— Сдаюсь, — послушно откликнулась она, продолжая завороженно смотреть мне в глаза. Из ее приоткрытых губ вырывалось едва ощутимое легкое облачко. По всем канонам жанра я должен был поцеловать ее, так близко друг от друга были наши лица, и даже едва не сделал это, удержавшись в последний момент. Надо сказать, с трудом удержавшись. Лишь прикоснулся пальцем к кончику ее носа, перед тем как подняться, и сказал:

— Вставай, простынешь.

Я хотел помочь ей, и протянул руку, но она резко выпрямилась и сказала довольно сердито:

— Уходи.

Я вновь присел рядом и удивленно спросил:

— Я тебя чем-то обидел?

Птица отвернулась и промолчала.

— Ну, хватит, Птица. Не май месяц на снегу сидеть!

Она продолжала упрямо молчать, не выказывая желания встать. Поэтому я просто подхватил ее на руки и понес по дорожке, напрямую через парк, временами, почти по колено, проваливаясь в снежные заносы, и опустил лишь на подходе к центральной аллее, там, где нас уже могли увидеть. Она не сразу ушла. Задержав на моих плечах руки, не поднимая глаз, тихо сказала: «Извини».

Йойо сидел на кровати и задумчиво смотрел, как меркнет за окном дневной свет. Уступая черед ночи, уходит на покой солнце, окрашивая небо на западе в багрово-алые тона, предвещавшие на завтра ветреный день. Раздался негромкий стук, но он не шелохнулся. Дверь скрипнула, открываясь, и в комнату заглянула Птица. Бросив взгляд на застывшую в молчании худую, нескладную фигуру, она, осторожно кашлянув, спросила:

— Привет! А Хьюстон не пришел еще?

— Нет, еще не пришел. — сказал Йойо бесцветным ровным голосом и, не глядя на Птицу, спросил: — Зайдешь?

Немного помедлив, она бесшумно прошла в сумрак комнаты, снова окинув Йойо настороженным взглядом. Словно машинально взяла со стула небрежно брошенный серый джемпер Хьюстона, незаметно сжала в руке тонкую, трикотажную ткань, затем аккуратно сложила и повесила на спинку, разгладив заломы. Ей очень хотелось прижаться к нему лицом, вдохнуть пропитавший шерсть особенный, как будто смесь табачного дыма и хорошего дорогого мыла, сладковато-горький, но не приторный, а терпкий и такой уютный, запах. Его запах. Этот аромат едва уловимо ощущался и в комнате. Она неизменно чувствовала и различала его среди множества других запахов. Он был для нее как единственное цветное пятно на черно-белой фотографии. Хотелось, замерев, вдыхать его снова и снова, пока не закружится голова.

Не дождавшись от Йойо приглашения, присела на стул и стала нервно теребить краешек рукава. Йойо молчал, и взгляд Птицы словно сам собой переместился на кровать Хьюстона, на раскиданные по покрывалу вещи. Видимо собирался в спешке, опаздывая на занятия. Вон, даже альбом забыл…

И чем дольше она смотрела, тем яснее видел Йойо как начинает разгораться вокруг Птицы золотистый, мерцающий искрами, ореол.

— Птица, — сказал он все тем же ровным, ничего не выражающим, голосом, — ты зачем морочишь ему голову?

Она резко отвела взгляд, и мерцание испуганно потускнело, но не погасло. Наклонившись, так что волосы совсем скрыли ее лицо, Птица вновь принялась теребить край рукава. После затянувшейся паузы, произнесла негромко:

— Я не морочу Йойо. Я не знаю, что мне делать…

— Решай сама. Здесь никто тебе не поможет.

Она с надеждой посмотрела на него:

— Даже ты?

Йойо едва слышно вздохнул и, взглянув на Птицу, напряженно ждущую его ответа, пожалел, что не может подобно ей спрятать лицо за прядями волос. Да и бесполезно, ей нужен был ответ, честный ответ. И она знала, что получит его.

— Даже я, Птица.

На мгновение лицо у нее сморщилось от разочарования и глаза влажно заблестели. Она опустила голову и переплетя пальцы рук сильно сжала ладони коленками, сгорбив спину. Вновь повисла напряженная, беспокойная тишина. Она становилась все плотнее и гуще вместе с вползавшей в комнату тьмой, которая окутывала их, как ластиком стирая мир вокруг. И только теплое переливчатое свечение вокруг Птицы, немного рассеивало обступивший их мрак. Когда Птица заговорила, сияние замерцало ярче, а печаль, заполнившая его до самых кончиков пальцев, стала такой сильной, что стало трудно дышать.

— Понимаешь, Йойо, я его очень …

— Я понимаю, девочка, — он мягко перебил ее. — Но ты ведь тоже понимаешь, что тогда будет, верно?

Птица тяжело вздохнула и сказала:

— Может, есть хоть какой-то способ…

— Ты уже пыталась это выяснить. Поэтому знаешь, что нет.

Она подняла голову и произнесла устало:

— Тебе Хьюстон сказал.

— Он волнуется за тебя.

Птица вздохнула:

— Скажи ему, что со мной все в порядке.

Йойо пристально и серьезно посмотрел на нее. Потом тоже вздохнул и покачал головой:

— Я говорил, но он не поверил.

Птица расцепила наконец судорожно сжатые руки. Но тут же обхватила себя за плечи, пытаясь унять озноб, который бил ее изнутри, и попросила:

— Помоги мне, пожалуйста!

— Чем, родная?

Голос у Йойо стал ласковым и очень теплым. И Птице показалось, что он как дуновение легкого майского ветра нежно коснулся ее лица, успокаивая и согревая.

— Скажи, что все будет хорошо.

— Все будет хорошо, Птица. Если только…

Она резко махнула рукой, прерывая его и уткнулась лицом в ладони, тяжело дыша. Голос ее зазвучал глухо, отрывисто, как будто она боялась, что вместе со словами выйдет наружу ее страх, обретя зримые очертания

— Это все равно случится, Йойо…Ты же знаешь… Даже если я поступлю, как ты считаешь, правильно! Тогда зачем? Зачем?

Он снова заговорил мягким, ласковым тоном, склонился почти неразличимый в темноте в ее сторону, протянул руку и осторожно тронул за плечо:

— Но это будет совсем другая история, Птица. Совсем другая, понимаешь. Более длинная и счастливая.

Она покачала головой, не отрывая от лица ладоней. В золотистом переливчатом облаке вокруг нее замерцали словно огненные сполохи яркие оранжевые искры:

— Но не для меня и не для него… Я знаю, ты скажешь, что я должна. Что раньше я не сомневалась. Но тогда мне это ничего не стоило. Совсем ничего, а теперь… Теперь все по-другому. Совсем по-другому. Я не хочу этого, Йойо. И я боюсь. Я не справлюсь.

— Я никогда не скажу так, Птица. Я знаю цену, которую придется вам платить. И ты никому ничего не должна. Никому и ничего. Но только тебе придется с этим жить. Придется жить со своим решением. И поэтому, только ты имеешь право решать. Только ты, и никто другой. Я просто знаю, как будет правильно. Я знаю, что это непросто, совсем не просто. Птица, я знаю это. Поэтому если ты решишь по-другому, я пойму. Я все равно останусь твоим другом, что бы ты ни решила. И не бойся, ты не одна. Я приду, когда будет нужно.

Она с сомнением покачала головой, и едва слышно пробормотала:

— Все равно… Я еще не знаю…

Она хотела сказать, что может не так уж и нужно, чтобы именно она решала, что все как-нибудь само собой образуется, но в коридоре раздались вдруг быстрые знакомые шаги. Птица повернула голову к двери и, когда Хьюстон вошел, сияние вспыхнуло и разгорелось так сильно, что Йойо захотелось зажмуриться. Щелкнул выключатель, и под потолком зажглась лампочка, но ее свет не мог заглушить золотое мерцание, затопившее комнату.

— Ох, привет! Вы что в потемках сидите? — Хьюстон, радостно заулыбался, увидев Птицу. При этом точно такой же, как у нее теплый, золотистый свет прозрачным облаком, окутывал всю его фигуру. Они были словно две части одного целого.

— Да вот, — Птица встала и, облегченно вздохнув, сделала шаг ему навстречу, — заболтались немного с Йойо. Я хотела у тебя расписание спросить. Растяпа, опять переписать забыла.

Хьюстон снял куртку и повесил ее в шкаф. Спросил, все также радостно сияя:

— Давно ждешь?

— Нет, — Птица помотала головой. — Не очень.

— Сейчас найду. — Он забросил под кровать рюкзак. — Может останешься, чай попьем. У Йойо еще с прошлого раза вкусняшки где-то завалялись.