Она встала с согретого ею же саркофага, в склепе запахло ароматом свечи. Пошла к выходу вдоль мирно лежащих мумий, вдоль статуй с её копиями, по холодным плитам, через редкую паутину, сквозь могильный мрак густых дымовых завес света.

Шаарис вышла наружу. Голая, идеальная, утончённая, парящая над поверхностью, словно белая птица над волнами океана, завораживающая своей неестественной осанкой и жутким взглядом, обретённым за сотню лет одиночества. Чёрные глаза наполнились фиолетовой энергией позднего дня, что окатил её своими белыми лучами. Налетели чёрные птицы, оседая на верхушках могильных надгробий, на ветках сухих деревьев, на крышах тихих древних склепов.

Её мучали всё те же нерешённые вопросы бытия, которыми она годами донимала призраков, скелетов и духов. Они слушали её, высказывали свои мнения, касательно тех или иных тем, но ответов не давали. Быть может, не хотели, быть может, ответов у них не было. Шаарис была уверена, что достучится до них, ибо всё остальное давно утратило для неё какой-либо смысл. Но почему-то сегодня некромантка почувствовала внезапное возбуждение, что-то взыграло внутри её остывшего сердца. Будто никогда её не предавали мужчины, не умирали на её глазах, не исчезали бесследно, оставляя наедине лишь с собственным дыханием. Она знала, что предавали, знала, что умирали, знала, что оставляли её одну. Понимала – смерть зовёт их, а её тело, как приторный миг, что пройдёт, обратится сладким, затем станет безвкусным, а после – раздражающим, и они найдут другую – сладкую. Знала, но сегодня почувствовала прощение, наконец, сумела оставить те горькие мысли и начать сначала. Ей захотелось вновь попытаться полюбить и влюбить, касаться горячего тела, потакать чужим рукам, целовать, обнимать бояться вместе, и вместе ненавидеть. Как тогда – когда-то.

Внутри всё сжалось, в горле начал расти комок воспоминаний, далёких, утративших вкус, романтичных, розовых и нежно-оранжевых, как сама любовь, как сама ностальгия.

Шаарис решила понять, что же вызвало такую бурю эмоций. Она осмотрела чёрные арки склепов, туманный горизонт, глянула в лес, и почувствовала внезапную радость. Она доносится оттуда, подумала Шаарис. Пошла вдоль склепа Ройшильдтэрн, вдоль могилок детей семьи Мэйрибьер, вдоль рядов усыпальниц, мимо могильной плиты первого героя – гиганта Стэйнара.

Она шла к склепу Гирзаара – легендарного романтика, знатного любовника, отца сотен детей, родившихся от разных дев по всему свету, и в Королевстве были у него дети, и даже в далёком, для большинства недостижимом, Тиралании.

Его склеп был самым мрачным. Чёрный, низкий, расписанный рисунками сексуального характера и отталкивающий образами жутких глаз, следящими за каждым, кто решится взглянуть на его тёмные каменные стены.

Она вошла внутрь, бросила взгляд на скульптуры совокупляющихся в неестественных позах мужчин и женщин. Мужчин, что трахают животных, очень похожих на женщин, и женщин, которых трахают животные, совершенно не похожие на мужчин.

– Не сейчас, Деймарис, – прошипел Гирзаар. – Я занят.

– Да неужто таким чем-то важным, что даже важнее меня?

– Не таким, конечно… – молвил он и возник из-за колонны. Там в глубине склепа что-то застонало, обиделось, вздохнуло. – Конечно не таким, Деймарис.

– Я постараюсь не расходовать попусту твою призрачную сущность, Гирзаар, а лишь спрошу. Что сегодня за день?

– Неожиданный, однако, вопрос, – пробормотал призрак, будто отовсюду, и подлетел ближе к Шаарис. Во тьме он был похож на голубой дым, в котором угадывался мускулистый мужской силуэт, синева глазных дыр была заполнена беловатыми сгустками, а продолжение его длинных пальцев исчезало за поворотом, откуда доносился лёгкий возбуждённый стон. – Ты имеешь в виду погоду? – после короткой паузы спросил он.

– Нет, я не про погоду.

– Тогда, может, ты имеешь в виду сегодняшнюю карту звёздного небосвода? Дальновидная звезда на подходе.

– Нет.

– Это уже любопытно. Значит, ты почувствовала что-то новое и хочешь исследовать это ощущение?

– Да. Но не представляю как объяснить это ощущение словами. Откуда-то, со стороны леса, исходит мощная сила. Она ещё очень далеко, но надвигается. И не то чтобы она физически надвигается, как группа рабов, а приближает своё начинание. Когда же начнётся, то наступит страшная перемена, – сказала Шаарис и присела на гладкий гранитный трон, глубоко вдохнула, её рога слегка подросли, глаза блеснули жёлтым светом, разорвали мрак, восхитили призрака.

– Каким образом эта перемена коснётся лично тебя? – спросил Гирзаар, и продолжения его пальцев вернулись из-за угла, оставив нечто стонущее наедине. Нечто стонущее разочарованно промурчало и замолкло.

– Самым прямым. Когда птицы будут приносить в своих глазах известия о разрушенных городах и множественных смертях, это существенно отдалит моё спасение.

– Выходит, эта перемена несёт смерть и разрушение?

– Полагаю, что да. Но не факт. Просто всегда, когда я чую что-то новое, это обязательно смерть и разрушение. В последний раз это была моя смерть. В тот злосчастный день я чувствовала тоже самое, что и сегодня.

– Получается, на основании вышесказанного, можно предположить, что тебя снова хотят убить. А опираясь на ранний опыт – убьют, как в прошлый раз.

– Да нет же. Сейчас я не боюсь смерти, а тогда боялась. Но того, что приближается издалека, я боюсь. Это нечто страшнее смерти.

– Ты меня запутала, Шаарис. Моя материя слабеет, готовясь к переходу, и такие мудрёные схемы меня напрягают. Может, пойдёшь духов поспрашиваешь? Я же больше по любовным делам, нежели по философским. В прогнозах я также не силён. Только в прогнозах погоды. – Он сделал изящный оборот вокруг своей оси. – Уверяю, ещё дней десять будет солнечно и жарко. Дожди польют редко.

– Давай поговорим о любви.

– Долго же ты, однако, соображала, – обрадовался призрак. – Так, значит, вот к чему ты подводила? Соглашусь, без любви страшно. Страшнее, чем смерть.

– Я про настоящую, а не плотскую. Ты всё давишься желанием со мной совокупиться, но понимаешь, что это невозможно. Вот если бы мы с тобою родились в одну эпоху, в одном городе, были приблизительно одного возраста, сошлись по внешним характеристикам, запахи наших тел не вызывали бы обоюдного отвращения, тогда да. Тогда мы вполне могли бы совокупиться, и даже, кто знает, может, и полюбили бы друг друга. Но сейчас ты хочешь проделать со мной совершенно неприемлемую манипуляцию, на кою я не была согласна, не согласна сейчас и не буду согласна никогда. Уж прости меня, Гирзаар, но без чувств мне секс противен, такова моя натура. Если не хочешь, чтобы я обрыгала твою голубую ауру, лучше не тяни ко мне свои синие щупальца. Прошу! У тебя полно сгустков воображения, с коими ты можешь поиграться. А мне можешь быть другом, врагом, или никем. Тебе делать выбор, а я свой давно сделала.

Гирзаар взлетел вверх и бодро захохотал, из него посыпались белые пузырьки. Он обратился в синего закованного в латы воина, низко поклонился и посмотрел на Шаарис квадратными пустыми глазницами шлема.

– Как прикажешь, добрая подруга. Выбор сделан. Только не рыгай на мой доспех. Изоржавеет весь, потом вовеки не отмыть с него последствия процессов пищеварения прекрасной Деймарис, красота которой безгранична, а доступность недосягаема. Нет такого ракурса, с которого бы ты смотрелась не как идеал красоты. Нет такого мужчины, который смог бы тебе угодить. Ведь ты, Деймарис, помнится, всегда ненавидела любовь по причине мужской предсказуемости. Все они как один, ведь так?

– Так, всё именно так, латный герой. Твой подход я оценила, а коли так, то и ты, уверена, понял, что никак иначе, нежели так. А попросить я хотела лишь совета, чтобы когда суждено будет мне влюбиться… как мне не утонуть, не стать жертвой своих чувств?

– Вот оно что, – захрипел Гирзаар и скинул латы, обратившиеся в синее кресло позади него, в которое он плавно присел в позу мыслителя. – Много лет уже никто не приходит, Деймарис. Ты ждёшь ответов на вопросы, которые ранее уже задавала. Забываешь, что ответов у меня по-прежнему нет. Если не через год, так через десять забываешь. Но сегодня что-то новенькое. Появилась искра. Любовь и смерть – похожие явления, ибо любовь и есть первоисточник смерти. Начинается всё с любви, чаще плотской, затем происходит рождение. И потом смерть, что приходит порой украдкой, исподтишка, разрушая целый внутренний мир…