— Между прочим, это оригинал. И лучше не спрашивай, сколько он стоит. Пошли чай пить, расскажу, как он ко мне попал.

Это был один из самых уютных вечеров в моей жизни. Мы сидели в крохотной кухне Карандаша и ждали, когда закипит тонко посвистывающий на плите, чайник. Потом он долго колдовал, заваривая напиток по особому рецепту, так что в воздухе разливался дивный аромат трав, среди которых особенно выделялись запахи чабреца и мяты. И если закрыть глаза, можно было представить себя на цветущем лугу, где-нибудь в разгаре лета. Когда чай настоялся и был готов, мы вернулись в гостиную за маленький столик. Карандаш достал из шкафа две, как он сказал, особые, гостевые чашки из тонкого почти прозрачного фарфора с изящными букетиками голубых цветов по бокам. Разложил на тарелке золотистое песочное печенье, нарезанный ломтиками кекс с изюмом, открыл изысканную коробку шоколадных конфет, и сделав приглашающий жест рукой, произнес:

— Так вот, Шефлер. Было это в одной командировке. Я, знаешь, люблю, бывая в новых местах исследовать антикварные лавочки. Удивительная в них атмосфера, другая реальность. Вся эта, буквально, пыль веков у кого-то аллергию вызывает, а для меня наоборот, запах времени. И вещи, уже не просто обыденные вещи, а как дорогое хорошее вино столетней выдержки. Некоторые просто в руках подержать, и то наслаждение. Как представишь, сколько они сколько судеб видели. Может, были дороги хозяевам, а может, раздражали. Это можно почувствовать, если внимательно присмотреться. У каждой такой вещицы с историей, свой аромат, свой характер, свой голос, если позволишь. Каждая таких нашепчет сказок и былей, только прислушайся.

Картину эту я сразу приметил, как вошел в один магазинчик. Шефлер меня давно интересовал. Есть что-то в его работах странное, необыкновенное. Ты, наверное, тоже это почувствовал. Я, когда на них смотрю, все детство вспоминаю. Как мы с отцом на ночную рыбалку ходили, как потом с его приятелями-рыбаками у костра сидели, уху варили. Они тогда петь начали. Один затянул, и все подхватили, дружно так, хорошо. Что-то суровое, мужское, про походы, про битвы, про труды и лишения. А я слушал их и смотрел как высоко в воздухе тают искры от нашего костра. И все мне казалось, что они до ночного далекого неба долететь хотят, до звезд подняться. И мне тоже о чем-то таком все мечталось.

Поэтому, я как ту картину увидел, сразу решил, что не уйду без нее. Да только сглупил, кинулся, восхищение свое показал, интерес. А нельзя так, потом уж сообразил, когда хозяин цену загнул, что не подступиться. И ведь не скидывает, басурман такой. Глаза заблестели, думает, наверно, что меня досуха выжмет. Да я может и заплатил, коли они у меня были, такие деньжищи. Ну в общем, покачал я головой, покачал, да и ушел ни с чем. Иду, а сам чуть не плачу от разочарования. Разговорился потом вечером с одним художником местным, хороший паренек, учился у меня когда-то. Как отучился к себе на родину уехал, в гости частенько звал. Ну я и заглядывал, когда бывал в тех краях. Вот он меня и надоумил. Я, говорит, этого хозяина хорошо знают. Пройдоха, своего ни за что не упустит. Только есть у него одна слабость: суеверный очень. Вы говорит к нему пораньше загляните, как только он свою лавочку откроет. Он первого посетителя без покупки не отпустит, а то, по примете, весь день удачи не будет. Ну, я так и сделал. Да только, не тут-то было!

Карандаш заливисто засмеялся, чуть не расплескав чай. Я слушал его, позабыв обо всем, до того, мне интересно стало, что у них вышло, и как все же дело выгорело. Отсмеявшись Карандаш, заметил, что я сижу, развесив уши, а чай остыл давно и сказал:

— Ты слушать, слушай, да дело не забывай. Зря я что ли старался, на стол накрывал, угостить тебя хотел. Давай уж, не подводи.

Я взял с тарелки кусочек кекса, и он стал рассказывать дальше.

— Так и не уступил он мне Шефлера, не скинул цену. Хоть и страдал неимоверно при этом, глаза закатывал, языком цокал, бороденку обеими руками трепал. Всякий хлам по дешевке подсовывал. Ушел я опять не солоно хлебавши. А что было делать? Не банк же идти грабить. Только, на самом деле, не пошла у него в тот день торговля. На следующее утро я снова в ту лавочку отправился. Так мне друг, посоветовал. Хозяин как меня увидел, зубами заскрипел, а цену держит, так скостил совсем немного. Опять история повторилась. Так и ходил я к нему, как на работу почти неделю, до самого того дня как у меня командировка закончилась. И всю неделю у него дела хуже некуда были. Я уж сам начал думать, просто мистика, не иначе. Потом только узнал, что мой ученик здесь помог. Ох, хитрец, был! В последний день зашел я опять в эту лавочку с утра-пораньше. Хоть насмотрюсь, думаю, напоследок, да на поезд. А хозяин как меня увидел аж затрясся, да как закричит:

— Что ты хочешь? Раззорить меня хочешь?

— Да нет, зачем же, — отвечаю, — мил человек. Всего лишь картину хотел купить, да видно она вам так дорога, что расстаться с ней не можете. Ладно, что ж поделать, пойду я. Всего вам доброго.

И к двери, а он мне вслед:

— Постой, погоди, зачем же так быстро уходишь. Давай потолкуем, поговорим, как человек с человеком. Как два деловых человека, чтобы и тебе приятно было, и мне — не обидно. К чему торопиться…

В общем, договорились, купил я картину. Хоть и отдал, честно говоря, все, что у меня на тот момент с собой было. Хорошо, хоть обратный билет уже на руках имел. Вот такая забавная история.

Я не скоро ушел в тот вечер от Карандаша. После чая, он достал большой альбом с репродукциями, нашел там Шефлера и долго, интересно рассказывал мне о художнике.

Я немного подержал в руках набор открыток, посмотрел на цену и положил обратно. Не думаю, что продавщица в киоске была очень суеверной, да и к открытию этой лавочки я никак не поспевал.

Загрузившись в автобус, мы покатили обратно по направлению к парку, где на остановке нас уже поджидали Тедди, Киплинг и Джет под бдительным надзором одного из старших. Они вольготно расположились на скамейке и пугали прохожих своим отвязным видом и громким гоготом. Сидели, травили анекдоты, складываясь пополам от смеха, повизгивая от удовольствия и никак не реагируя на гневные взгляды воспитателя, по-моему, даже не замечая их. Они и нас-то не сразу заметили, пока старший буквально за шкирку не поднял их со скамейки и не впихнул в салон.

Протискиваясь мимо, Тедди окатил меня злым, немного мутным взглядом и словно случайно больно ударил по руке сумкой, пробормотав отчетливо:

— Псих ненормальный.

Сам-то умный? Как будто есть в природе нормальные психи.

— Да что я ему сделал? — невольно вырвалось у меня. Как же я от них устал. Эту неприязнь, которую Тедди при каждом удобном и неудобном случае демонстрировал по отношению ко мне, я ничем кроме как фактом своего существования, не провоцировал.

— Ты — ничего, — внезапно откликнулась на мой риторический вопрос Птица. — Он просто Йойо не любит.

Это было даже любопытно. За что интересно ему можно было не любить Йойо? За ночные посиделки, за песни, за шуточки и странности? Так Тедди вроде ничего из этого списка не касалось. Они почти не пересекались в интернате, насколько я успел заметить. Друзей у них общих не было, врагов и интересов тоже.

— Так, а я здесь при чем?

— Ну…, - протянула негромко Птица, — ты с ним вместе живешь…

Она посмотрела, смешно наморщив нос, и улыбнулась.

— И что с того?

Хороший повод, нечего сказать. Вот он с Сином в одной комнате живет, с самым популярным и авторитетным чуваком в нашей округе, лучшим его другом числится. И я, допустим, к тому тоже не испытываю никаких теплых чувств. Ай, да что там, допустим! Просто не испытываю и все. Просто видеть его иногда не могу. Но ведь не стараюсь Тедди пакости делать. Какой в этом смысл?

— Не переживай, — тихо сказала Птица, — он отстанет скоро. Он не такой злой каким кажется. Тедди, ведь, тоже сначала к Йойо в комнату заселился, Син рассказывал. И уже на следующий день от него сбежал. А потом обратно просился, но Йойо его не взял. Вот он и обиделся. Да и не только это…