– Ну чего у вас тут случилось-приключилось? – вопросил Леван и, совсем по-хозяйски, словно в этом дворе был сто раз, стал спускаться в подвал.

И как только он там оказался, Кэтэ тут же накинула дверь на цепок, а вместо обыкновенной на тот час тут всегда лежащей палочки вставила ярмовую занозку, неведомо когда принесенную Бесо с какой-то своей пьянки. Кажется, именно ею перебили ему как-то ключицу.

Видимо, Святой Дух не сразу понял, что его обдурили. Он какое-то время ходил по подвалу, разговаривая сам с собой, потом крикнул:

– Ты тут посвети мне.

И только тогда Кэтэ поняла, что сотворила как раз то, чего меньше всего желала.

Но она боялась отрезвления Левана. То есть вхождения в себя, что ли. Когда он вдруг поймет или осознает, что тут совершенно не нужен, и – за ее такую, пусть и невинную, но проделку, – неведомо что сотворит по пьяни и дури. И тогда Кэтэ сказала сыну:

– Ты тут постой, а я – сейчас.

Она выскочила за улицу и зарысила в сторону дома Мошиашвили.

Хана все поняла раньше, чем – на сбивчивости – Кэтэ пробовала ей объяснить.

– Хорошо! – воскликнула она. – Ты – умница.

– Но что дальше делать? – взмоленно возвела Кэтэ глаза к небу.

– Ну это уже не твоя печаль. Главное, зверь заманен и надежно закрыт.

А Святой Дух действительно по-звериному бушевал. Он и ломился в дверь, и пытался, высадив стекла, вылезти через окно.

Но на нем жирно паутинилась решетка, которую тоже не удавалось сорвать.

– Выпусти меня отсюда! – орал он на Сосо. – Ведь раздавлю, как гниду.

– А я тебя сейчас, – загремел перед его носом спичками Сосо, – подожгу. Чтобы ты изжарился, как рождественский гусь.

– Не делай этого! – завопил Леван. И вдруг спросил: – А жить где будете?

– В Пещерный город уйдем. Там места всем хватит.

Святой Дух ухмыльнулся давешней ощерью:

– А там тебя Наибы – цап-царап. И пастькой клацнуть не успеешь.

Сосо рассмешило слово «пастька», так, видимо, громила именовал рот в менее огромном, как у него, исполнении.

– Ну а тебе, – продолжал разглогольствовать свои запугивающие заповеди Сосо, – все равно гореть или в аду, или тут, на земле. Но там твоя смерть, то есть адовая жизнь будет вечной. А тут – раз, и – глаза полопались. Представляешь себя с полопанными глазами?

Леван зажмурился.

– Но ты же не сделаешь этого?

– Ну и почему, скажи?

– Хотя бы потому, что в духовном училище учишься и, наверно, в Бога веруешь.

– Но за тебя Всевышний не накажет. Даже награду какую-нибудь – выдаст. Потому как ты не только погряз, но и утонул в грехах. – И он уточнил: – С головкой и даже глубже. Поэтому молись Богу перед смертью.

– А ты научи хоть одной молитве, – вдруг заканючил Святой Дух. – А то, в общем-то, смысл многих из них я знаю. А вот доподлинность мне никак не дается. – И он тоже уточнил: – С раннего детства.

Леван на минуту умолк, потом продолжил:

– А с отцом мы твоим друзья неразлейные. Иногда один глоток водки – изо рта в рот – напополам делили.

– Отцу тоже кипеть в геенне огненной, – произнес Сосо. И Леван притворно ахнул:

– И отца тоже сожгёшь?

– А чего же? – простовато ответил Сосо. – Раз я наместник Бога на земле. То мне, как говорится, и карты в руки, и деньги в зубы.

А в ту пору подруги шли к солдатским казармам.

– Ваше благородие! – обратилась Хана к какому-то солдату. – Мне нужен офицер.

– Какой? – вопросил тот и тут же, спохватившись, поинтересовался: – А как его будет фамилия?

И тут же подле них остановился офицер.

– Разрешите представиться? – чуть подпоклонился он дамам. И довольно солдафонски гаркнул: – Штабс-капитан Поморников, Игорь Олегович.

– Именно вы мне, то бишь нам нужны, – начала Хана. – Вот к госпоже Джугашвили, – она указала на Кэтэ, – проник в подвал вор. И поскольку она женщина мужественная, то не побоялась закрыть бандита там, чтобы впоследствии вызвать подмогу.

– А вы в полицию обращались? – обернулся штабс-капитан к Кэтэ.

– Да разве там с ним справятся? – вопросом ответила на его фразу Хана. – Вы если бы видели эту обезьяну!

У Поморникова дрогнул на лице какой-то продольный нерв.

– Часовой! – обратился он к вытянувшемуся солдату. – Вызови мне из караула двоих.

– Господин офицер! – на этот раз разлила свои запинки по фразе Кэтэ. – Он же больше Ильи Муромца!

– Тогда пятерых, – внес поправку Поморников.

Когда они пришли на подворье Кэтэ, то увидели почти умиляющую картину: Сосо кормил пленника сырым мясом, насаживая его на острие кинжала.

Святой Дух вышел из подвала с завернутыми назад руками, даже не пытаясь не только сопротивляться, но и постоять за себя. И мрачно, но со вниманием выслушал назидание Поморникова:

– Если ты тут когда-нибудь по собственной инициативе или по чьему-то наущению появишься, то…

– Я никогда сюда не приду! – воскликнул Леван. И добавил: – Я – понятливый!

Так по Гори заклубился еще один слух. Теперь уже многие утверждали, что Сосо не кто иной, как сын русского офицера, который, приревновав, чуть не убил самого Святого Духа, какого весь город боялся, словно сатану.

А Бесо тем временем упивался, в том самом смысле, который принято считать буквальным, с соглядатаем Силованом Тордуа.

– Сказать даже страшно, что там было! – в который раз повторял соглядатай. – Крови-то в Святом Духе сам знаешь сколько. Так вот она и брызжела, и текла, и так изливалась. Двое или трое, подскользнувшись в кровавой луже, ноги-руки себе пополомали.

Через минуту он добавлял:

– А твой малец – молодец! – он первый – кинжалом – ему глаз выширнул.

– Да какой же он мой? – заорал Бесо.

– По счастью, все это прошло, – бубнил оказавшийся рядом еще один знакомец Бесо – клоун Реваз цулейскири. – И коли благороженным способом посмотреть, то…

– Чего – «то»? – взревел Бесо.

– А то, – продолжил клоун, – у солдат обычно неказистый, сказать, незатейливый провиант, состоящий из десятка сухих вобл и из краюх грубо выпеченного хлеба. Вот почему и дети черствыми получаются.

– Значит, ты тоже считаешь, что Сосо – не мой сын?

Бесо в упор уставился на Реваза.

– На Бога надейся, а детей делай сам, – всхохотнул кто-то рядом. А клоун произнес:

– Переоценивая блага, которые на тебя падут, не забудь, что в мире есть и то, что подъедает твою репутацию.

– Нет, ты скажи! – свирипел Бесо.

– Ну крови было… – продолжал соглядатай, как бы прислушиваясь одновременно к тому, что творится и на кухне этой харчевни; там – наверняка – посапывает на угольях чайник и сидит чаровница – дочка харчевника – и смотрит через окно на вечер, что плавно вписывается в дикий, почти нетронутый людскими метами пейзаж, который отражают своим сосульчатым блеском углохшие к ночи, отслужившие людям, сосуды. И то, что где-то рядом обретается простецкая компания, даже радует. Вот днем заходил какой-то князь. Какие нежные у него руки…

Силован вздрогнул.

Он сроду так глубоко, вернее, широко не задумывался. И потому не ощущал, что постепенно, но сходит с ума. Потому скорее забубнил то, что хотел услыхать от него Бесо:

– Все было в крови. Гори три дня муки не молол.

– А при чем тут мука? – трезво вопросил Бесо. Но его перебил клоун:

– Баба, как шумный бал: всем веселье найдется.

– Что это значит – всем? – вновь вставил Бесо свой лик в окно недоумения.

В ту пору, когда жизнь Сосо Джугашвили, как автономное море, вбирало в себя все новые и новые притоки впечатлений, разочарований и потерь, вовсю дерзала судьба Володи Ульянова, только что утратившего своего брата Александра, дерзнувшего покуситься на царя.

Ни Сосо, ни Владимир еще не знали, что это была обыкновенная жертва, принесенная на алтарь страданий тайно зреющего ненавистью ко всему благополучному народа.