Зарядили проливные дожди, смывая остатки позолоты с поникших кустов и деревьев. Дни словно съежились, стало резко и рано темнеть. Оголившийся парк нагонял тоску. Еще не затопили, и в комнатах было влажно и холодно, особенно по ночам, когда стылый воздух легко проникал сквозь тонкие одеяла. Чтобы не трястись от озноба, спать приходилось, натянув на себя джемпер. Даже Йойо притих и очень редко брался за гитару, в основном, чтобы развлечь своих ночных приятелей. А вечерами все чаще сидел на кровати, закрыв глаза и словно уснув. Но на самом деле не спал, потому что время от времени что-то спрашивал у меня совершенно бодрым голосом. Я даже немного встревожился и спросил, может он заболел. Йойо посмотрел, как бы сквозь меня, и сказал:

— Хьюстон, а ты когда-нибудь хотел отправиться неважно куда, но далеко-далеко и непременно пешком. Чтобы идти сначала по лесной дороге, слушая шум ветра в кронах деревьев, где-то высоко-высоко над собой, потом по едва приметной луговой тропинке, под шелест трав и птичье пение, и дальше вдоль большой автострады, и чтобы тебя обдавал горячий воздух от проносящихся мимо машин, или берегом моря, так чтобы скалы, песок, свежий бриз и соленые брызги на лице. Так, чтобы чувствовать, что есть только ты и дорога, и нет ничего больше в мире.

— Не знаю, как-то не думал об этом.

Я больше люблю города: шумные улицы, высотки и маленькие особнячки, древние домишки, еще кое-где оставленные по недосмотру вездесущими застройщиками, одиноко и незаметно доживающие свой век в окружении современных многоэтажек, как зажившиеся на свете старички в толпе возмужавших внуков. Мне нравится представлять, как живут в домах люди, угадывать это по окнам: новым, красивым или старым, с облупившейся краской на рамах, и пыльными занавесками за серыми от уличной грязи стеклами. Это неприлично, я знаю, но мне нравится заглядывать вечерами в освещенные, открытые окна квартир. Не потому, что хотелось бы подсмотреть за людьми. Нет, мне это совсем неинтересно. Меня завораживает сам интерьер, он рассказывает свою историю о тех, кто там живет, об их вкусах и предпочтениях. Иногда я представляю себя на их месте. Представляю, как бы я обустроил свой дом, если бы он был у меня. Я бы обставил его совсем просто, только самое необходимое, чтобы любого, кто приходил в этот дом, охватывало чувство чистоты и свободы, как от синего весеннего неба и белых легких облаков на нем. И еще, чтобы непременно в доме были большие окна с частым переплетом. И льющийся через них солнечный свет широкими золотыми квадратами красиво лежал бы на чистых деревянных половицах, создавая ощущение уюта и покоя. А если выйти на крыльцо, невысокое и просторное, то можно увидеть залитый июньским солнцем луг с текущей вдали речкой, по берегу которой вьется сонная пыльная дорога и раскиданы живописные купы деревьев с пышными кронами. Где-то я уже видел такое. Иначе почему эта картинка каждый раз отчетливо, со всеми деталями, встает у меня перед глазами, когда я думаю о своем воображаемом доме. Еще я хотел, чтобы там был камин, чтобы холодными осенними или зимними вечерами, под шелест дождевых струй о стекло или неслышное кружение снегопада за окнами, любоваться веселым танцем огненных язычков на потрескивающих поленьях. Большой просторный дом, наполненный воздухом, светом и теплом. А оказаться одному в дороге… Наверное, мне было бы некомфортно. Не одиноко, нет. Я привык к одиночеству, а просто неуютно.

Больше Йойо ничего не сказал. И я как-то забыл об этом разговоре, пока через несколько дней Йойо не исчез. Как раз, когда впервые после череды затяжных дождей из-за облаков не проглянуло робко бледное, утомленное солнце.

Тем утром, я проснулся от того, что кто-то легонько потряс меня за плечо. Открыл глаза и увидел довольную физиономию Йойо. Казалось, каждая веснушка его сияла вместе с медно-ржавой шевелюрой, выбивавшейся из-под черной вязаной шапочки. Он был в своей уличной куртке, из-за спины торчала гитара, надежно упакованная в чехол, вокруг шеи был замотан новый полосатый шарф, который ему подарила Елка на день осеннего равноденствия. Я помнится, очень удивился, столь странному обычаю. Но Йойо сказал, что подарок непременно должен быть отмечен особым днем и этот день вполне соответствует внутренней сути презента. Если честно, в этот момент меня пронзило чувство острой зависти. Мне еще никто ничего не дарил на день осеннего равноденствия, да и на любой другой тоже, так чтобы это был личный подарок, не дежурный или там общепринятый, а только для тебя, в особенный день и от особенного человека.

— Бемби, — сказал Йойо ласково, — я отлучусь ненадолго. Не скучай, малыш.

— На обед не опоздай, — пробормотал я, еще не вполне проснувшись. Он засмеялся, потрепал меня по плечу и вышел, неслышно прикрыв за собою дверь. А я закрыл глаза и попытался снова уснуть. Был выходной, и можно было поваляться вволю в постели. Но почему-то уже не хотелось. Стало как-то тревожно и неуютно на душе. Я поскорее встал и, умывшись, отправился на общий завтрак.

В столовой было оживленно, пахло тушеной капустой и свежими булочками. Загрузив поднос, я уселся на свое место и привычно поискал глазами Птицу. Она еще не пришла. Еще никто из них не пришел, только у стойки с тарелками торчал пунктуальный Тедди. Завтрак заканчивался, когда показался Син. Он присел за столик к Тедди, взял его стакан с кофе, отхлебнул и поморщился. Птицы так и не было. Зато на горизонте показалась Роза, как всегда эффектная. Она тут же примостилась рядом с Сином, и они стали беседовать о чем-то негромко и очень мирно. Роза улыбалась Сину, не сводя с него глаз, и он отвечал ей своей обычной снисходительной усмешкой. Ушли они тоже вместе.

Я немного помаялся, не зная, чем заняться. Потом подумал, и решил навести порядок в нашем скромном жилище. Устроить по примеру весенней, большую осеннюю уборку, подготовившись к приходу зимы. Помыть полы, окошко, пыль протереть и все такое прочее. Фронт работы намечался не такой уж большой, завзятыми грязнулями мы с Йойо, в общем, не были, но освежить обстановку не мешало. Начал с посуды, загрузил в тазик стаканы, тарелки, ложки, подкопченный с одного бока котелок, неизвестно откуда взявшийся, а также, забытый кем-то из ночных людей, большой, красный термос. Его зеркальное нутро еще немного пахло пряностями, что внезапно пробудило во мне воспоминания о первой ночи с адептами Йойо и горячем ароматном напитке. Попутно выкинул пару пустых лимонадных бутылок, да сухой кусочек старого сыра со следами мышиных зубов, завалявшийся в углу тумбочки. Оттащил тазик с посудой в умывалку и хорошенько все отдраил с хозяйственным мылом. Помыл стол, вытер пыль, и принялся за окно. Оно уже явно нуждалось в основательной чистке.

Разложил по местам вещи. Даже не поленился, вытряхнул, высунувшись из окна, наши с Йойо покрывала с кроватей и одеяла, заодно проветрил комнату. Интернатский парк, омытый дождем, блестел под лучами солнца влажными темными стволами деревьев, лужами, в которых плавали чуть притопленные, тускло-желтые кораблики листьев. Всей своей печальной утомленной наготой напоминал о тленности бытия. И был прекрасен. Удивительно, но природа, особенно там, где ее не коснулась человеческая цивилизация, умудряется даже в пору увядания, да и в любом сезоне и при любой погоде, являть собой образец гармонии и красоты. Меня всегда изумляло и приводило в восхищение то, как собранные с одного луга разномастные полевые цветы, в каком бы количестве или порядке вы их не составили, в букете неизменно будут выглядеть так, словно побывали в руках опытного флориста с отменным вкусом. Я еще немного полюбовался пейзажем, надумав по окончании уборки выйти, поработать, и, смахнув с подоконника несколько залетевших со сквозняком березовых листьев, закрыл окно. В воздухе уже чувствовалось приближение холодов, и в комнате заметно посвежело.

Подметая, нашел под кроватью Йойо смятый лист бумаги, развернув который с изумлением прочел накарябанные его мелким летящим почерком строчки: «Бемби, похвально твое рвение к уборке. В стремлении к тотальной чистоте, ты сокрушить готов преграды все. Только Йорика не выбрасывай». Я несколько раз перечитал послание, заподозрив в соседе провидческие способности, но потом, сообразив, рассмеялся, удивляясь уже собственной наивности. Естественно было с его стороны предположить, что если уж я добрался с веником или тряпкой до дальнего угла под его кроватью, то дело приняло серьезный оборот, и его любимому Йорику грозит опасность. Йориком был загадочной породы цветок. Предположительно цветок, так как пока он представлял из себя лишь грязный глиняный горшок с землей. Но Йойо утверждал, что где-то внутри него, завернувшись в гумус словно в мягкое, пуховое одеяло (это Йойо так сказал, не я) спит прекрасный, удивительный цветок. А когда я заметил, что он что-то долго спит, ответил, мечтательно закатив глаза: