Учеба всегда давалась мне легко. Особенно точные науки. Я любил разбирать шифрованные послания задач и уравнений, любил изящную логику геометрических теорем, с их почти детективной подоплекой, где доказательства базировались на замысловатой цепи причинно-следственных связей. Нравилось ощущать свою власть над цифрами. Чувствовать себя уверенно там, где другие блуждали в непроходимых дебрях, едва нащупывая дорогу. Иногда решение особо запутанной задачки давалось не сразу, тем приятнее было поломать голову, и тем больше было удовольствие от победы, от сознания, что справился с испытанием. Может это и тщеславие.

Но, в общем-то, у меня было не так много поводов для того, чтобы развить в себе это порицаемое обществом, чувство. А чтобы заработать комплекс неудачника, дебила и лузера, сколько угодно. Странно устроен мир, где внешнее отклонение от нормы, почему-то сразу предполагает и обязательный умственный или какой душевный изъян. Как будто, они непременно должны идти в комплекте. И банально, но факт, внешне привлекательные люди кажутся окружающим воплощением всех добродетелей. Даже в каком-нибудь романе или повести герой-симпатяга неизменно вызывает большее сочувствие, чем замухрышка, будь он хоть ангел во плоти. А уж если с героем-красавчиком случается несчастье, пристрелит его кто, к примеру, так слезы обеспечены. А про замухрышку в этом случае подумает читатель: «Ну да, жаль беднягу», и зевнет. Одно время я много над этим думал, а потом плюнул. Я все равно не мог быть никем другим, как бы сильно мне не хотелось, кроме как обычным, замкнутым подростком с лишним весом, застенчивым как летучая мышь. Поэтому пришлось принять эту данность и смириться. Не сразу, конечно, и не до конца, но все же…

— Хьюстон, ты домашку сделал? Дай списать, пожалуйста!

Птица была не такой занудой как я, и выполнение домашнего задания не всегда значилось в ее расписании. Она присела на соседний стул и уткнулась в мою тетрадь, торопливо переписывая колонки цифр. Быстро закончив, слишком быстро, на мой взгляд, застенчиво сказала:

— Я бы и сама сделала, но в этой теме полный ноль. Вот тупица, да?

— Нет, что ты! — на меня вдруг нашло вдохновение и, набравшись храбрости, я сказал. — Хочешь, объясню. Здесь на самом деле все не так сложно.

— Было бы здорово! — с готовностью откликнулась она, и сердце у меня учащенно забилось. А Птица добавила. — Давай тогда сегодня, после уроков, часа в четыре встретимся в читалке, если тебя не затруднит.

— Нет, не затруднит.

Птица любила, красивые, сложные слова и выражения и иногда начинала изъясняться особо изысканными фразами. Это было немного забавно, но как-то шло ей, делало такой благовоспитанной барышней. Как-то в ней уживались и сорванец-подросток, и истинная леди. Она пересела на свое место, а у меня в ушах то и дело продолжало звучать музыкой: «давай встретимся в читалке, давай встретимся…» И я начинал совершенно неуместно улыбаться.

В читальный зал или попросту школьную читалку я примчался задолго до назначенного срока. Занял удобные места, достал учебник, тетради и принялся ждать. Над головой монотонно жужжали лампы, было тепло и даже немного душно. От стеллажей с пыльными фолиантами, вобравшими в себя всю мудрость мира, веяло скукой. Желающих самостоятельно поточить гранит науки было немного. Эта расслабляющая атмосфера накрыла меня словно ватное одеяло, и я не заметил, как уснул, уронив, внезапно отяжелевшую голову на руки. Мне снилось что-то приятное, поэтому я не сразу очнулся, когда кто-то ласково стал дуть мне в лицо, заставляя, упавшие на глаза пряди волос разлетаться в разные стороны. А разлепив веки, увидел, как продолжение сна, склонившуюся надо мной Птицу. Сложив губы трубочкой, она снова осторожно дунула мне в лоб и спросила сочувственно:

— Опять Йойо всю ночь фестивалил? Вот безобразник!

Я энергично помотал головой, стряхивая остатки сна, и быстро растер лицо руками, приходя в себя от смущения.

— Постой, — Птица, прохладными кончиками пальцев что-то тщательно стерла с моей щеки и подбородка.

— Мел, — пояснила она, — Ты испачкался где-то.

А потом добавила с улыбкой:

— Хьюстон, ты единственный из всех моих знакомых, кто еще не разучился краснеть. Это так мило…

Я вовсе не находил милой или хоть сколько-нибудь симпатичной эту свою способность. Напротив, она делала меня слишком уязвимым. Из-за нее я даже соврать никогда толком не мог. Эта «милая» способность выдавала с головой меня и все мои чувства.

— Ну ладно, начнем.

Птица придвинулась ближе, задев локтем мою руку, и я собрал всю свою волю, чтобы начать хоть что-то соображать, а не тихо млеть с ней рядом, рискуя утвердиться в амплуа идиота. Открыл учебник, запинаясь, зачитал условия первого задания, на примере которого, хотел раскрыть ей секреты успешного постижения гармонии цифр. Она, как послушная ученица, преданно взглянула мне в глаза, приготовившись писать, и я забыл, о чем читал.

— Попробуй сама сначала решить, — пробормотал я слабым голосом, — а я подскажу, где непонятно.

Она кивнула и, сосредоточенно сдвинув брови, стала вникать в условия. Постепенно, следя за ее рассуждениями, я тоже втянулся в работу. Мои пояснения она выслушивала очень внимательно, переспрашивая иногда. Но, в общем, все достаточно быстро схватывая. Время от времени Птица задерживала взгляд на моем лице, такой серьезный и немного отрешенный. И в этот момент мне казалось, что думала она о чем-то своем, совсем не относящемся к заданиям. Я терялся и умолкал, и тогда она опускала глаза. Мы несколько раз прошлись по теме, чтобы точно не осталось никаких пробелов. И хотя, сидели довольно долго, Птица не торопилась прощаться. Мы даже начали обсуждать что-то совсем постороннее, расслабившись после мозгового штурма, как вдруг я заметил входящего в читалку Синклера. Он повертел головой, и увидев нас, стал пробираться между столами недовольно хмурясь.

— Так, а этот крендель что здесь делает, — с ходу, резко спросил Син, даже не подумав сказать, что-то вроде «Привет, Хьюстон» или кивнуть для порядка. Просто из вежливости, чтобы не переводить меня в разряд мебели. — Ты же сказала, что заниматься пошла.

— Так мы и занимаемся, Син! — Птица для пущей убедительности потрясла в воздухе тетрадкой. — Смотри, сколько написали. У нас же скоро контрольная по этой теме, а Хьюстон лучше всех разбирается.

— А почему мне не сказала? — продолжил он допрос, бросив на меня быстрый неприязненный взгляд. — Я бы сам тебе объяснил или Тедди.

— У вас другая программа, и Тедди — зануда. Не сердись, ладно. — Птица была совершенно спокойна. Закрыла тетрадь, убрала ее в сумку и посмотрела на меня. — Спасибо, Хьюстон. Действительно, не так уж и сложно.

— Обращайся, когда нужно — машинально сказал я, запоздало сообразив, что не надо было так при Синклере. Мои слова ему явно не понравились, да и я тоже.

— Иди, подожди меня в раздевалке, — он беззастенчиво, и даже, как будто, нарочито ласкаясь приобнял ее, ткнувшись лицом в висок, несколько раз коснулся губами волос, щеки. Я отвел глаза, опустив голову, что-то больно защемило внутри, так что стало трудно дышать.

— На пару слов, Хьюстон. — Син подождал пока Птица выйдет и, отчетливо, словно объяснял что-то слабоумному, произнес, дополняя свою речь выразительными жестами. — Птица и я, мы — вместе. Усек, умник?

— Да. — Что ж здесь было сложного.

— Будешь нарываться, будут проблемы. У тебя будут, понял?

— Понял. — Тоже мне новость!

— Славный малыш, — с издевкой сказал он, похлопав меня по щеке. Я резко дернул головой и посмотрел на него в упор, закипая от гнева. Син, чуть помедлив, убрал руку и усмехнулся, зло прищурившись. Настороженный, неприязненный блеск так и не исчез из его глаз. Неужели Син ревновал? Ко мне… Смешно… Наверное, он всех так шугал от Птицы. Но, в общем, не похоже. У нее было очень много друзей, и я не раз видел, как она совершенно свободно болтала с другими ребятами. Чтобы Син ревновал Птицу ко мне, в это не верилось. Тем более, что у меня и в мыслях не было, что я могу хоть как-то… Тогда не было…