Так вот, несмотря на все свое равнодушие к спортивным состязаниям, я уже вторую неделю торчал на тренировках волейболистов, иногда пропуская ради этого занятия в студии. Нет, не участником. Кто бы меня взял! А зрителем. Смотрел как сборная команда нашей школы готовилась к соревнованиям. Играть должны были с какими-то мастерами из соседнего города. И Птица была в команде. Она очень грациозно двигалась. Так упруго, легко и в то же время плавно, как будто танцевала, а не играла. Глаз нельзя было оторвать. В белой майке и черных шортах, форме нашей команды, она напоминала мне чайку над водой. Я сидел за спинами других болельщиков и украдкой рисовал ее в движении, делал наброски в маленький блокнот, чтобы потом их пересматривать. Иногда она бросала мимолетный взгляд в мою сторону, и в этот момент мне чудилась легкая улыбка на ее губах. Син тоже был в команде, только юношей. Он отлично играл. Я остался как-то раз на одну из его тренировок. Посмотрел чуть-чуть и ушел. Думаю, что у его соперников немного будет шансов на победу. И Син тоже сидел на тренировках Птицы. Но, конечно, не за спинами других, а в первом ряду, бурно реагируя на каждый выпад подружки, подбадривал ее криками, что-то эмоционально советовал, в общем, жил полной жизнью. А еще в команде была Роза.

Это случилось на последней перед состязаниями тренировке. Я видел, как Роза, она стояла по другую сторону сетки, уже в самом конце игры, перед финальным свистком, вдруг подпрыгнув мощным броском, а девушка, она, надо сказать, была не слабая, послала мяч прямо в голову Птице, которая в этот момент зачем-то нагнулась. Удар пришелся чуть выше виска, и Птица как-то сразу рухнула на пол, словно ее сразила пуля. Мир на секунду замер в звенящей тишине, а потом взорвался голосами. Я, подскочив, бросился вместе со всеми к лежащей, как сломанная кукла Птице, совершенно потрясенный и ошеломленный. Мне показалось, что она была без сознания. Вокруг столпились люди, тренер пытался привести Птицу в чувство, похлопывая по щекам, громко и настойчиво повторяя ее имя.

— Эй, кто-нибудь принесите воды, — закричал он. И тут Птица, наконец, открыла глаза, наши взгляды встретились, и она прошелестела слабым голосом:

— Хьюстон?

— Да-да, Птица! Ты как?

Я хотел взять ее за руку, но не успел. Кто-то сильным рывком оттолкнул меня от нее. Син, склонился над Птицей и принялся взволновано повторять:

— Что это? Что случилось? Птица, что с тобой? Тебе плохо?

Пока тренер не скомандовал:

— В медпункт, быстро.

После чего Син подхватил Птицу на руки и почти бегом бросился с ней к выходу из зала. Я пошел следом. Син с тренером скрылись за дверью медпункта, а я остался ждать снаружи. Вскоре ко мне присоединилось еще несколько человек из команды. Девчонки стояли чуть поодаль и негромко перешептывались между собой. Прошла целая вечность, прежде чем тренер вышел, и окинув нас хмурым взглядом сказал:

— Идите в зал. Все в порядке, оглушило просто. Бывает. Игра есть игра, внимательнее надо быть, а не зевать.

Мы двинулись обратно. Девчонки, оживленно обсуждая случившееся, быстро убежали. А я, свернув за угол, присел на скамейку, стоявшую возле окна в пустом темном коридоре. Не мог идти, ноги сделались как ватные. Какое-то время сидел, приходя в себя, пока в гулкой тишине этажа не послышались голоса. Тренер давил на Сина, чтобы он шел на тренировку, а тот наотрез отказывался. Говорил, что не может сейчас играть и что ему нужно еще Птицу до интерната проводить. На что тренер заметил, чтобы он хоть до завтра в себя пришел, а то нашим лучше сразу сдаться, и нехорошо команду подводить из-за таких пустяков. На что Син, разозлившись, огрызнулся:

— Хороша команда, где своих бьют.

Мне не хотелось, чтобы они меня здесь видели. Немного перевел дух и вернулся в зал. Когда появились Син и тренер, я понял, что предстоит разбор полетов. Син был очень бледным, еще бледнее Птицы. Когда все это случилось его в зале не было, он ушел переодеваться. Выскочил в шортах и майке, и под кожей у него рельефно выделялись накаченные мускулы. Скользнув глазами по нашим лицам, Син спросил угрюмо:

— Кто это сделал?

И поймав несколько, машинально кинутых на Розу взглядов, двинулся к ней напряженной, угрожающей походкой. Роза сразу покраснела и, попятившись от него, испуганно забормотала:

— Я нечаянно, Син! Клянусь тебе, что нечаянно!

Она сразу сникла, стала такой растерянной и очень жалкой. Даже подурнела. Глаза у нее медленно наполнились слезами, и вслед за ними по щекам потекли темные ручейки туши. Син долго смотрел на нее тяжелым, пристальным взглядом, под которым Роза стояла неподвижно замерев, словно кролик перед удавом, и лишь беззвучно шевелила губами, пытаясь еще что-то сказать в свое оправдание, пока наконец не выдавила:

— Это вышло случайно, Син, я не хотела. Кого хочешь, спроси.

Син, зло и презрительно, как только он один мог, усмехнулся, потом снова пробежался взглядом по нашим лицам. И вдруг уставился на меня и спросил:

— Что скажешь, Хьюстон?

Я пожал плечами:

— Ничего нового. Ты же сам слышал — случайность. Лучше скажи, что с Птицей?

Он не ответил. Еще несколько секунд жег меня взглядом, потом отвернулся и ушел в раздевалку, собрал свои вещи и отправился обратно, к Птице. После его ухода Роза снова потерянно пробормотала: это же случайность, зачем он так! и пошла рыдать на скамейку, где ее стали громко и эмоционально утешать подружки.

Конечно, этот удар не был случайностью, и Роза я думаю хорошо прицелилась, только плохо подумала, чем это могло лично для нее обернуться. Но мне вдруг стало жаль ее. Было неудобно и отчего-то немного стыдно видеть всегда ослепительно-эффектную Розу такой потерянной, такой некрасивой.

На тренировку Син не вернулся и на следующий день играли без него. Продули почти в сухую. Птица тоже не участвовала. Врач запретил ей на какое-то время спортивные занятия, и вечерами они с Сином прогуливались неторопливо по дорожкам парка, спрятавшись под зонтом от мелкого, нудно моросящего дождя. После этого случая Роза для нашего красавчика перестала существовать. Я часто видел ее потом без привычного боевого раскраса, с заплаканными глазами и покрасневшим опухшим от слез носом. Роза еще долго пыталась наладить с Сином хоть какие-то отношения, подкарауливала его в коридоре, что-то лепетала, видимо пытаясь в очередной раз оправдаться. Но он нетерпеливо выслушивал ее с каменным лицом и ни слова не говоря шел дальше, так словно она была просто досадной помехой на его пути, мошкой на лобовом стекле его жизни. Я не оправдывал Розу, наверное, просто как никто другой мог понять ее чувства. Перед Птицей она, кстати, так и не извинилась.

Зато Син не отходил от Птицы ни на шаг, даже в школе торчал у нас на каждой перемене. Однажды, улучив момент, я подсел к ней за парту, чтобы спросить, как она себя чувствует. И Птица, улыбнувшись, ответила:

— Хорошо, только шишка еще болит немного. Вот, потрогай, какая здоровая.

Осторожно дотронувшись, я в самом деле ощутил под волосами небольшое вздутие и тихонько подул на него, раздвинув густые пряди.

— Уже лучше?

— Да, почти прошло.

Птица рассмеялась, а я снова подул чуть сильнее. Так в детстве, далеком и почти забытом, лечили мне синяки и ушибы родители. Не знаю почему, но это действительно помогало. Сквозь радугу слез я видел склонившееся над моей разбитой коленкой лицо матери. Она что-то ласково шептала и осторожно дула на кровоточащую ссадину, промокая ее платком. Боль стихала, и становилось так хорошо. Но я все равно нетерпеливо ерзал и похныкивал, пока меня мазали йодом, чтобы уже через минуту вновь мчаться куда-то навстречу приключениям.

— Да ты волшебник, Хьюстон! — глаза у Птицы заискрились весельем. — Спасибо!

Прозвенел звонок, возвещая начало занятий, и тут я заметил стоящего в дверях Сина. Я успел поймать его угрюмый задумчивый взгляд, а через мгновение он исчез.

На сложенном вдвое листе бумаги, подсунутым под дверь комнаты, было написано четким округлым почерком: «Сегодня в час ночи приходи на чердак. Есть разговор». Я нашел это послание, вернувшись с занятий в студии. Несмотря на то, что вместо подписи красовалась размашистая закорючка, сразу догадался, что оно от Сина. Что ему понадобилось? И почему чердак? Нельзя поговорить в другом месте? Впрочем, какая разница. Я, кстати, там еще ни разу не был. Даже любопытно взглянуть. На чердак из нежилой части верхнего этажа вела старая скрипучая лестница, которая своей верхушкой упиралась в квадратный люк, закрытый крепким деревянным щитом с большим навесным замком. Ну, замки для нашего умельца не проблема! До часа было далеко, но у меня уже засосало под ложечкой от неприятного предчувствия. Идти не хотелось, ничего хорошего меня там не ждало. Вспомнил вдруг, что видел где-то в шкафу фонарик. Он мог пригодиться. Нашел не сразу. Фонарик закатился под тумбочку, и остался бы лежать там, не замеченный мной, если бы не Йорик.