Она возмущенно посмотрела на Сина, но, быстро остыв, попросила:

— Лучше сам что-нибудь расскажи.

— Не знаю я никаких сказок, — упрямо сказал Син, кинув злой, раздраженный взгляд в сторону Хьюстона. Ему очень хотелось увести отсюда Птицу. Взять ее руку и крепко сжать. Выйти с ней за дверь, довести до своей комнаты, выставить оттуда Тедди и долго греть в своих ладонях руки Птицы, отогреть ее всю, чтобы она не была такой холодной, не смотрела на него как сквозь заиндевевшее стекло. Чтобы вновь почувствовать тепло ее дыхания, ее взгляда, ее голоса, чтобы не замерзнуть самому, не превратиться, как в этой дурацкой мрачной сказке, в кусок бесполезного камня. А потом вернуться и объяснить этому придурку, Хьюстону, как тому нужно себя вести, хорошо так объяснить, как следует, чтобы усвоил раз и навсегда, чтобы надолго запомнил и знал свое место. Син ощутил, как закипает в нем злость, напрягаются мускулы и сжимаются в кулаки пальцы, но, перехватив взгляд Йойо, постарался взять себя в руки. Йойо так и сидел на кровати, только отложил гитару, и смотрел на Сина очень пристально, но без осуждения, а вроде как даже с сочувствием. А Хьюстон совсем на него не смотрел. Пытался, как показалось Синклеру, делать вид, что его, Сина здесь и вовсе нет. Или, что он не имеет тут ни к кому никакого отношения, а так случайный гость, забрел на огонек, посидит чуток, да и отправится восвояси. А они продолжат тесным кружком говорить дальше о своих, понятных, только им, посвященным, вещах. И длиться это будет целую вечность.

— Мне как-то никто в детстве сказки не рассказывал, не удосужился, уж извините. Больше правдой кормили. Чтобы знал, что почем в жизни. Так что не обессудьте, нечем мне вас позабавить. Идем, Птица! Хватит уже здесь сидеть. И так, гляжу, хозяевам надоели.

Он попытался взять Птицу за руку, но она быстро отдернула ее и неожиданно уперлась:

— Нет, так не пойдет! Раз пришел, расскажи что-нибудь.

Син еще какое-то время смотрел на Птицу, недовольно хмурясь и кривя губы, будто хотел сказать что-то колкое и язвительное. Потом незаметно перевел дух, и лицо у него немного разгладилось. На него вернулось прежнее слегка высокомерное и насмешливое выражение.

— Ладно, раз так хочешь, расскажу. Без всякой этой чепухи, волшебства и такого прочего. Только история эта, хоть и похожа на сказку, однако, на самом деле была. Я ее от приятеля одного слышал. Сам он раньше в деревне жил. У него там какой-то домишко был, хозяйство вроде. Потом дом тот у него сгорел по пьяни. Еще, говорит, просто чудо, что выскочить успел, как заполыхало. В общем, как хата у него сгорела, он в город подался. Ага, как будто ждал его здесь кто. Когда все деньги промотал, что ему как погорельцу по деревне собрали, стал бродяжничать и побираться. Да ладно, не в этом суть. Вот сидим мы как-то вечером на пустыре одном, костер развели, греемся. Он поддал хорошенько, и потянуло его тут на лирику. Захотелось чего-то прежнее житье вспомнить, деревенское. Да и разговор у нас, вот как сейчас о всяких байках, зашел. Жил у них в деревне дед. И слава про него шла, как про колдуна, что может всякие штуки над людьми вытворять. Боялись его очень деревенские, и уважали в то же время. Потому что у кого какая нужда, так первым делом к нему бежали, подсоби, мол. Скотина у кого занеможет, или сам кто расхворается, пропажи тоже, говорит приятель, знатно искал. Ага, небось, сам же и прятал. А еще, всякие слухи про него ходили, темные, про такие дела о которых никто болтать не любит. И вот деваха с той деревни запала на парня одного. Просто сил нет, как ей за него замуж захотелось. А тот на нее и внимания не обращает. Живет в свое удовольствие, в ус не дует. В общем, безнадега у ней полная выходила. Терпела она терпела, да и прибежала к дедку. Давай его со слезами просить, что помоги, мол, дедушка, парня приворожить. А я в долгу не останусь. Если сладится все, то по-царски одарю. И чтоб дед не сомневался, да шустрей колдовал, бутылку самогона ему тут же на стол выставила. Знатную такую бутылку, и первач в ней знатный плескался, чистый как ее девичьи слезы. Ага!

Син негромко хохотнул, явно входя во вкус повествования, и уже смотрел более миролюбиво, сидел на шатком стуле не так напряженно, расправил плечи и не спускал глаз с Птицы, которая рассеяно улыбалась и вертела в руках ложечку. Смотрела только на нее, на свое искаженное в изогнутой поверхности отражение, и вместе с тем слушала очень внимательно.

— Деваха та из хорошей семьи была, богато жили. Так что дед все это смекнул и давай ее обнадеживать: будет тебе счастье, не сомневайся, а только жди. Да не скупись, парень из себя видный, на него много желающих. Девка и деньги выложила. Правда, не все. Все же поостереглась, чтобы не обманул дедок. Тот ее проводил, а сам к парню отправился. Вызвал его тайком и говорит: «Так вот и так дела, мол, обстоят. Ты с той девахой покрути немного, поухаживай. Награду мы с тобой на двоих разделим, а как надоест, еще что придумаем. Не пошло скажу колдовство, потому что жабы на болоте слишком громко квакали или еще что.» Ну, так и уболтал дед парня под бутылочку самогона. И вот вечерком, парень с той девахой как бы случайно на дороге столкнулся.

— Куда же это, — начал ей высвистывать, — такая раскрасавица да одна идет. Не боится в такую темень какого дурного человека встретить.

И пошел провожать. Стали они встречаться, месяц гуляют, другой за ручку держатся. Деваха расцвела, похорошела, вся от радости светится. А еще через месяц свадьбу сыграли. Детишек в свой срок нарожали целую толпу. Может и до сих пор живут, не кашляют. Девка, хоть и не больно видная была, зато шибко душевная оказалась. Вот и не устоял парень, прикипел сердцем, без всякой там ворожбы. Сам то он человек неплохой был. Приятель так сказал. А дед тот ходил да в бороде улыбку прятал, на них глядя. Колдовать он на самом деле вовсе не умел, просто травник был хороший, да хитрый как черт.

— Нормальная история, душевная, — одобрительно кивнул Йойо. Он рассмеялся и выпрямился, потянувшись. А Син посмотрел на Птицу, поднялся и сказал:

— Ну что, теперь идем?

Птица чуть помедлила, потом тоже встала со стула, неторопливо одернула джемпер и, взглянув на застывшего в молчании Хьюстона, произнесла:

— Всем спокойной ночи и хороших снов. Извините, если что не так было.

Потом кивнула Йойо и ушла с Сином. Хьюстон тоже медленно поднялся и стал убирать со стола, не глядя на друга, который с беспокойством и грустью наблюдал, как в ровном золотом свечении вокруг него замелькали быстрые оранжевые искры. Они словно крохотные огненные пчелы жалили Хьюстона. Но он не обращал на них внимания, продолжая заниматься своим делом. И почему-то Йойо не сомневался, что точно такие же огненные пчелы кружили в этот момент вокруг Птицы. И что она точно так же старалась не замечать их жгучие уколы. И только то, что, даже соприкасаясь, золотистые облака этих двоих пока еще не сливались друг с другом, давало хоть какую-то надежду.

Занятия в студии закончились раньше, чем обычно, и я успел в интернат к общему ужину. Ни Сина, ни Птицы в столовой не было. Мне стало грустно, но, возвращаясь в комнату, я внезапно разглядел в пустом и темном коридоре ее тонкую фигуру. Она стояла у окна, зябко обхватив себя руками, хотя одета была тепло, словно только пришла с улицы.

— Хьюстон, — окликнула она меня громким шепотом. — Подойди сюда.

Я повиновался. Приподнявшись на цыпочки, Птица шепнула мне в ухо, защекотав волосами щеку:

— Приходи сейчас на качели. Дело есть, — и заговорчески добавила. — Только никому не говори, даже Йойо.

Заинтригованный, в радостном предвкушении, я быстро оделся и поспешил на встречу. У самой двери меня внезапно окликнул Йойо:

— Далеко собрался, Хьюстон?

Что-то было в его голосе такое, что заставило меня притормозить: