— Птица, тебе, на самом деле, со мной было не очень противно…

Брошенные Синклером слова, словно занозы не давали мне покоя. Она изумленно взглянула на меня, невесело рассмеялась и мягко сказала:

— Хьюстон, какой ты, все-таки, дурачок. Нет, не противно, напротив…

Сразу сделалось как будто светлее, словно из-за сплошных серых облаков вдруг на минуту пробился солнечный луч. Задумчиво закусив губу, Птица стала напряженно о чем-то размышлять:

— Ладно, попробую уговорить его, чтобы не трогал тебя.

От этих слов меня просто затрясло:

— Если ты это сделаешь, я его снова ударю, при всех, просто так!

Солнце скрылось, затянутое душным одеялом туч, и стало еще мрачней.

— Перестань, Хьюстон. — Птица выглядела усталой и подавленной, — ты не понимаешь. Он даже не будет сам с тобой драться.

— А что так? Красоту свою неземную боится попортить?

— Ничего, он не боится, — заступилась Птица.

— Я тоже не боюсь.

— А зря, — она сердито посмотрела на меня и закричала. — Вот, что мне теперь с тобой делать?

— Ничего, — сказал я обиженно — ничего не надо.

И пошел оттуда прочь. Через несколько минут Птица меня догнала и пошла рядом, подозрительно шмыгая носом.

В ту ночь я увидел свой старый сон, который раньше преследовал меня, периодически повторяясь и заставляя просыпаться в холодном поту. Но в последнее время оставил в покое, и я забыл о нем, привыкнув засыпать под голоса ночных гостей и музыку Йойо. Пока он опять внезапно не напомнил о себе. Это было дурным предзнаменованием. Как правило, он снился мне перед болезнью или крупными неприятностями. И в нем раз за разом повторялся один эпизод. Это было еще до Карандаша и его студии. Я тогда занимался в городской художественной школе или как мы ее попросту называли — художка. Я сидел за мольбертом и рисовал, когда услышал негромкие голоса позади и, обернувшись, увидел наших преподавателей. Они принесли большое цинковое ведро и, поставив его возле стоявших у стены огромных листов толстого картона, ушли, продолжая все так же вполголоса переговариваться. Через какое-то время я встал немного размяться. Как-то незаметно оказался рядом с ведром и, заглянув в него, почувствовал, как к горлу подступила тошнота, а пальцы похолодели. Из ведра на меня скалился желтоватый череп, залитый водой. Следующее, что я помню — это лицо преподавателя, который с досадой в голосе, говорил, что это муляж и что я уже достаточно большой, и нельзя быть таким впечатлительным. Может, это и правда был муляж, но я почему-то до сих пор уверен, что череп был настоящим. На следующем занятии ведро со всем содержимым исчезло, и больше я его никогда не видел. Только во сне.

Проснулся я резко, как от толчка и долго лежал, уставившись в потолок, по которому время от времени пробегали неясные тени. Йойо в комнате не было. Проводив ночных гостей, он, видимо, отправился в душ, потому что вскоре вернулся с мокрой головой и перекинутым через плечо полотенцем. Спросил:

— Не спится?

И я ответил:

— Нет.

Он двигался по комнате легко и бесшумно, как призрак и только кровать слегка заскрипела, когда Йойо на нее лег. Он молчал, но я чувствовал, что Йойо тоже не спит. И через какое-то время он снова спросил:

— Хьюстон, с тобой все в порядке?

— Да, — сказал я. — Все нормально, я в порядке.

Сон был настолько ярким, что казался реальней, чем ночь за окном. Мне не нужно было гадать, какие неприятности он предвещал на этот раз. Только подумал, что Син, возможно, придумает что-то совсем уж изощренное, чтобы поквитаться. Но я ошибся, он предпочел традиционный метод.

На следующий день Син ждал меня на выходе из студии. На него оборачивались студентки-старшекурсницы, которые частенько оставались по вечерам, чтобы поработать над своими проектами. Но большей частью сидели с нами в аудитории, болтали, обсуждая преподавателей и своих парней, шуршали конфетами, пили кофе из автомата да бегали курить. Увидев Сина, они притормаживали, встряхивали длинными распущенными волосами, и начинали слишком громко смеяться, стараясь привлечь его взгляд. Я заметил Синклера еще из вестибюля, через широкие стеклянные двери. Бедняжка, он так боялся меня пропустить, что, наверное, уже довольно долго мерз на ветру, стойко игнорируя повышенный градус женского внимания. Мне даже пришла в голову мысль, не извиниться ли перед ним за причиненное неудобство, но потом решил, что обойдется. Когда я вышел, он оживился. Спросил, окинув меня холодным взглядом:

— Значит, это точно был ты?

— Да, я, — по телу прошла ледяная дрожь.

— Не передумаешь? — он недобро усмехнулся.

— Нет, не передумаю, — меня немного удивило, что Синклер был один.

— Тогда пошли, — сказал он спокойным, даже будничным тоном. И мы пошли. Я не спрашивал куда. В конце концов, это было его право выбирать антураж. Пройдя еще пару улиц, мы свернули в темную подворотню. Классика жанра, — мелькнуло в голове. За ней открылся на редкость приятный дворик с аккуратными рядами заснеженных кустов вокруг детской площадки. Там уже маялись в ожидании два крепких типа, один повыше, а другой пониже, в одинаковых черных куртках и шапках, надвинутых на самые глаза. Они не были похожи на шпану, они были похожи на молодых целеустремленных людей, подающих надежды. Я, в общем-то, умею драться и неплохо. Мне уже приходилось это делать, но на более равных условиях.

— А что, Син, самому слабо? — я снял рюкзак с плеча, все равно сорвут, так еще и кисти переломают, и кинул в сторону.

— Не обольщайся, Хьюстон! — Презрение в его голосе мешалось со жгучей ненавистью. — Ты, я вижу, не понял еще. Это не рыцарский турнир, а наказание за преступление. Ты переступил границы и будешь наказан. Как следует наказан. А поединка у нас с тобой не будет, не надейся, а вот наказывать я тебя еще буду. Чтобы ты как следует все усвоил. Ты очень наглый Хьюстон. Наглый и упертый. Я ведь за тобой давно наблюдаю. Ясно, ублюдок.

На этом дипломатический этикет был исчерпан, приговор зачитан, и начался замес. Думаю, те ребята, уж не знаю, откуда Син их вытащил, были профессионалы, мастера своего дела и спорта. Я понял это с первых же минут нашего «общения», пока они еще только разогревались, а я уже выдохся. Спорт, утверждают люди в этом сведущие, дело благородное, не мне с ними спорить. И наверняка, в их глазах, проучить меня тоже представлялось делом благородным. Жаль, что они не стали делиться со мной своими соображениями на этот счет, могла бы выйти вполне содержательная дискуссия. Но, скорее всего, у них не было желания дискутировать, а было желание хорошо делать свое дело. И делали они его, надо признать, очень хорошо, если не сказать, превосходно. Хотя я предпочел сказать что-нибудь другое, не такое лестное для них. Я не успевал уклоняться от их точных, быстрых ударов, которые сыпались без передышки, и которые они сопровождали коротким, энергичным кхеканьем. А потом уже и не мог, стараясь лишь удержаться на ногах, и отчетливо понимая, что стараться мне остается недолго. И еще в какой-то момент, обожгла мысль, что, если они перебьют мне пальцы, я не скоро смогу взяться за карандаш. И это будет настоящей пыткой. Больше я ни о чем не мог думать связно. Син стоял неподалеку и молча наблюдал, глубоко засунув сжатые в кулаки руки в карманы куртки, так что едва не рвал их. На его лице застыло угрюмое выражение. А потом мне стало не до него.

Пропустив удар в живот, я, захрипел и рухнул на колени, пытаясь одновременно протолкнуть в легкие вышибленный воздух и, скрюченными от боли пальцами, наскрести снега, чтобы успеть стереть заливавшую мне глаза кровь, прежде чем ребятки снова примутся за меня. Против ожидания, они не бросились добивать, а терпеливо ждали, слегка приплясывая на месте, пока я встану, и только после этого продолжили свой танец с бубном. И так было каждый раз, как только я падал и снова поднимался, по возможности быстро. Неудобно было заставлять посторонних людей зря терять время. У них могли быть еще другие, более интересные дела, например, свидания с девушками, на которые нельзя опаздывать. И видимо, они тоже так считали, потому что даже помогали мне, рывком ставя на ноги и снова принимаясь за дело, очень методично и равнодушно, словно отрабатывали приемы на спортивном снаряде.