Син, встретив меня днем в столовой, усмехнулся, и ничего не сказал. Только окинул высокомерным взглядом, словно ничего и не было. Как ни странно, я не заболел, хоть и предполагал, что надолго слягу с простудой. Немного запершило горло, но быстро прошло. Йойо вернулся вечером, и я не стал ему ничего рассказывать. Но он сам спросил, почему я хромаю, и пришлось соврать, что поскользнулся. Он удивленно поднял брови, и было видно, что не поверил, но расспрашивать не стал. Однако заметил, что местный чердак не лучшее место для прогулок в это время года, особенно налегке, без теплой одежды. И опережая мои вопросы, объяснил, кивнув на рубашку: от нее несет пометом, а от куртки нет. Действительно, запоздало сообразил я, едкий чердачный запах въелся в ткань. Он исчез только после нескольких стирок.

После этого случая Син долго потом при встрече, морщил нос, как будто от меня все еще несло голубями, и едва заметно усмехался. Я старался не обращать внимания на его ухмылки, хоть и злился за полученный урок. Птица ничего не узнала об этом маленьком ночном приключении, ее устроила версия с гололедом, и она искренне и участливо советовала мне быть осторожнее, сказав, что сама один раз так упала, что потом долго не могла хорошо владеть ушибленной рукой. Впрочем, виделись мы редко. Син постоянно торчал у них в комнате, и в школе почти на каждой перемене заглядывал в наш класс, покидая его только со звонком. Надоел невыносимо! Совсем бы уж перевелся что ли! Впрочем, этого можно было не опасаться. Я как-то раз специально спросил у Йойо, почему Син не в нашем классе. У вас программа другая, пояснил Йойо, более сложная. Он бы не потянул. Он пытался, но не прошел тесты, вот его и отсеяли к нам, в зону повышенной душевности и пониженной успеваемости.

— А ты что, — поддел он меня, засмеявшись, — скучаешь без его обворожительной улыбки? Так я тебя разочарую, он на занятиях такой же унылый, как дождь в ноябре.

— Ну, вот еще! — я содрогнулся, представив себе постоянное лицезрение этой красоты еще и на уроках. К счастью, Птица скоро сама его остудила. Сказала, что ей надо повторять, а он мешает, и Син немного угомонился.

После череды оттепелей начались снегопады. Иногда сутками с неба, сплошь обложенного рыхлыми серыми тучами, сыпались на землю густые тяжелые хлопья, как перья из разорванной перины. Так что по утрам, тем, кто раньше всех отправлялся на занятия, приходилось каждый раз заново протаптывать узкие дорожки к выходу из интернатского парка, за пределами которого уже бойко орудовали маленькие шустрые снегоуборочные трактора. Подсвеченные неярко горевшими в туманном воздухе фарами, они двигались по заснеженным тротуарам словно привидения, почти бесшумно. Вынырнув из пелены снегопада, внезапно возникали у тебя на пути, вынуждая шарахаться в заваленную снегом обочину. Когда было необходимо, роль таких тракторов на территории нашего парка выполняли старшие воспитанники. Я смог оценить все прелести этой работы в один из дней, убирая широкой лопатой снег, освобождая от завалов подъездные пути к задней двери интернатской кухни, куда несколько раз в неделю доставлял продукты небольшой грузовой фургончик. Меня попросил директор, поймав за рукав в коридоре. Он пытался впарить в помощь Тедди, болтавшегося неподалеку. Но, не тут-то было! Возмущенно сверкая очками, он принялся, по своему обыкновению, долго и нудно объяснять, почему не может принять участие в общественно-полезных работах. Приплел сюда огромный объем школьных заданий, ждущих его неотложного внимания, недавний насморк, в конец ослабивший его и без того небезупречное здоровье и даже Конвенцию по защите прав женщин и детей, попавших в сложную жизненную ситуацию. А затем перешел к вопросу правомочности привлечения несовершеннолетних воспитанников к исполнению должностных обязанностей дворника, без соответствующей материальной компенсации, пока директор, побагровев и не утратив значительную долю своей невозмутимости, не отправил его восвояси. По-моему, едва удержавшись, чтобы не дать напоследок хорошего пинка. Тедди и святого ввел бы в искушение. А потом, переведя дух и пробормотав, «каков подлец», свирепо взглянул на меня, и рявкнул: «Ты тоже с «Декларацией о защите прав засранцев» (наверное, он все же хотел сказать детей) в обнимку спишь?» В принципе, я вообще забыл, когда нормально спал, и в обозримом будущем такого не предвиделось. Поэтому, едва сдерживая рвущийся наружу смех, просто отрицательно помотал головой. «Тогда, бегом марш!» — скомандовал он, отдуваясь и вновь напуская на себя невозмутимый вид. Я откозырял ему в широкую, обтянутую синим лоснящимся пиджаком, спину и отправился отбывать трудовую повинность. Впрочем, повинностью эта работа, как и любой другой физический труд, была только в представлении Тедди. Мне, напротив, казалось, что размяться на свежем воздухе, прорываясь, подобно воину порядка, с лопатой наперевес сквозь хаос, наметенных ночной вьюгой, сугробов, скорее удовольствие.

Когда большая часть работы была сделана, я, разогревшись, принялся, на волне энтузиазма, с маниакальным упорством одержимого перфекционизмом невротика, подчищать дорогу, предвкушая удивление, частенько буксовавшего здесь на своей тарантайке, водителя при виде аэродромно ровных подъездных путей с четкой линией возведенных мной из снеговой массы бордюров, за пределами которых расстилалась снежная целина, с заметенной по самую макушку молодой древесной порослью и протоптанными кое-где между кустами узкими козьими тропками, неизвестно куда ведущими.

Я уже заканчивал, когда в спину мне влепился, тут же рассыпавшись, увесистый снежок. Резко обернувшись, успел заметить метнувшуюся за старую липу тень. Начало смеркаться, и в густых синих сумерках было не так просто высмотреть противника. Воткнув в сугроб лопату, я, не мешкая, послал ответный снаряд, дав понять супостату, что мне известно его укрытие. Он не заставил себя долго ждать. Однако на этот раз я был наготове и легко увернулся. Из-за дерева показалась на несколько секунд знакомая белая шапочка с большим пушистым помпоном. Это была Птица. Ну что ж война, так война!

— Сдавайся, — крикнул я ей, когда интенсивность обстрела стала спадать и, как мне показалось, я несколько раз успел попасть в цель.

— Сам сдавайся, мазила, — задорно крикнула она, звонко засмеявшись.

Била она довольно метко, а укрыться мне кроме как за лопатой было негде. Совсем стемнело, но показавшаяся из-за редких облаков луна, осветила нас, так что стали отчетливо видны все детали окружающей обстановки. В отличие от меня, Птица за деревом была почти неуязвима, и мне очень редко удавалось задеть ее, когда она, чуть высунувшись из-за липы, быстрыми, точными движениями руки закидывала меня снежными снарядами, сопровождая каждое попадание радостными возгласами и смехом. Ах, так, ну ладно! Сама напросилась! Есть и на таких управа — военная хитрость. Я перестал уворачиваться, и, едва успел закрыть глаза, как очередной снежок впечатался мне прямо в лоб. Пошатнувшись, рухнул, как подкошенный, в сугроб, раскинув руки и не шевелясь.

— Эй, ты что? — тут же раздался ее взволнованный голос, — Хьюстон!

Я молчал как убитый. Она подбежала и, плюхнувшись рядом, принялась судорожно соскребать с моего лица снег, приговаривая:

— Да что с тобой, Хьюстон? Ну, скажи что-нибудь! Да что же это…

В ее голосе зазвучала неподдельная тревога. Я медленно открыл запорошенные снегом глаза и, проморгавшись, увидел совсем близко ее обескураженное, растерянное лицо с ярко пламеневшим на щеках румянцем.

— Ты как? — спросила она, вдруг притихнув, — в порядке?

— В полном, — засмеявшись, быстро опрокинул ее в сугроб и сказал. — Попалась!

— Да, — шепотом подтвердила она, и улыбнулась. Затем кончиками пальцев осторожно смела у меня с бровей застрявшую снежную крошку, и взгляд ее внезапно заблестевших глаз стал задумчивым и словно чего-то ждущим.

— Сдаешься? — спросил я ее.